Владимир Радунский: Буду думать, кто же я

Владимир Радунский уехал из СССР в 1982 году и с тех пор ни разу не возвращался. За это время он стал знаменитым американским автором, создал иллюстрации для двух десятков детских книг (почти половина из них — собственного сочинения), в том числе проиллюстрировал классические тексты вроде «Дама сдавала в багаж» Самуила Маршака, «Телефон» Корнея Чуковского, поэму Иосифа Бродского Discovery и совместную с Михаилом Барышниковым книгу Because.

Ни одной книги Радунского на русском языке не вышло. На этой неделе он впервые за 28 лет приезжает в Россию, чтобы поучаствовать в Международном книжном фестивале — представить свою новую книгу Hip hop dog (сделанную в соавторстве с Крисом Рашкой) и рассказать молодым художникам и иллюстраторам о книжном дизайне.

Как вы думаете, электронные технологии «съедят» бумажную литературу? И смогут ли тогда ваши книжки существовать в электронном виде?

Съедят. Съедят и не подавятся. Подавляющее большинство детских книжек будет выпускаться в электронном формате. Я думаю, что электронное будущее детских книг наступит, как только iPad или его аналоги сделаются проще, прочнее, дешевле и их можно будет без страха давать в руки детям. А это произойдет очень, очень скоро. Тем не менее я уверен, что некоторое количество детских книг, незначительная часть от общей массы, будет по-прежнему печататься на бумаге. Это будут дорогие книги, с какой-нибудь особенной конструкцией обложки, специальной бумагой, трехмерные книги-игрушки. В своем роде коллекционные предметы. Забава для взрослых.

Новый, электронный формат постепенно многое изменит и во внутренней структуре книги: деление на страницы со временем исчезнет, а вместе с этим исчезнут обычные наши 12-, 24-, 32-, 48-страничные форматы. Книги постепенно станут превращаться в непрерывные ленты изображений. Детская книга в каком-то смысле приблизится к анимации. Появятся звуки, появятся новые, возможные только на компьютерном экране световые и цветовые эффекты. Меня все это страшно увлекает, я вовсе не чувствую себя, ну знаете, как те актеры немого кино, у которых профессиональная жизнь оборвалась с наступлением эры кино звукового. Мои напечатанные на бумаге книги, так же как и книги большинства авторов, прекрасно могут быть переведены в электронную форму. Новая техника и новый формат неминуемо дадут сильный толчок новым художественным приемам. Цель же останется прежняя: писать и рисовать что-нибудь поинтересней и посмешней.

А как интереснее: самому писать книжки или работать в соавторстве и иллюстрировать чужие тексты?

Мне в принципе трудно установить границу между сочинением текстов, рисованием и конструированием своих книжек. Мне все это кажется одним и тем же занятием. Поэтому для меня более естественно сочинять все самому. Но иногда случается, что я увлекаюсь текстами или сюжетами, написанными другими людьми, как правило, друзьями. И тогда я, сам того не замечая, «присваиваю» их и работаю так, как если бы я сам их написал.

И когда у вас лучше получается?

Лучше всего у меня получается, когда я вообще ничего не рисую и не пишу никаких книг.

Вы считаете себя русским, американцем, «русским американцем»? И подходит ли вам термин Global Russian?

Global Russian звучит для меня как-то зловеще. Мне представляется огромный такой, страшный Russian, который широкими шагами марширует прямо по глобусу, перешагивая через целые страны. Да что там страны — целые материки, и остановить его невозможно.

Я никогда не задумывался над тем, американец ли я или «русский американец». Напрасно вы меня об этом спросили. Знаете, как однажды какого-то бородача спросили, куда он бороду кладет, когда ложится спать: поверх одеяла или под одеяло? И с тех пор он уже никак не мог уснуть, все думал и думал об этом.

Мне теперь тоже покоя не будет. Буду думать, кто же я, в самом деле?

Что вам запомнилось больше всего в момент отъезда из СССР?

Я уехал из России зимой 1982 года. Накануне отъезда выпало много снега. Когда я, уже оказавшись в самолете, посмотрел в иллюминатор, то увидел только солдата в валенках, в полушубке, туго подпоясанном ремнем, в шапке-ушанке с опущенными ушами. Он был похож на маленького мальчика, которого закутали, чтоб не простудился, и выпустили немного погулять во дворе. В руке он держал сигнальный флажок. От этого он еще больше казался похожим на маленького мальчика. Потом самолет взлетел, и все исчезло.

Почему с 1982 года вы так ни разу и не побывали в России?

Трудно объяснить. В своей прежней советской жизни я привык к тому, что существует государственная граница и пересечь ее нельзя. Там стоят пограничники с собаками — ну, понятно, никак нельзя на ту сторону. Думаю, что, оказавшись по ту сторону границы, я так и не сумел освободиться от мысли, что граница заперта, как говорит один из героев Юза Алешковского, «на Карацупу и его собаку Ингуса». И перейти ее одинаково трудно, как в ту, так и в другую сторону. Для меня, по крайней мере. Такая, знаете, эмигрантская болезнь. Многие мои друзья, живущие в России, Европе и Америке, уже давным-давно эту границу пересекли, соединив в своем сознании части мира, располагающиеся по обе ее стороны.