Письмо счастья

Для каждого, кто родился в семидесятые в СССР, встреча с ветераном стоит в одном ряду с пионерскими линейками, рассказами о детстве Ленина, скворечниками, которые надо было сколачивать по весне, смотрами художественной самодеятельности в актовом зале и плакатом «Хлеб – всему голова» в школьной столовой. Даже если ты по каким-то причинам не слышал ни одного фронтового рассказа, он легко конденсировался из советского воздуха, из газет, книжек или песен. Что-нибудь вроде: «Нам приказ окапываться, а земля-то – глина сплошная… Слышу, заговорила артиллерия наша…» Советская прививка военно-патриотической пошлости навсегда избавила многих людей нашего поколения от способности умиляться этим жанром.

Но всякую истину иногда хочется опро­вергнуть. Может быть, Волга не впадает в Каспийское море, а ветераны не всегда рассказывают одно и то же. Может быть, существуют какие-то другие ветераны, чья история имеет непосредственное отношение ко мне и к моей реальности, которые умеют отвечать на важные для меня вопросы, а главное – нарушают закон природы, потому что принадлежат не своей эпохе, а моей. Проще говоря, иногда хочется чуда.

Наверное, именно поэтому меня так впечатлила новость о том, что один питерский ветеран незадолго до Дня Победы написал письмо Бараку Обаме. Он просит американского президента забрать его в Америку, потому что чувствует, что не нужен своей родине. Он жалуется на власти, которые не дают ему квартиру вопреки указу российского президента. Сообщает, что участвовал в освобождении американских солдат из японского плена в 1945 году и тогда руководство американской армии предложило ему поехать в Америку, а он отказался. И спрашивает, актуально ли это предложение сейчас.

У меня появляется шанс узнать что-то новое. Для начала – про отечественную историю: я нигде не слышала, чтобы американцы предлагали союзникам после окончания войны ехать жить в Америку. Затем – про уходящее поколение участников войны. Потому что не каждый ветеран любит Америку. И не каждый способен так грамотно выстроить свою борьбу за компенсации и льготы, чтобы о ней узнал весь мир.

Наконец, я втайне мечтаю о том, что в разговоре с этим «другим» ветераном смогу узнать про настоящий фронтовой опыт – не военно-стратегический и не формульно-литературный, а человеческий, экзистенциальный. В глубине души, признаюсь я себе нехотя, интересно, как же было там, на фронте. Ни из школьного опыта, ни из телевизора такую информацию получить невозможно. Мой собственный дед войну провел в тылу и гораздо больше думал о молодой жене, оставшейся в эвакуации, чем о смерти.

Про питерского ветерана уже известно, что он отказался от «социального жилья» – квартиры, которую предоставляют льготным категориям граждан и которую нельзя продавать или наследовать. Еще известно, что его делами в основном занимается сын, неприятный портрет которого оперативно собрали блогеры и пресса: «газетный магнат и махинатор», который продал свою квартиру и теперь собирается поправить положение за счет отца. Блогеров цитирует ресурс «Росбалт», не называя имен, что усиливает детективный компонент этой истории. Сын пользуется отцовской беспомощностью? Или противники сводят счеты друг с другом на питерском информационном рынке?

Почему ветерану не дают квартиру в собственность? Может, это заговор чиновников, которые не хотят отдавать дорогую жилплощадь старику, – мол, ему все равно осталось недолго? Особенно правдивой эта версия кажется на фоне уже начавшейся традиционной майско-июньской дискуссии о российской власти, которая любит портить городской асфальт ради милитаристских парадов, но не любит помогать участникам войны, которых осталось так мало. Рустем Адагамов (блогер drugoi) публикует фотографию моего нового героя, питерского ветерана Антона Антоновича Караванца, с письмом Обаме в руках, а рядом – фотографию Медведева, который с георгиевской ленточкой на лацкане ест «солдатскую» гречку во время праздничных мероприятий 9 мая.

Я собираюсь в Питер. Буквально на встречу с ветераном. И надеюсь, что мне не придется ставить здесь кавычки.

Звоню его сыну Олегу. Он готов организовать встречу в любой момент. Значит, свободно распоряжается отцом и его временем. Объясняет это тем, что отец плохо слышит, по телефону не может разговаривать – вот и приходится выполнять функции его пресс-секретаря.

Антон Антонович оказывается крепким приземистым дедом в пиджаке с орденом. Позже выяснится, что это не орден, а значок, так что блогеры, разглядев его портрет в газете в том же пиджаке, быстро решат, что и ветеран-то он ненастоящий. На самом деле свои ордена Антон Караванец отдал внуку.

Он садится за кухонный стол и привычно пододвигает мне стопку документов и несколько фотографий. За прошедшие четыре дня он дал порядка полутора десятков комментариев и интервью.

На одной фотографии – два памятника и солдаты у одного из них. Первый памятник японцы поставили в 1905 году в честь победы над русскими. Второй – Советская Армия в 1945-м, в честь победы над японцами. Караванец-старший не может показать себя на фотографии: лица на ней практически невозможно разглядеть. Выделяется только китаец в первом ряду: «Мы, когда уезжали, позвали его фотографироваться с нами. Говорим: Миша, иди сюда».

В Порт-Артуре Караванец служил семь лет, с 1944-го по 1951-й. «Сначала нас привезли в запасной полк, чтобы обучить воевать. Тогда мы написали заявление: “Отправьте нас досрочно на фронт”. Кормили-то плохо. А на фронте лучше кормили. Но нам говорили: “Вы же пушечное мясо, куда вы лезете!” Один сбежал у нас из запасного полка. Тогда нас построили и зачитали приказ: за дезертирство – расстрел. Кто это был, мы даже и не знали». Получив в первые же дни армии недву­смысленный сигнал, новобранцы вопросов больше не задавали. И когда закончилась война, а затем и Великая китайская революция, они так и продолжали служить, не задавая вопроса, когда же наступит демобилизация. «Жестокие законы были, но это правильно – дисциплина была. Мы уже были закаленные, самые настоящие вояки. Поэтому мы так ценились. Меня и после приказа о демобилизации хотели оставить в армии – я там пользовался авторитетом под конец. Но не захотел остаться. Надоели, говорю, мне китайцы. И служба надоела».

За семь лет, которые Антон Караванец прослужил в Порт-Артуре, питаясь в основном гаоляном (он называет его «гальяном»: это тоже гречка, хоть и китайская), Советская Армия сначала поучаствовала в Маньчжурской операции, а после разгрома японцев переключилась на помощь Мао Цзэдуну и китайской революции. В выданном в семидесятые годы военном билете, который мне показывает Антон Антонович, упомянут только бой с японцами 1945 года. В 1946 и 1947 годах его часть помогала маоцзэдуновцам разбивать чанкайшистов, но никаких записей об этом нет. «Нас тогда построили и сказали: операция секретная».

По тому, как много ветеран говорит об освобожденных из плена американцах, можно понять, что это его главное военное впечатление, хотя они провели вместе всего три дня. «Американцы были одеты в интересные зеленые комбинезоны с замочками. Это было в моде. И на каждом углу фотографировались. Пять минут – и фотокарточка. Выглядели они хорошо, не шибко плохо их японцы, видать, кормили. Они нас угощали шоколадом и сигарами. Мы спрашиваем: откуда это у вас? – Да вот, на следующий день после того, как вы нас освободили, нам с самолетов сбросили одежду и продукты. Мы удивились. Если бы это был Сталин, он бы вместо продуктов сбросил бомбы. Потому что он считал, что нет пленных, а есть предатели. Американцы хохотали в ответ…» Антон Антонович тоже смеется, а я понимаю, что тогда, в 1945 году, эта шутка не могла быть для него такой же смешной, как для американцев.

«Мы их спрашиваем, – продолжает Караванец, – как же вы, такая огромная страна, попали в плен к японцам? А они говорят: на войне все способы хороши. Японцы почти весь американский флот на Тихом океане разбомбили, начиняя самолет взрывчаткой и направляя его на пароход. Камикадзе. У нас, говорят американцы, был приказ: видите, что самолет пикирует на корабль, – сразу прыгайте в воду. И они прыгали. А кто оставался в трюме, все погибали. А тех, кто успевал прыгнуть, японцы с катера собирали».

Наконец я могу спросить, кто и когда звал советских солдат в Америку. «Бывшие пленные и позвали. Спрашивают нас: хотите в Америку? Мы запишем вас в свой список. У нас тоже документов нет. Там не было ни командиров, ни званий – все были в одинаковой одежде». Откуда же взялась версия про руководство американской армии, как написано в письме Обаме? «А, это ошибка, – машет рукой в сторону комнаты сына. – Олег писал». Значит, раскрыть тайну советской истории мне не удалось, и предложение советским солдатам ехать в Америку оказалось неофициальным, дружеским – едва ли не шуткой благодарных, только что освободившихся из плена американцев.

Антон Антонович отказался ехать в Америку в 1945 году: «Я не мог. Я был преданный родине своей. Я был комсомолец. Мы гордились своей страной – мы были дважды победителями. Дважды победителями!» Ветеран пододвигает мне чашку и спрашивает, пью ли я чай с молоком. Спасибо, я без всего. А вы с молоком, как в Англии? «Как в Сибири», – отвечает. В дверях появляется Олег: «Он из семьи алтайских староверов, кержаков. Крепкая кость. Выживет даже среди людоедов». Антон Антонович некоторое время выжидает, пока я приду в себя, – вот где мне повезло! деду наверняка есть что рассказать, как он выживал со своей верой, – а выждав, разрушает мою недолго прожившую надежду: «Но я против религии. Я с ней не согласен. Хотите знать почему?» Пожалуй, нет. Я хочу знать, как же он умудрился стать комсомольцем и гордиться своей страной, если вырос в старообрядческой семье. «Меня когда военкомат прислал, спрашивают: комсомолец, коммунист? Я говорю: нет. Вступать будешь? Нет. Почему? У меня мать веру­ющая, мне запрещает вступать. Посадите его! И меня в кутузку посадили. В какой-то амбар заперли. К вечеру приходят – ну чего, надумал? Ну ладно, говорю, пиши. Сразу комсомольский билет дали. Оказывается, был приказ Сталина, что на фронт должны идти только комсомольцы или коммунисты. Потом мать увидала комсомольский билет, стала меня ругать. Но что мне, говорю, делать, меня же в кутузку посадили? Она махнула рукой – ладно, говорит».

Став комсомольцем по этим не слишком-то идейным причинам, Антон Караванец, тем не менее, верил и родине, и партии. Противоречия в этом он не наблюдает. И, кажется, я понимаю почему. Любовь к родине в 1944 году не была предметом выбора, как сейчас. Нельзя не любить гречку, если альтернатива – смерть от голода. Можно было или «любить» родину, с ее привычкой убивать на всякий случай, или становиться ее врагом и тогда уже точно умереть. Любовь эта была любовью к насильнику. «Жестокость в России была, это факт. Всех пленных из Германии Сталин отправлял на север в лагеря». – «Это вам не мешало родину любить?» – «Конечно, нет. Таков был порядок, таков закон». Ничего нового, конечно. Нормальная логика для человека, чья юность пришлась на сталинизм. Забавно только то, что эта логика никак не противоречит готовности написать письмо Обаме и поехать в Америку.

Не высказывая никаких сомнений по поводу своего чувства к родине, Антон Антонович продолжает: «А в Америку я тогда не поехал, потому что испугался: а вдруг контрразведка будет проверять, когда американцев на пароход будут грузить. Если обнаружат, что ты не американец, а русский, то расстрел. Закон такой – за измену родине. И не только меня бы расстреляли, но и семью мою. А дома у меня братья, сестры».

Однополчане Караванца бурно обсуждали предложение американцев. Те, кто постарше, вроде бы даже собирались его принять, но чем дело закончилось, Антон Антонович не знает: через три дня после того, как освобожденные американцы вы­шли гулять по Мукдену вместе с советскими солдатами, он заболел тифом и его увезли в Порт-Артур.

«Отчего заболели-то? Не мылись месяцами. Вся одежда поразлезлась. На всех были японские френчи и японские сапоги. Одно отличие только было: пилотка со звездочками. Командир нас построил и говорит: “Ничего, ребята, страна нам пришлет одежду. А пока сойдет и так”». Пока Антон Караванец лежал в госпитале, у него украли вещмешок. А в нем – штук шесть фотографий с американцами и денег японских «несколько тысяч»: «К убитому японцу подойдешь – а у него кушак. Пояс двойной. И полный денег. Зачем, мы сами не понимали. Может, им зарплату давали, и они хотели потом вместе с деньгами демобилизоваться. И одеты они были получше нас. У них были кеды с большим пальцем».

Сын староверов, без долгого сопротивления ставший комсомольцем, всю жизнь после демобилизации работал машинистом на железной дороге в Байкальске («зять устроил»), с религией «не согласен», партии верил «до тех пор пока Ельцин их не разогнал», вспоминает трехдневную встречу с американцами, как будто она была на прошлой неделе, но особенных планов на Америку до последнего времени не строил. В политической жизни сегодня тоже участия не принимает, ни к какой идее не склоняется и планов по обустройству России не имеет. Считает Сталина «не совсем идиотом», а те времена – просто «трудными». Возмущен тем, что законы в России не соблюдаются, а суды – несправедливые, «не то что в Америке». На митинг 31-го недавно ходил, но в основном чтобы добиться внимания Немцова и показать ему несправедливое решение суда, который отказал Караванцу в жилье. «Немцов посмотрел и говорит: “Я этим не занимаюсь”».

И вот, разглядев во мне благодарного слушателя, Антон Антонович наконец решает закрепить успех. «Один случай мне особенно запомнился. Нам приказ окапываться, а земля-то – глина сплошная… Слышу, заговорила артиллерия наша…» Нормальный ветеран. Каждый день читает «Аргументы и факты». Больше всего любит новости о космосе. Недавно американский «Хаббл» обнаружил в соседней галактике взрыв звезды в сто раз больше, чем наше Солнце. «Представляете, Наташа? В сто раз больше нашего Солнца!» Я и наше Солнце не очень хорошо представляю. Но главное – придется все-таки разбираться с квартирным вопросом. Может быть, я хотя бы смогу поучаствовать в судьбе обычного, обиженного властями ветерана.

•  •  •

В Байкальске Антон Антонович и его жена жили до 2004 года, но потом оба заболели и решили переехать под Выборг, в деревню Дятлово, поближе к сыну, жившему в Петербурге. Там Антону Антоновичу не понравилось: «Надоели мне эти алкоголики. Все ходят и просят: дай, дай. Ну я давал, то по двадцать рублей, то по пятьдесят». После того как мать умерла, Олег продал жилье в Дятлове, деньги пустил в бизнес, а отца перевез к себе в Питер, в двухкомнатную квартиру, которую снимает возле метро «Электросила».

Участнику Великой Отечественной войны («по-вашему – Второй мировой», пишет Караванец-младший от имени Караванца-старшего в том самом письме Обаме) по президентскому указу 2008 года полагается жилплощадь. Услышав об указе, Антон Антонович собрал было документы, но местные власти отказали на основании «ценза оседлости» – он прожил в Питере меньше десяти лет. Ценз введен в 1965 году только в Москве и Петербурге, чтобы ветераны не понаехали в столицы из своих деревень. «Но они и не понаедут! – говорит Олег. – Здесь им нечего делать. Здесь работать надо».

После того как власти Петербурга отказали Караванцу в жилье, он с помощью адвокатов, нанятых сыном, подал в суд. Но и суд ему отказал. Антон Антонович говорит, что и не ждал ничего хорошего. Он вообще в России уже ничего хорошего не ждет. «Обидно, Наташа. Абрамович может покупать себе яхту за сорок пять милли­онов долларов, а несчастному ветерану не могут дать квартиру за гроши. Что это за правительство такое? Это полная несправедливость. Два года хожу по кругу. Только если Обама теперь ответит что-нибудь. Но мы, русские люди, так думаем: дадут – хорошо, не дадут – и ладно».

Пока он жалуется на несправедливость тем же противоречивым способом, что раньше рассказывал о комсомоле и родине, я изучаю сложносочиненные судебные бумаги. Наконец дохожу до собственно решения: «Суд полагает необходимым заявление Караванца А. А. оставить без рассмотрения, разъяснив заявителю его право обратиться в суд с заявлением в порядке искового производства». Проще говоря, суд не отказывал ветерану в квартире. Суд попросил ветерана изменить форму заявления на исковое. Адвокат и заявитель отказались – на том дело и закончилось. Антон Антонович возмущен: «В указе ведь не сказано, что одним давать, а другим не давать. Там четко и ясно сказано: дать всем ветеранам, независимо от социального положения». Конечно, говорю, президент в вашу ситуацию не вникал, но почему же вы год назад исковое заявление не подали? Увлеченный мыслью о несправедливости, ветеран не сразу понимает вопрос. «А, исковое, что ли? Не знаю почему. Мы там с Олегом были. И адвокат наш был. Он почему-то решил не подавать… У нас ведь какая была идея: дойти до Страсбургского суда. А для этого надо сначала пройти все российские суды. Если бы этот отказал, нам бы только Верховный суд остался. Я вот тоже Олегу говорил: если мы до конца не пойдем, то и в Страсбург нас не возьмут. А он почему-то не стал… Но ведь в указе сказано, чтобы всем ветеранам давать квартиры!» Разъясняет снова появившийся в дверях Олег: «Адвокаты запросили за исковое заявление сто пятьдесят тысяч рублей. И это без гарантии. Я решил, оно того не стоит. Без гарантии ведь». – «Вот поэтому мы и не стали, что дорого», – подтверждает Антон Антонович.

Изучаю указ президента. Караванцам не удалось бы отстоять квартиру, даже если бы они дошли до Страсбургского суда: Медведев имеет в виду только тех ветеранов, которые встали на очередь на жилье. А Антона Антоновича в очереди никогда не было.

•  •  •

В Сети про Олега ходят разные неприятные слухи. Его рекламную газету «10 минут от метро» занесли в черные списки работодателей и назвали «махровым полуподпольным кооперативчиком образца начала 1990-х», который не платит сотрудникам зарплату, не заключает с ними договоры и всячески их кидает. Если очень постараться, можно собрать целое досье на «махинатора», который периодически открывает разные газетные и пиарные предприятия, а они заканчиваются вместе с деньгами, и тогда он поправляет свое положение продажей имущества – то квартиры, то машины. В одном комментарии к новости о ветеране и его письме даже возникла идея, что Олег перевез отца в Петербург специально под указ президента о выделении квартир. «Поговаривают, что в прошлом году Караванец-младший уже хотел писать Обаме, чтобы тот выплатил компенсацию его папе за спасение американцев во время ВОВ».

Олег рассказывает, что родился в Байкальске, учился на инженера, с пятого курса пошел в армию – в забайкальский пограничный спецназ. Видимо, мое лицо в этот момент изменилось, поэтому он засмеялся: «Да, я парень непростой». После армии получил второе образование – на журналистском отделении филфака питерского университета – и основал газету «Реклама-шанс». О том, что она была самой крупной в городе, он за пару часов общения успевает рассказать мне несколько раз. Была – до тех пор пока не наступил кризис и не пришлось продавать квартиру. «Она стоила десять тысяч долларов. В деревне этой, Дятлове, ни дорог, ни врачей. Я бы на эти деньги все равно здесь ничего не купил бы… Я и себе ничего не покупал, потому что у меня деньги в бизнесе и я не хочу их оттуда выдергивать. Когда буду бизнес капитализировать, тогда куплю себе что-нибудь большое. А на этом переоцененном гнилом рынке не хочу ничего покупать».

У анонимной блогерской версии о циничном махинаторе были бы шансы, если бы в самом начале нашего разговора Олег не сообщил мне, что они с отцом решили сделать заявление: «Если питерские власти выделят ему квартиру – хотя, конечно, это маловероятно, – то мы ее продадим, а на вырученные деньги будем помогать другим ветеранам, которых тоже коснулся “ценз оседлости”». От неожиданности и масштаба задуманного я не нахожусь, что сказать. Олег продолжает: «Вы бы видели этих стариков в приемной Путина, синих от горя. Им жить-то осталось…»

Спрашиваю у Антона Антоновича: «Заявление будете делать? О продаже квартиры для поддержки других ветеранов». Мотает головой: «Я бы сам туда ушел. Хоть один день пожил бы в ней. Чужая квартира есть чужая». Когда представилась возможность, я снова спросила у Олега: «Отец говорит, что не хочет». – «Сейчас мы с ним этот вопрос решим».

Мы не виделись полдня, и когда встретились снова, поздним вечером, концепция проекта помощи ветеранам снова поменялась. Олег уже поговорил с квалифицированными юристами и нашел бизнесменов, которые готовы дать деньги на его новый проект по отмене «ценза оседлости». И зарегистрировал два адреса: «Караванец.ком» и «Караванец.орг» («сейчас без сайта как без штанов»). А насчет заявления – решил, что это некрасивый популизм. «Вы только зафиксируйте, что отец сначала обращался к отечественным политикам. Мы писали в приемную “Единой России”, Путину на сайт “Кремлин.ру”, личные письма Матвиенко и Чайке, через местных депутатов передавали письмо Жириновскому. Все они спускали вопрос на местный уровень. А местные власти отвечают, что существует ценз оседлости. Тут про него пишут в духе геббельсовской пропаганды, что он уехать хочет все равно куда. А на самом деле не с Обамы все началось, а с наших властей». Я смотрю на Антона Антоновича, как будто по его виду можно определить, хочет ли он уехать любыми способами. Он действительно глуховат, поэтому в наш с Олегом тихий разговор не вступает. И кажется, он устал. После моего вопроса о здоровье он на секунду становится даже слишком бодрым, но Олег немедленно «закладывает» папу: у него температура – простыл. Тороплюсь спросить, действительно ли Антон Антонович поедет жить в Америку, если вдруг получит от Обамы приглашение. «Конечно! А почему нет?» Точно так же он отвечал во всех пре­дыдущих интервью. «Как же вы там будете без языка?» – «А у Олега там друг, – отвечает. – Сорок пять километров от Нью-Йорка». И добавляет, грозя мне пальцем: «В Россию-то он не хочет возвращаться». Значит, Антон Антонович собирается ехать в Америку вместе с Олегом. Он кивает, не придавая этому большого значения. «Что вас здесь держит?» – спрашиваю. «Только Олег».

Чувствую себя не в своей тарелке, проверяя ответы отца и сына, но свой вопрос хочу выяснить до конца. Поэтому задаю его и Олегу тоже: «Вы поедете в Америку, если отец поедет?» – «Нет. Я там был уже. Думаю, у меня здесь теперь будут дела. Хочу помочь другим ветеранам. Просто я знаю, как это делается». На детский вопрос, зачем ему это нужно, Олег выдает неожиданно жесткий ответ, вразрез со всеми предыдущими, как правило, осторожными и как бы извиняющимися: «Есть два праздника, которые я не люблю: Новый год, когда вся страна пьяная, и 9 мая, когда от этого словесного елея тошнит. Такое количество пошлости я не могу вынести. Для него это праздник, – Олег кивает на отца, который дремлет на кухонной табуретке, – а я понимаю, что опять ничего не будет. Пришлют гречку и ореховый торт за сто пятьдесят рублей. Каждое 9 мая я вижу мутный поток этой пропаганды, и мне становится плохо. Я понял, что надо что-то делать. Не раз в год вытаскивать ветеранов из шкафа, как нафталиновое пальто, а постоянно ими интересоваться, – поворачивается к отцу. – Спрашивать их: почему, мать вашу, вы еще живете вопреки самой жизни?!»

Антон Антонович вздрагивает. Я спрашиваю его, нужны ли парады Победы. «Ветеранам, конечно, нужны, – говорит. – Но к семидесятилетию Победы ветеранов останется человек сто, и их уже будут на носилках выносить на Красную площадь».

•  •  •

Ловлю себя на мысли, что надо, чтобы Караванцу дали квартиру. Какая разница, стоял ли он в очереди, – что, квартир на всех ветеранов не хватит? А к семидесятилетию Победы уже хватит? Имеет ли значение, что он с ней потом сделает – перепишет на внука, продаст, чтобы вложить в безнадежное дело, или успеет пожить в ней один день?

Вообще-то питерские чиновники нашли семью Караванцев на следу­ющий день после того, как новость о письме Обаме разнеслась по газетам. Меня это, надо признаться, пора­зило. Почему же Антон Антонович отказался от социального жилья? «Да он на “Эхо Москвы” подсел. Это я его подсадил, – отвечает Олег. – И на следующий день услышал там комментарий Ксении Лариной, что, мол, социальное жилье – это ужасно. Послушал ее и решил не соглашаться». Это была передача «Человек из телевизора», которая вышла в эфир «Эха Москвы» 7 мая. В ней Ксения Ларина и Ирина Петровская назвали социальное жилье «позорищем», «общежитием для бедных» и «ночлежкой».

Олег снова повторяет, что «вообще не собирался заниматься этой историей», но не может спокойно смотреть на происходящее. И ругает прессу: «Пусть меня с дерьмом смешивают, его только трогать не надо». Кажется, он и сам удивлен тем, какие волны подняла эта ветеранская тема.

Осталось только позвонить Алек­сандру Ржаненкову, главе комитета по социальной политике. Именно он приходил к Караванцам и предлагал им социальное жилье – причем вне очереди и вообще вопреки правилам: оно полагается одиноким старикам или тем, чья жилплощадь не соответствует нормам в девять метров на человека. Звоню в восемь утра, чтобы успеть до того, как его унесет потоком чиновничьих дел. Готовлюсь держать оборону, что-то блеять про бедного ветерана или, наоборот, угрожать всесильностью «четвертой власти». Но мой запал не пригодился: Александр Николаевич готов прокомментировать ситуацию безо всяких уговоров. Он даже как будто заинтересован в том, чтобы дать мне этот комментарий.

Ржаненков рассказывает, что такое «социальное жилье»: обычная однокомнатная квартира, но на первом этаже дома находится социальная служба. «Потому что там живут одинокие граждане. Далеко не все могут даже приготовить себе. Для этого там есть столовая. Они могут поесть или вызвать социального работника».

Александр Николаевич объясняет, что проблема Антона Антоновича не только в «цензе оседлости», но и в том, что Караванцы уже продали две квартиры, «намеренно ухудшив жилищные условия». И что он перевидал семей, которые получают квартиры на своих родственников-вете­ра­нов, а потом их бросают. «Я читал в прессе, – говорит Ржаненков, – что Путин попросил индивидуально подходить к этому вопросу. Может, и нужно. Но сейчас мы защищаем одного человека, в то время как есть целая группа людей в тех же условиях. Нельзя одним давать все, а другим – ничего. Тут мнение горожан надо спрашивать».

Последняя надежда рухнула, думаю я, сидя в поезде. Но, кажется, в Питер я съездила не зря. История отечества не изменилась за эти два дня. Чиновники же, наоборот, приобрели человеческое лицо и даже некоторое право на истину. Антон Караванец оказался самым обычным ветераном. Его сын – профессиональным пиарщиком.

Однако от остальных обычных ветеранов и пиарщиков Караванцы отличаются тем, что теперь я их хорошо знаю. И мне уже хочется, чтобы у этой истории был счастливый конец. То есть желание чуда не исчезло.

Я больше не воспринимаю дело Антона Антоновича как общественно-политическое. Я не готова искать в нем мораль и рассуждать, что справедливее – закон или индивидуальный подход к ветеранам, которых осталось так мало… Пока я об этом думаю, звонит Олег. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» вышла статья, автор которой моралью озабочена, но искала ее недолго: не за квартиру, считает она, воевали «настоящие» ветераны. «В то самое время, когда другие ветераны отпаривают костюмы, увешанные боевыми наградами, ветеран Антон Караванец с плохо скрытой нелюбовью к отечеству хает в эфире страну, за которую те воевали и из которой он не уехал тогда, в 1945-м, только потому, что “боялся репрессий”». Кто-то позвонил Антону Антоновичу, рассказал о публикации, это сообщение вызвало у него гипертонический криз, кровь пошла горлом, и Олег отвез его в больницу. «Сейчас все хорошо, – говорит. – Откачали… А еще звонили из пресс-центра комитета американских ветеранов. Сказали, что оплатят ему поездку в Америку»С