Город 2500 Хиросим

По иронии, чтобы вылечить жертв радиации, их нужно облучать дополнительно — рентгеном: врач-радиолог с его томографом способен диагностировать рак достаточно рано, чтобы успеть спасти пациента. Целью моей поездки в Семипалатинск была помощь в организации лечебно-диагностического центра на базе онкодиспансера. В последние годы в Казахстане принята национальная программа по борьбе с раком и выделяются немалые средства на ее реализацию.

Многие проекты уже приносят результаты. Так, благодаря введению маммографического скрининга повысилась выявляемость рака молочной железы. Все это — жизненная необходимость. Рак молочной железы, щитовидной железы и легкого встречается в Восточном Казахстане в полтора раза чаще, чем в среднем по республике, и вот почему.

«Вчера в 12 часов по московскому времени было проведено плановое испытание на Семипалатинском испытательном ядерном полигоне». Эту маленькую заметку в «Правде» жители Семипалатинска могли прочесть около 500 раз, всегда по понедельникам (испытания проводились в воскресенье). В окрестностях Семипалатинска испытывали не только бомбу. Как вы, возможно, знаете, там испытывали и влияние радиоактивного излучения на людей. Излучению в той или иной степени были подвергнуты около 500 тысяч местных жителей.

Суммарная мощность взорванных ядерных зарядов примерно соответствует 2,5 тысячи бомб, сброшенных на Хиросиму. Данные, собранные в ходе испытаний, до сих пор засекречены. Точные цифры онкологической заболеваемости в годы испытаний не опубликованы. По тому, что мы знаем о воздействии радиации на человеческий организм, можно предположить, что непосредственных жертв должно было быть особенно много в первые 14 лет испытаний (1949–1963), когда производились атмосферные и наземные взрывы (их было около 90; затем проводились подземные испытания и один раз взорвали термоядерную бомбу). Эти первые жертвы должны были погибнуть от острой лучевой болезни либо от лимфомы (рак лимфатической системы).

Оценить долгосрочные экологические последствия ядерных испытаний сегодня трудно. Больше всего ученые боятся проникновения огромного числа радиоактивных веществ, сосредоточенных в подземных полостях ядерных взрывов, в реку Иртыш, протекающую всего в 50 километрах от мест испытаний. Недавние измерения, показавшие повышенные уровни трития в буровых скважинах, смежных с подземными полостями, подтверждают попадание радионуклидов в подземные воды территорий, прилегающих к полигону. Сверхнормативное загрязнение радиоактивными изотопами цезия и стронция обнаружено в озерах на территории Семипалатинской области.

Неблагополучная ситуация с онкологией связана и с добычей урановой руды в соседнем Усть-Каменогорском регионе (именно это, скорее всего, обусловливает повышенную заболеваемость раком легкого).

Итак, я лечу в Семипалатинск.

Берлин, утро, суббота, весна. Пачка бумаг на рабочем столе не уменьшается. Факс не желает отправляться. Кресло модели «Хоннекер», в котором я сижу, нетерпеливо скрипит. Огромные настенные часы, ровесники кресла, аккуратно щелкают каждую минуту,  ненавязчиво напоминая, что автобус в аэропорт вот-вот уйдет. Марш-бросок к автобусной остановке, полчаса езды через сонный Берлин, и я в аэропорту.

Недалеко от Семипалатинска на снегу появляются волнообразные черные линии, природу которых настойчиво подсказывает разгулявшаяся фантазия. Я закрываю «Пикник на обочине» Стругацких и пытаюсь представить себе город, в котором должен оказаться через несколько минут. На скорую посадку указывает только изменение тембра звука пропеллеров. Сама посадка не чувствуется вообще. В Семипалатинске значительно теплее, чем в Берлине, и светит солнце. Под внимательным взглядом девушки-полицейского с хрупкой фигурой топ-модели я вхожу в здание аэропорта. Сделав насколько кругов по холлу, я нахожу железную дверь с загадочными надписями «Автоматика отключена» и «Осторожно, порошок!» и оказываюсь в маленьком дворике, в центре которого стоит тележка с грудой чемоданов.

Процесс высвобождения чемодана напоминает состязания по сборке кубика Рубика. Наконец чемодан освобожден. Меня встречают, и вскоре мы едем, точнее, плывем. Я вспоминаю кадры наводнения в Казахстане, увиденные по немецкому телевидению пару дней назад, и одновременно отмечаю, что вокруг одни джипы с явным преобладанием «тойот» и «ниссанов». В холле гостиницы удивило, что часы на стене показывают время в Париже, Москве, Токио, Астане и почему-то в Бангкоке с разницей в 10-15 минут. Висящие в ряд старинные часы на противоположной стене холла, напротив, не показывали никакого времени — их стрелки замерли на 12.00. Со временем здесь явно творилось что-то неладное.

На адаптацию мне был отведен один час, затем по расписанию шла встреча в онкологическом центре, ужин с кониной и кумысом и посещение памятника жертвам ядерных испытаний.

Это памятник всем нам, говорит гид, парень лет 25. Позднее мне расскажут, как жителей целых деревень вывозили в степь, строили там и велели отворачиваться. «Мне было очень интересно, и я всегда подглядывала из-за спин взрослых, — рассказывала мне одна медсестра. — Взрывы были цветными и очень красивыми. Скотину оставляли в поселке и привязывали, чтобы не разбежалась, пока нас нет. Потом приезжали ветеринары из города и брали какие-то пробы». Скот пасся прямо на прилегающих к полигону территориях, которые ничем от полигона не ограждались. Питьевую воду и продукты питания никто не контролировал, при этом население питалось преимущественно местными продуктами.

После недели очень интенсивной работы в онкоцентре, перемежавшейся обильными полдниками, обедами и ужинами, я уже перед самым отлетом попросил показать мне город. Меня свозили в дом-музей, где отбывал ссылку Достоевский.

И в музей основоположника казахской письменной литературы, поэта Абая Кунанбаева. Культурная программа завершилась поездкой на остров влюбленных.

Сюда приезжают парочки на машинах и любуются видом на город.

Несколько машин уже стояли на берегу замерзшего Иртыша. «Пора и тебе жениться, — сказал один из моих спутников своему младшему товарищу, который при этом густо покраснел. — Ты заметил, как Алгюль на тебя смотрит?» Бедняга вжался в сиденье и всю обратную дорогу не произнес ни одного слова.

Семипалатинск я покидал утром. Весеннее солнце ослепительно блестело в лужах. Давешний смущенный водитель был в отличном настроении. Его мобильник звонил несколько раз, и он с кем-то говорил по-казахски, периодически понижая голос и поглядывая на меня. Судя по всему, ему звонила Алгюль. Я подумал, что в мой следующий приезд у меня есть все шансы попасть на свадьбу. И еще я подумал, что у них наверняка родится здоровый ребенок. Когда-нибудь родители приведут его к монументу жертвам испытаний и скажут: «Смотри, это памятник всем нам». И он их не поймет.