Стилистические разногласия по делу Довлатова

ФБР рассекретило дело Сергея Довлатова, об этом вышла заметка 16 февраля в «Российской газете». «Почему Довлатов попал "в разработку" американской спецслужбы, в рассекреченных документах прямо не объясняется», — пишет журналист Андрей Шитов. На самом деле тут никакой загадки нет — а потому что ФБР заводило досье на всех без исключения иммигрантов из СССР, — но способ подачи новости кажется каким-то неприятно узнаваемым. Я заранее прошу прощения у автора статьи, который, вероятно, вовсе не имел в виду очернить память писателя, но она кажется мне довольно выразительным примером неистребимых и вездесущих штампов советской печати.

«Если в ноябре 1979-го ФБР еще "выудило" из него и запротоколировало слова о том, что издававшаяся в штате Нью-Джерси газета "Голос родины" "могла быть" связана с СССР, а ее сотрудники — с советской разведкой (хотя и тогда он подчеркивал, что это лишь предположение), то уже в январе 1983 года, пообвыкшись за океаном, он говорил фэбээровцам, что, на его взгляд, эмиграция не представляет никакого интереса для советской разведки, поскольку заведомо не имеет доступа к американской военной и технической информации. Это был уже период, когда у Довлатова готовилась к изданию в США книга, его рассказы печатались в престижном журнале "Нью-Йоркер", а сам он регулярно выступал на "Радио Свобода"». То есть вот что-то из Довлатова «выудили», а вот он что-то темнит, и не потому ли, что не хочет рисковать своим упрочившимся положением и публикациями в «Нью-Йоркере». То ли капал на эмигрантскую общину, то ли держался к ней поближе. Источники сообщают, что с советской разведкой не сотрудничал, и опять сообщают, что не сотрудничал — так, а досье-то все-таки почему завели?.. Так, во всяком случае, это читается.

О чем тут говорить: Сергей Довлатов ходил на допросы. А как бы он не пошел? Но в российских СМИ, наследующих советским, есть свой, освященный традицией способ подачи таких сюжетов, отвечающий запросам аудитории, чья реакция запрограммирована: поймали, мол, сексота, полюбуйтесь на своего любимца. Даже не вникая в смысл истории, мы можем заранее быть уверены: в ней есть все ингредиенты (очень харизматичный писатель, видимо, тяжелый человек, эмигрант, секретные службы), чтобы надолго испортить аппетит всей живой родне писателя.

В любой другой день я предпочла бы просто не лезть в это, чтобы не множить скорбь, но по случайному совпадению публикация в «Российской газете» пришлась на неслучайную дату. 16 февраля 45 лет назад был вынесен приговор двум писателям — Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю. Им дали семь и пять лет лагерей соответственно за то, что они пересылали свои заведомо неподцензурные произведения на Запад и публиковали их там под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак.

Этот суд — веха в новейшей истории России, поскольку от него отсчитывают конец «оттепели» и рождение правозащитного движения. Процесс был по ряду причин беспрецедентным: впервые суд был хотя бы частично открытым для общественности, впервые писателей неприкрыто судили за их произведения, а подсудимые не признали себя виновными и настаивали на своих конституционных правах, включая свободу творчества и право публиковать свои книжки где вздумается. Наконец, совершенно беспрецедентной была общественная кампания в их защиту. 5 декабря 1965 года прошла демонстрация с требованием гласного суда в соответствии с требованиями Конституции. Помимо обычных в подобных случаях травли писем всяких там именитых доярок — «Я Пастернака не читала, но скажу», — появилось множество писем в поддержку подсудимых, под которыми люди не побоялись поставить свои подписи, и некоторые дорого за это заплатили.

Литературная общественность раскололась: 62 писателя обратились с коллективным письмом к XXIII съезду КПСС с просьбой взять товарищей на поруки, Александр Твардовский не стал снимать имени Синявского из очередного номера «Нового мира», а Михаил Шолохов, наоборот, в знаменитой речи на том же съезде выразил сожаление, что на дворе не «памятный 20-й год» и писателей нельзя расстрелять на месте по законам революционного времени — за что Корней Чуковский запретил ему приходить на свои похороны. Наконец, этот суд запустил настоящую цепную реакцию: Александр Гинзбург, составитель «Белой книги по делу А. Синявского и Ю. Даниэля», в которую вошли материалы процесса, получил за это срок в свою очередь, и так далее.

А вспомнила я об этом вот почему. Одна из повестей Даниэля, сиречь Аржака, за которые он получил срок, называется «Искупление». Она о человеке, которого в дружеском кругу ославили стукачом, и он, отчаявшись оправдаться от этого недоказуемого, но и несмываемого слушка, сходит с ума. Вопрос личной репутации и, в частности, отношений со всякого рода властями, к которому сегодня относятся скорее без лишнего чистоплюйства, для людей поколения Даниэля, да и следующего поколения, к которому принадлежал Довлатов, был очень болезненным.

Никакой прямой клеветы, фактов, которые можно было бы опровергнуть: так, слово, сказанное впроброс, могло сломать человеку жизнь. Нынешний запрос читателя газет на такого рода штампы — в человеческой природе, конечно, но это еще и наследство, которое российское общество получило от нескольких поколений своих предков, живших в атмосфере постоянного страха, вины и взаимного подозрения. Ну и, в общем, это совпадение как-то коробит: можно было бы хоть сегодня, ради праздничка, не развлекаться на материале чужого доброго имени. Андрей Синявский говорил, что у него «с советской властью стилистические разногласия». Ну и этот вопрос тоже — стилистический.