Вспоминаем Михаила Козакова

Театр — это балаган, искусственная реальность, условность. То, что весь мир театр, — давнее, истасканное клише, но СССР был реальной и, возможно, единственной в мире страной-театром. В СССР условность, декорация были центральным атрибутом общественной жизни, а декламированием заученного текста, лицедейством и притворством граждане занимались примерно с пятилетнего возраста. Да и вся страна была некой условно огороженной площадкой. Подмостками.

Так что советское актерское искусство было театром в театре. Тут были свои законы, свои условности. Западом была Прибалтика, прибалты играли немцев и шведов. И это было не только потому, что не было выхода на «настоящий» Запад или в советский фильм невозможно было пригласить настоящего западного актера. Это еще и подходило под наше понимание заграницы. Это был не далекий, совершенно в 1960-е годы недостижимый «настоящий» Запад, а свой — родной и понятный. В этом условном изолированном мире ленинградский еврей Михаил Козаков был «опасным средиземноморским типом». Итальянцем, испанцем или чем-то еще таким, романтическим и не положительным.

Советская версия заграницы в этих фильмах тоже была очень и очень своеобразной. Условной, как условно место действия «Человека-амфибии». Или как условен глубокий Юг США в телесериале «Вся королевская рать», поставленном в 1971 году по американскому роману 30-летней давности, почему-то вдруг переведенному и изданному. Это была Америка, существовавшая только в СССР.

Считается, что англичане бывают такими прекрасными актерами потому, что они с детства приучены прислушиваться и различать региональные и классовые нюансы различных акцентов. Поколение Козакова выросло в людоедские сталинские годы, когда учиться притворяться и мимикрировать им приходилось с начальной школы — чтобы элементарно выжить. Может быть, поэтому оно дало великих актеров.

Строителей коммунизма Козаков тоже играл. Даже Феликса Эдмундовича Дзержинского в ряде фильмов в начале 1980-х годов. Что ж, Дзержинский тоже иностранец, и тоже по-своему опасный. Но кумиром чекистов, в отличие от Вячеслава Тихонова, Козаков не стал.

Такого Козакова я уже не знал. Для меня он актер моего детства, конца 1960-х, времен Хрущева и раннего Брежнева, когда на советских экранах стала появляться эта доморощенная, осовеченная заграница. В конце перестройки Козаков эмигрировал в Израиль, но там не прижился. То ли актеру плохо жить в стране с чужим языком, то ли советскому средиземноморцу оказалось неуютно в настоящей средиземноморской стране.

В эти выходные мы будем смотреть фильмы с его участием и обсуждать их прямо здесь, в комментариях под этим текстом. Маша Гессен посмотрит «Покровские ворота», Варвара Бабицкая — «Человека-амфибию», Маша Шубина — «Обыкновенную историю». Мне достались «Девять дней одного года» Михаила Ромма, где у Козакова роль небольшая, но фильм эпохальный, а маленьких ролей, как известно, не бывает.

Пишите сюда, что будете смотреть вы. Обязательное условие — пересмотреть фильм, прежде чем писать о нем.

И еще: полтора года назад Михаил Козаков записал для «Сноба» аудиоверсию рассказа Курта Воннегута «Конфидо» в переводе Виктора Голышева. Послушать запись можно здесь.