Олег Сысуев: Что такое 1990-е годы

У всех революций есть много общих черт, но самое главное сходство в том, что люди думают, что они первые в мире делают эти революции и, конечно, не повторят ошибок предыдущих революций, они, конечно же, руководствуются исключительно чаяниями народа, будущим страны, что сейчас главная цель — смести всех, кто был до этого, самим водрузиться у власти — и жизнь наладится.

Правда, потом люди довольно быстро понимают, что они такие же, как все, что это не первая революция и не последняя. Что без аппарата, который, собственно, решает судьбу практически всех правительств, никак нельзя обойтись. А этот аппарат, как правило, старый. А революционеры тоже люди: они начинают бороться за власть, за влияние и в конце концов борются за хорошее обеспеченное будущее для своих детей, своих семей — быт, одним словом, их заедает. И побеждает бюрократия. Для России эти тезисы тем более верны, поскольку у нас нет устоявшегося почтения к частной собственности, у нас есть только почтение к свободе человека как таковой. И понятное дело, что за нашу голодную десятками лет жизнь мы расплачиваемся тем, что для нас кусок колбасы гораздо важнее, чем проявления свободы.

1990-е годы, безусловно, отличались гораздо большей включенностью людей в процесс, что было правильно. Но их итоги ровно такие, которые и должны были быть: победили бюрократия, чиновничество, желание хорошо жить на коротком отрезке времени. Видимо, должна случиться еще не одна революция, и желательно тоже бескровная, для того чтобы у нас устоялись фундаментальные вещи, связанные со свободой.

Затем был путч 1991 года, и мое случайное выступление на телевидении, когда я сказал просто о том, что думал. У меня не было желания поступить правильно с точки зрения пиара. Я не могу сказать, что чувствовал камеру, которая была на меня направлена, что понимал, что, если я сейчас скажу, меня все заметят. Просто оказалось, что я говорил вещи, которые были довольно смелыми. Это был период, когда решался вопрос, кто присягает ГКЧП, а кто — свободной России. (Хотел бы напомнить, что у нас в Самаре в ту пору был центр Приволжско-Уральского округа, командующим которого был генерал-полковник Альберт Михайлович Макашов, впоследствии известный лидер вооруженной оппозиции, которая сидела в Белом доме и отстреливалась). Тем не менее я был замечен и в период этой неразберихи неожиданно вошел в список в качестве кандидата на пост главы Самары. Чтобы я был мэром, не хотел губернатор Самарской области Константин Алексеевич Титов — талантливый политик, который впоследствии был кандидатом в президенты Российской Федерации. Была серьезная борьба.

Я работал очень серьезно. И конечно, я верил в демократические принципы построения взаимоотношений. Я пригласил на первых порах в управление городом представителей всех фракций, а их было 250 человек в городской думе. Это была абсолютно неуправляемая команда, и я, слава богу, это быстро понял и решил в содержании городского хозяйства опираться на людей, которые имели хоть какой-то опыт в этом деле, на тех, кто знает, что такое коммунальное хозяйство.

Так прошло пять лет, и мне очень приятно, что до сих пор, по отзывам самых разных людей, этот период горожане не считают потерянным для города. Это был период улучшения жизни в городе. И если меня спросят, откуда я это знаю, у меня есть вполне резонный ответ: после я дважды избирался, в 1994-м и 1996 годах, и побеждал с явным преимуществом своих конкурентов. Ведь мы старались работать, учитывая, что потом нас будут выбирать, и мы старались людям понравиться. Не начальству в виде областного руководства старались понравиться, а людям. У нас, прямо скажем, с областным руководством были серьезные конфликты, и не секрет, что оно проводило всякого рода акции, чтобы отстранить нас от власти. Но мы были защищены своей избранностью и старались понравиться людям.

Очень трудная работа была с городским парламентом. Я помню, что вечерами сидел в кабинете и проклинал этот парламент, который у меня — у исполнителя, у ответственного за состояние города — в трудные моменты отнимал кучу времени на какие-то бесполезные разговоры. Если смотреть на эту проблему со стороны избирателей, то на самом деле это был очень здоровый процесс: первое лицо, отвечающее за все, должно чувствовать себя неуютно, оно должно чувствовать постоянный глаз, надоедливость представителей народа. Это действительно очень важно. А тогда я думал: хорошо бы не было этого парламента. В конечном итоге я объединил должности глав исполнительной и представительной власти, став председателем городской думы. И это было неправильно.

Еще очень важно сказать, что тогда слово муниципального сообщества было весомым. В то время был Союз российских городов, начиналось зарождение Конгресса муниципальных образований, и тогда с нами считались абсолютно все. С Союзом неоднократно встречались президент Российской Федерации, премьер и вице-премьер. Администрация президента хотела с нами дружить, она прислушивалась к нашему мнению, потому что судьба выборов решалась в крупных городах. Именно тогда я стал первым представителем постоянного Комитета от муниципалитетов России в Конгрессе местных и региональных властей Совета Европы в Страсбурге. Все это было, конечно, ново и очень полезно. И для европейцев, и для нас. Сейчас все это похерено. И это серьезная стратегическая ошибка.

Да, я продолжаю тему, на которую мы дискутировали, по поводу итогов экономической реформы-2010. Наверное, тогда, поддавшись желанию позитивного сиюминутного результата, отменили выборность губернаторов, поделили Россию на округа, усилили в значительной степени влияние государства, парламент превратился в рабочий орган исполнительной власти. Но ведь это не злодеи делали. Я хорошо знаю этих людей, я сам в этом участвовал. Желание было одно: мы сейчас сделаем временно, примем нужные с экономической точки зрения законы, которые закладывают фундамент рыночной экономики, конкуренции и прочее-прочее-прочее, а после мы все отпустим. Ничего не получилось, ничего не сделали. И сейчас посмотрите реакцию Владимира Владимировича на заявления Юры Шевчука, заметного представителя муниципального сообщества, простого горожанина. Реакция нервная, очень нервная. Конечно, это не то, что говорить с подготовленными тружениками на прямых эфирах, когда ты точно знаешь ответ. Я не знаю, это просчет или сделано специально, что Шевчука пригласили на эту встречу. Всем было понятно, что это за человек и с какой он позицией. Возможно, Путин искренне не знает, как зовут Шевчука: у людей бывают разные музыкальные вкусы, но Медведев-то точно знает…

Мне кажется, главное, что произошло по сравнению с 1990 годом, — потерялась обратная связь. Сейчас очевидно, что нынешняя система власти опасна, в том числе и для самой себя. Я не исключаю, что нас ждет очередная революция. То, что происходит сейчас, очень похоже на события накануне 1985 года. Нам не хватает самой малости — серьезнейшего экономического кризиса с падением цены на нефть до уровня 8–9 долларов за баррель. Мы держимся на этом только сучке, большом, пока еще твердом. Но он может и иссохнуть.

Из власти я ушел спокойно, но все посчитали, что нетипично. Я ушел по собственному желанию, написав заявление. Но предварительно я дал команду своему пресс-секретарю позвонить в ИТАР-ТАСС и сообщить об этом, чтобы у меня не было пути к отступлению, чтобы не было возможности отвечать на уговоры, которые, конечно же, последовали: «Что ты делаешь? Куда ты уходишь? Ты нас бросаешь в такой тяжелый период!» Да, период был на самом деле тяжелым — это было сразу после отставки Примакова. Но уже было невозможно постоянно кидаться грудью на амбразуру, не заботясь о своей репутации. Невозможно уже было постоянно жить с чувством, что ты ежедневно совершаешь сделку с совестью. И хотя власть — это перманентная сделка с совестью, все зависит от уровня упругости человека. Бесконечный он или все-таки есть какая-то граница, за которую ты уже не можешь зайти? У меня предел упругости оказался именно такой. По времени это было чуть больше года.

Чуть больше года я работал в администрации. Там уже, безусловно, начали ветры дуть, так сказать, очень рациональные. И когда я иногда говорил о стране, о судьбах, я отчетливо ощущал ироническое отношение к своим высказываниям по этому поводу. Видимо, главное было выжить в этот период или, как говорил один мой коллега, «Олег, надо отползать, тихо отползать». А второй спрашивал: «Слушай, тебе что, больше всех надо что ли?»

В заключение рассказа о 1990-х я хотел бы еще на одной теме остановиться — коррупция, которая, по сути, родом из развалившегося Советского Союза. Если мы посмотрим на успешных публичных деятелей 1990-х годов, то за редким исключением вы не увидите супербогатых людей, которые сделали на государственной карьере состояние. Состояние сделали другие люди — те, кто находился рядом с первыми. Никто не понимал, что такое вообще взятка — не взятка, бизнес — не бизнес: законов не было, правовой базы не было. А приватизация? А возможность участия родственников-неродственников? И потом считалось так: если ты не разбогател на власти, то ты глупец.

Сейчас эта ржа коррупции покрыла все! Фатально все. И это одна из серьезнейших проблем. И ее гораздо труднее решать, нежели проблему политической реформы. И я не представляю себе, кто этим будет заниматься. У меня нет даже приблизительного ответа на этот вопрос.