Наши и не наши бестселлеры

China Mieville «Kraken», MACMILLAN

This browser does not support the video element.

В русской массовой культуре фантастика полностью ушла в низкие жанры, а вот в Англии сложилось иначе, и это большая удача. «Кракен» — по описанию очень просто сделанная книжка. Существует миф о жутком чудовище, которое живет в морских глубинах. Мьевиль вытаскивает его на свет божий и помещает в музей естественной истории, где его изучают современные ученые. Ну а дальше зло вырывается наружу — и все, как положено в таких случаях. Но контркультурщик, троцкист и очень хороший писатель Мьевиль из этой простенькой заявки делает действительно увлекательный, яркий роман, который хочется дочитать до конца. И самое удивительное: никакой ехидной усмешки типа «ну мы-то с вами понимаем», никакой постмодернистской попытки подняться над читателем: «они там читают массовую литературу, а я здесь пишу великие книги». Это человек огромной внутренней энергии, которого по-настоящему прет писать вымышленные миры. А советская фантастика скомпрометировала сам процесс создания новых миров. Сейчас любят цитировать Толкиена: «Едва лишь родится недоверие, как чары рассеются, и всякое колдовство (точнее, мастерство автора) будет бессильно. Вы вновь окажетесь в реальном мире и уже со стороны будете смотреть на него, выдуманный, маленький и жалкий». Небрежностью работы можно погубить любой замысел. Необходим баланс между творческим усилием, витальным напором, способностью досказать сюжет до конца, страстью к выдумыванию миров и умением не слишком умничать. Все это есть в новом романе Чайна Мьевиля «Кракен».

Тимур Кибиров «Лада, или Радость. Хроника верной и счастливой любви», Время

This browser does not support the video element.

«Лада, или Радость» — продолжение того, что Кибиров последние годы делает в поэзии, — рассказ о простой жизни, о подлинных ценностях. Это скорее проповедь, чем литература.

Кибиров постепенно становится очень живым, энергичным, ехидным консервативным православным писателем. Хороших литераторов этого направления единицы: каждый раз, когда человек превращается в консервативного писателя, он взгромождается на немыслимые котурны («мы с Господом Богом считаем то-то!») и совершенно утрачивает контакт со своим читателем. Ведь читатель — грешная тварь перед лицом Господним, а писатель — ого-го, богоравный. Вот Честертон не переходил границу, всегда оставался адекватным и умел увлекательно говорить о том, как правильно жить. И Кибирова я бы поставил в один ряд с Честертоном. А все те, кто бубнит по складам и неспособен увлечь читателя, они, может быть, публицисты и проповедники, только не писатели.

Николай Александров «Тет-а-тет», Б.С.Г.-Пресс

This browser does not support the video element.

Многие герои этой книги — и Дэвид Лодж, и Эрленд Лу, и Тибор Фишер, и Джанет Уинтерсон — это, по сути, наши писатели. Если ты говоришь с активным российским читателем, то рано или поздно выйдешь на переводные книги — принято, чтобы в поле зрения была мировая литература, а не только то, что написано на русском языке.

И Англия, и Америка живут в первую очередь своими авторами, а Россия (так уж повелось еще с 30-х годов и продолжается до сих пор) переводной литературой — русская к ней скорее пристраивается. В этом смысле Россия не совсем типичная страна, поэтому и получилась эта книжка про наших и не наших писателей одновременно.

Дмитрий Быков «Остромов, или Ученик чародея», «Геликон Плюс» при участии издательства «Прозаик»

Это третья часть исторической трилогии, начатой романами «Оправдание» (2001) и «Орфография» (2003).

This browser does not support the video element.

Написан роман с привлечением большого фактического, исторического материала — правда, с крошечными изменениями (был такой эзотерик Астромов, только с «А», а не с «О», был такой известный персонаж Рерих¸ который здесь называется Руригом).

Это зарисовка того, чем было в 1926 году эзотерическое подполье, частично сросшееся с НКВД, частично наследовавшее тому историческому Ренессансу, который пришелся на конец ХIХ века. Остромов, главный герой этой книжки — шарлатан, но то, чему он учит, псевдоэзотерическое знание, неожиданно оживает в его учениках. Мне кажется, что более всего Быкова в этой книжке интересует именно это: как нечто лживое становится правдой и, помимо воли лгущего, оживает в тех, кто способен в него поверить и с ним срастись.

Я думаю, это одна из самых серьезных и глубинных книжек Быкова, она не такая сатирическая, как, например, «ЖД», и не такая откровенно фантасмагорическая, как «Эвакуатор», но тем не менее это развитие того же направления — мысль о русской истории, воплощенная в романную форму.

Ellen Fitzpatrick. Letters to Jackie/ Эллен Фитцпатрик. Письма к Джеки. HarperCollinsPublishers

This browser does not support the video element.

У этой книги есть подзаголовок: Condolences from a Grieving Nation — «Соболезнования скорбящей нации». Собственно, это и есть книга соболезнований, книга скорби, написанная, а точнее, умело срежиссированная опытным историком Эллен Фитцпатрик спустя почти 50 лет после выстрелов в Далласе, оборвавших жизнь 35-го президента США Джона Фитцжеральда Кеннеди. В течение семи недель после трагических событий 22 ноября 1963 года Жаклин Кеннеди получила более 800 тысяч писем и телеграмм соболезнований. А через два года общий объем траурной корреспонденции перевалил за 1,5 миллиона единиц хранения. В течение последующих лет они оставались нетронутыми и неразобранными, ожидая своего часа и своего исследователя. Сегодня нам интересны эти письма, потому что в них зашифрован образ Америки 60-х годов, ее порыв, ее шок, ее нерассуждающая любовь к своему президенту, ее природный оптимизм, унаследованный от первых переселенцев и не позволяющий слишком долго отдаваться горю. Даже в самых горестных и патетичных из этих писем, адресованных молодой вдове, звучит знакомый чеховский мотив: «Надо жить, надо жить…» Америка до сих пор помнит и почитает чету Кеннеди как первую и единственную в своей историю королевскую пару, потому что эти двое, как никто, сумели воплотить в сознании нации молодость, успех, красоту, удачу — словом, все то, что входит в понятие «американская мечта». Что на самом деле скрывалось за этим сияющим фасадом, мы узнали много позднее. А пока перед нами документ редкой чистоты и скорби, еще совсем не омраченный ни запутанным и сомнительным следствием комиссии Уоррена, ни подозрительными связями самого Кеннеди, ни новым браком Джеки, вышедшей замуж за грека Онассиса спустя пять лет. Всего этого Америке, рыдающей над Вечным огнем на Арлингтонском кладбище, еще не дано было знать. А если бы и знала, что бы это могло изменить? Ничего.