Вера Шенгелия:  Кто умеет говорить про аборты

Больше всего на этом митинге я боялась случайно попасть в чей-нибудь объектив. Доказывай потом, что ты журналист, сторонний наблюдатель, ну а то, что на девятом месяце беременности — так это с кем не бывает.

На митинге многодетные матери и члены «Движения сопротивления убийству детей» хотели возложить венки «в память об убитых абортом детях».

На сайте, на котором я прочитала о митинге, под новостным сообщением были комментарии читателей. В одном из них было написано: «А в память о выкидышах они не хотят венки возложить?» Я шла к памятнику Грибоедову, где и происходило возложение венков, переживала, что меня там примут за свою, и думала, что в феминистской риторике про это можно сказать даже жестче: «А в память об удаленных зубах они не хотят венки возложить? А в память о вышедших из почек камнях?»

Эти фразы пришли мне в голову, потому что я вспомнила, как спрашивала у социолога, специализирующегося на проблемах гендера, Елены Гаповой, является ли право на аборт правом мужчины на своего ребенка или только правом женщины на собственное тело. Елена Гапова среди прочего ответила мне: «Что касается "права мужчины на своего ребенка", то это что-то непонятное. Когда ребенок уже есть, я понимаю это право, а когда его еще на свете нет, о праве на кого идет речь? У меня, например, нет права на чужую руку или ногу. При этом феминистки за то, чтобы все это обсуждалось, было по любви и прочее. Но если женщина не хочет, ее же нельзя к кровати приковать и девять месяцев кормить, чтобы выносила и родила...»

Возле Грибоедова за заграждением стоял мужчина с книгами в руках. «Купите книгу против абортов», — сказал он мне. На книге было написано «Обращение к русским шлюхам». Он увидел, как я скривилась, и сказал: «Ну, купите хотя бы против евреев».

Человек десять юных единороссов под голубыми флагами раскачивались и помахивали древками.

«Уроки ОБЖ — это пропаганда гомосексуализма», — кричала женщина в мегафон. Слева над головой женщины было знамя «Движения сопротивления убийству детей» — в черном кресте плавал оранжевый эмбрион, а справа — хоругви «Православных хоругвеносцев».

«Подпишете анкету против абортов?» — спросила меня женщина средних лет в длинной юбке. «Много деток — хорошо», — кричали какие-то многодетные мамаши, которые стояли напротив юных единороссов.

Я сама без двух недель многодетная мамаша, я не делала пренатальный скрининг и зеленею при слове «аборт», но лучше же застрелиться, чем иметь с этим средневековьем что-нибудь общее. Так что с митинга я сбежала.

Уже подходя к машине, я услышала, как женщина с мегафоном, доведя себя до последней степени экзальтации, заголосила: «Страшный суд близок!»

В машине я думала о том, что мы в России ни о чем не умеем говорить: ни об абортах, ни о войне, ни о гей-парадах. Что стоит разговору зайти о чем-нибудь важном, сразу начинается мракобесие. Я ехала и думала: изменится ли что-нибудь, когда мои дети вырастут? И еще думала о слогане «Много деток — хорошо».

Дома я нашла в почте письмо моего американского коллеги, который знал, что я пойду на этот митинг. «В Америке аборты вообще под большой атакой. Тут на выезде из Манхэттена в Нью-Джерси висел плакат, проплаченный евангелистами, с портретом афроамериканской девочки и надписью: “Что убивает больше всего афроамериканцев? Аборт”. Докторов стреляют. Так что в России это еще цветочки», — писал коллега.

Тут я вспомнила все эти сообщения о застреленных докторах, которые делали аборты. Для таких случаев даже заведена специальная статья в «Википедии». Средневековье и мракобесие похлеще нашего. Я никогда прежде об этом не задумывалась, но выходит, что и в Америке, в которой вообще-то умеют говорить и о войне, и о гей-парадах, и о любых священных коровах, не очень умеют говорить об абортах?

Удивительная получается вещь: практике легализации абортов уже немногим меньше ста лет, самим абортам, понятно, в разы и разы больше, а общество по обе стороны океана так и не научилось про них цивилизованно разговаривать. И что самое удивительное, даже феминистское общество.

Потому что феминистский дискурс — «абортированный плод все равно что удаленный зуб», «право на аборт — право женщины на свое тело» — тоже не кажется мне цивилизованным языком, подходящим для описания проблемы. Хотя, конечно, это более цивилизованный подход, чем «аборты — удел блудниц».

Мне, современной молодой женщине, признающей право женщин на аборт, знающей, к каким чудовищным последствиям приводят законодательные запреты на аборты, не кажется современным язык, в котором табуированы слова «жизнь» и «смерть», когда речь заходит о еще не рожденном ребенке. Мне не кажется современным язык, в котором табуировано и само слово «ребенок», когда речь заходит об аборте.

Невозможно решить проблему, не проблематизировав обстоятельства. Средневековье и мракобесие начинаются тогда, когда люди не называют вещи своими именами. Удивительно, но это касается и борцов с абортами, которые ничего слышать не хотят о правах женщин, и борцов за права женщин, которые не признают, что речь все-таки действительно идет о жизни и смерти в том или ином виде.

Вот этому подходу и возложить бы венки.