Валерия Гай Германика: Я Наташа Ростова на первом балу
Недавно моя подруга, хозяйка шоу-рума «Русская улица» Алиса Лотье попросила меня сняться для их лук-бука. Меня нарядили в белые шелка, завили и накрасили розовой помадой. И в какой-то момент стилист воскликнул: «Лера, вам так идет быть женственной! Зачем вы носите все эти цепи и кожу?» Тот факт, что никаких цепей я на самом деле не ношу, а на съемку пришла в чулках и полушубке, поверг стилиста в настоящий ступор. А я всерьез задумалась о том, что надо мной довлеет некий образ разбитной, брутальной девушки, который непонятно откуда взялся и не имеет ко мне настоящей никакого отношения. Какие цепи? Я же Наташа Ростова на первом балу!
На самом деле это не только моя проблема: очень многих людей принимают за тех, кем они не являются. Наверное, все дело в желтой прессе. Вот живешь ты, одеваешься, как тебе нравится, ведешь себя соответственно своему характеру и сформировавшимся жизненным убеждениям, и в какой-то момент журналистам начинает казаться, что в поле зрения не хватает этакой русской Эми Уайнхаус. И тебя вылавливают из толпы разных гламурщиков, приклеивают тебе этот образ и сами же начинают его раскручивать.
Я, например, очень часто читаю откровенные интервью, которых я на самом деле не давала. А в какой-то момент я заметила, что прихожу на вечеринку, выпиваю бокал шампанского, а на следующий день читаю заголовки «Германика устроила пьяный дебош», хотя на самом деле такого даже близко не было. Я вообще ни разу ничем не подтвердила тот образ, который мне придумали, в отличие хотя бы от той же Анастасии Волочковой, которая, как мне кажется, ведет себя гораздо скандальнее. Я не хожу на НТВ, не вступаю и не выхожу из «Единой России», я даже в Союз кинематографистов не вступала и никак этой темы не касалась, потому что считаю недопустимым дружить с кем-то против кого-то.
Возможно, журналисты ославили меня как дебоширку, потому что мое кино кажется им агрессивным. А мне — нет! Может быть, ядовитое немножко, но натуральное. Мне близка такая форма, потому что это мои впечатления о жизни, которая гораздо агрессивнее чего-то, что я снимаю. Другие просто выбирают иную форму. Кто-то снимет Шекспира так, что все скажут: «О, это божественная фреска Рафаэля». А представляете, что сказали бы люди, возьмись я экранизировать пьесу, где в конце все умирают? Причем содержание-то вечное, там действительно все умирают, это не я придумала!
Просто если режиссер плачет в своем кино над цветочком, будь он хоть чудовищем расписным в жизни — все запомнят его оплакивающим цветочек. А я — наоборот. Я в жизни плачу.