Владимир Паперный: Дед говорил, что швырнул бы им в лицо этот ужасный партбилет

Родители моего отца, Самуил Лазаревич Паперный и его жена Ита Израилевна Майзиль (она сохранила свою девичью фамилию), были из крошечного местечка где-то между Минском и Пинском. В 1919 году они бежали из Киева от чудовищного погрома, неся под мышкой двух младенцев-близнецов — моего отца и его брата Бориса.

У дедушки был родной брат Лев Лазаревич Паперный, большевик-подпольщик, член РСДРП чуть ли не с 17-го года, один из первых большевиков. Для него и для дедушки новая Россия, большевики, революция — все это было лучом света в темном царстве. Их можно понять: они жили в крошечном местечке, должны были учить иврит, а для них это была какая-то схоластика, которую они ненавидели. Хотя у дедушки была феноменальная память, и он знал всю Тору и весь Талмуд наизусть, и нам в детстве все время рассказывал поразительные истории, мысленно переводя с иврита.

Дедушка, вспоминая о своем обучении в ешиботе, все время нам, маленьким, говорил:

— Это ужас, средневековая наука! Кошмар!

Мы с моей младшей сестрой спрашивали:

— А что такого? Это же интересно!

Дедушка спорил:

— Ох, что вы говорите? Это сплошные предрассудки! Например, вы знаете, что у них даже нельзя имя бога произносить вслух. Ну, не глупость ли это?

— А какое имя у бога?

— Ну, это, как же, ну, это имя… — и так и не смог его произнести.

Дедушка был совершенно удивительный человек. Он был членом партии, но как когда-то разочаровался в Талмуде, так к концу жизни абсолютно разочаровался и в коммунизме. Помню, он говорил мне: «Я бы швырнул им в лицо этот ужасный партийный билет, если бы я не боялся испортить репутацию твоему папе, поэтому терплю и мучаюсь». Кстати, папа когда-то подарил ему портативный радиоприемник «Спидола», сделанный в Латвии, и дедушка, разумеется, слушал «вражеские голоса». Как-то приемник сломался.

Борис, брат моего отца и отец моей сестры Иры, погиб на фронте в 1942 году. Бабушка и дедушка сначала получили известие, что он пропал без вести, а потом еще по отдельности подтверждение, что он погиб. Много лет они скрывали это друг от друга, считая, что второй не вынесет этого. Каждый нес горе в себе и не говорил другому. Бабушка Ита Израилевна была завучем школы. Она была поразительно мужественный, прекрасно организованный человек. Мой отец рассказывал, что если бы, например, произошел какой-то катаклизм, мировая катастрофа, все развалилось бы, бабушка среагировала бы так: «Спокойно! Давайте разбирать мусор!» В любой ситуации она соблюдала полное спокойствие, ясность мысли. Мама мне рассказывала, что когда начали праздновать 9 Мая, бабушка, которая уже к этому времени знала, что сын погиб, была абсолютно спокойна. И только когда они вышли на улицу и перед ними прошла ликующая толпа, у бабушки началась истерика. Она рыдала так, что моя мама просто не знала, как привести ее в чувство. Она все годы все в себе держала, и только когда она увидела празднующую толпу, прорвалось.

Есть еще одна интересная история, правда, не связанная непосредственно с моей семьей. Она про бабушку моей второй жены. Ее звали Татьяна Шаталова-Рабинович. Отчество ее я сейчас не помню, и вообще очень может быть, что ее имя и фамилия — партийные клички, потому что у них такая была конспирация, что они уже сами не помнили, какие у них настоящие имена и даты рождения. Во всех делах, которые мы потом получили из КГБ (большая увесистая папка, где абсолютно все про нее написано), она фигурирует как Шаталова-Рабинович. Она была эсеркой и жила в доме политкаторжан — это был такой кооператив, который построило Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Почти 100 процентов жителей этого дома в 1938 и 1939 годах было арестовано и расстреляно — тогда всех старых большевиков, особенно с эсерским прошлым, просто физически уничтожали.

Самое интересное про Татьяну Шаталову-Рабинович — что она была человеком чрезвычайно болезненным, у нее была масса болезней. И вот из материалов ее личного дела видно, что из всей группы (а она шла с большой группой по одному делу) она единственная, которая не подписала ни одной бумаги, не назвала ни одной фамилии и вообще умерла героически, выдержав все ужасные пытки, которым подвергалась. Единственная из всех. Уникальное героическое поведение. Она была расстреляна.

Спасся только ее муж, который за несколько лет до 1938-го понял, что происходит. Он сказал, что здесь оставаться не будет, и уехал в Алма-Ату. И много лет жил в Алма-Ате и тем спасся. Почему он уехал, а она осталась, я, к сожалению, не знаю.

Кстати, моя дочь Таня писала диплом в Калифорнийском университете по истории женского движения на примере своей бабушки как представительницы эсерского движения в России. Сейчас Таня учится в Колумбийском университете на писательницу-журналистку (через год заканчивает) и в качестве диссертации пишет книгу о своей прабабушке. Она ходила в «Мемориал», собирала документы, нашла каких-то людей, которые ее знали.

Вообще было много людей, которые спасались, просто уезжая очень далеко из столиц. В частности, писатель Анатолий Рыбаков, у которого я когда-то брал интервью для какого-то журнала, мне рассказывал, что, когда начались массовые аресты, он почувствовал, как вокруг него сжимается кольцо. Тогда он просто сел в поезд и уехал в Сибирь, не зная никого, не зная куда. В Сибири можно было устроиться без документов, он пошел работать шофером. Потом справил себе бумаги, потом началась война, и он пошел добровольцем на фронт. А уже когда вернулся с фронта, пришел уже героем-фронтовиком, и вопросов к нему не было. Он очень интересно рассказывал, как стал писателем. Он же не был писателем и не собирался. Может быть, это просто красивая история, но он рассказывал так: