BRAUN

Мы поздравляем постоянную участницу проекта «Сноб» Жужу Д. с выходом ее дебютного сборника «Резиновый Бэби» (изд. «Время») и публикуем один из вошедших в него рассказов. Автор ответит на наши вопросы

Со стороны, думаю, было красиво: рыжая девушка ела равиоли в красном соусе, а черноволосая — тальятелле в соусе из чернил каракатицы. У рыжей в конце концов губы стали ярко-оранжевые, а у брюнетки — совсем черные.

Мы прилетели в Венецию рано утром, но только сейчас, после обеда, можно было наконец заселиться. Так как время заселения было озвучено нам не раз — один час пополудни.

Получив ключи от квартиры в маленьком магазинчике на углу, напротив остерии «Ал Бакарето», мы прошли через железные ворота, направо, открыли ключом дверь, через темный огромный, отделанный крупным камнем холл к ажурной двери, через узкий коридор — в квартирку-студию. Вошли и остановились.

Нас явно не ждали. И комнату для нас не убрали — полные пепельницы окурков, рваная упаковка и пакеты в мусорном ведре, мятое постельное белье, а в ванной брошены на пол синие махровые полотенца. Балкон-причал, выходящий на Гранд-канал, неопрятно, как перхотью, засыпан пеплом от сигарет, поручни в пятнах птичьего помета, а мраморная столешница закапана воском между кругами от винных бокалов. Жить здесь невозможно. Нужно связаться с владельцами.

В холле слева стеклянная дверь и кнопка звонка. Было известно, что эта квартира тоже сдавалась, теми же самыми владельцами. Сами они предпочли жить во Франции.

— Схожу наверх. Может, живущие там что-то знают.

Я позвонила, подождала и позвонила еще раз. Никакого движения, никакого ответа. За стеклом деревянная лестница — в квартиру на второй этаж. Я постучала в стекло.

Дверь закачалась — она была не заперта. Я открыла ее и зашла внутрь.

— Извините! Здесь есть кто-нибудь?

Было очень тихо, по потолку извивались блики воды.

Я поднялась. Небольшой коридор поворачивал вправо и переходил в гостиную с видом на канал. На низком столе стояли две пустые бутылки из-под минеральной воды. Большое блюдо с ощипанной виноградной гроздью. Недопитая бутылка местного вина Valpolicella, два грязных бокала и банка морской соли. На полу — диванные подушки и телефонный справочник с оборванной наполовину страницей.

Слева — открытая дверь в столовую. Там идеальный порядок.

— Есть здесь кто-нибудь?

Вернулась по коридору мимо лестницы к спальням. Открыла дверь в одну — разобранная, мятая постель, у шкафа, на полу — открытый чемодан с клубком одежды внутри. На тумбочке — стакан, гигиеническая помада, мелочь, ключи, мятые чеки и визитка из ресторана.

Спустилась вниз.

— Никого.

— Что же делать? Может, они забыли, что мы должны приехать?

— Скорее всего...

— Черт, скоро вечер — не спать же нам в нестираном белье?

Мы вернулись в магазин, где брали ключи, но там хозяин на ломаном английском объяснил, что он ничего не знает...

Его только попросили передать ключи. С наступлением вечера становилось холодно — пришлось идти к чемоданам за теплыми вещами.

— Давай позвоним хозяину во Францию — пусть сам в этом разбирается...

Я достала из сумки телефон, но он разрядился и вовсе не включался. В нашей комнате городского телефона не было.

— Наверху, в спальне на тумбочке, есть телефон — давай позвоним оттуда, в конце концов, это их вина...

— Неудобно... Там чьи-то вещи... Как воры...

— Во-ы — эшо кошо-ые чу-шое бе-уут, — я почему-то не к месту начала чистить зубы электрической щеткой Braun. Это всегда помогало мне сфокусироваться.

Подруга давно считала, что у меня сдвиг по поводу зубов, поэтому не стала это комментировать, а просто закатила глаза.

Сейчас мы поднялись туда вместе. Телефон в спальне был отключен.

— Может, здесь есть чистое белье?

Я прошла через спальню, открыла дверь, на которой висела небольшая плакетка с рельефом, изображавшим толстого, в перетяжках амура, и попала в ванную комнату.

Там ужасно пахло, было душно, громко капало из крана, я завернула плотнее золотой барашек, но звук не прекратился — капало явно где-то справа. Я повернулась, откинула тяжелую занавеску, и сердце мое чуть было не выпрыгнуло через открытый рот. Перехватило горло и защекотало нёбо.

В мраморной ванне под водой лежал надутый человек, а справа торчали над водой его серые ноги.

Я стояла и смотрела на абсолютно белые ногти на этих земляных ногах и не могла пошевелиться.

— Что это за вонища? Вряд ли здесь будет белье...

Моя подруга замолчала, увидев мое лицо. Подошла и посмотрела в ванну.

У меня онемели ладони, так бывает, например, когда я смотрю с высоты. Сухо, щекотно и невозможно разогнуть пальцы.

У человека на надутом лице глаза были открыты, даже вытаращены... Большие такие мутные глаза — и от этого стало понятно, что человек мертв и уже давно под водой.

Мы обе стояли и боялись пошевелиться. В абсолютной тишине капало, и по воде расходились круги, шевеля серого надувного человека.

Я наконец задышала. И тут громким криком взорвался телефон. Моя подруга очнулась и завизжала сдавленным утробным звуком... Так иногда орут младенцы и коты ранней весной.

Мы выскочили из ванной — телефон надрывался откуда-то из глубины чемодана, скатились вниз по лестнице, забежали в свою неубранную комнату и закрыли за собой дверь.

Подруга села на кровать и заревела. Почему-то мне стало неприятно на нее смотреть. Я подошла к окну. Там безмятежно дремали дворцы. Туда-сюда сновали моторные лодки и медленно проплывали гондолы. На полосатых столбах, торчащих из воды, сидели толстые чайки.

Волны лениво бились о каменные стены. На смену дню приходили сумерки. Я открыла окно. Где-то далеко звенели колокола и играл аккордеон. Один за другим включались уличные фонари. Туристы, выходя на небольшие набережные, осматривали противоположный берег. На соседних мостках целовалась молодая пара. А в квартире над нами в ванне плавал труп, и все было совсем непонятно.

— Нужно позвонить в полицию, — я всегда первой нарушаю паузы.

— Да.

— Господи, ну почему именно мы?

— Потому что нельзя соваться в чужие квартиры... — подруга вытерла нос.

— Я хотела просто найти телефон...

— А нашла...

— А нашла труп.

Мы вышли на улицу и уже подходили к остерии, когда подруга дернула меня с силой за рукав.

— Знаешь...

— Что?

— Давай не пойдем.

— То есть?

— Ну не будем звонить в полицию...

— Что с тобой?

— Ничего! Ты чего, не понимаешь... Если сейчас этим займется полиция, мы остаток нашего путешествия проведем в участке... Это-то понятно? Нас будут допрашивать, а спать мы будем на цементном полу...

От этого стало холодно, и я поплотнее замоталась в шарф. Спать на цементном полу не хотелось.

— Но мы затопчем все следы для следствия.

— Ты рассчитываешь еще раз там побывать?

— Не-ет, — она замотала головой.

— А по поводу следов — ты права. Нужно идти туда и стереть все наши отпечатки. Пусть его найдет уборщица или хозяин квартиры. Это будет более натурально.

— Это нехорошо.

— Что?

— Не заявить...

— А как ты объяснишь, что ты делала в чужой квартире?

— Расскажу, как все было...

— Ага, а они тут же поверят. Как ты не понимаешь, что мы — единственная зацепка, которая есть у следствия. Я тут смотрела серию документальных фильмов про американские тюрьмы... Знаешь, сколько невиновных там отсидело?.. И какое количество оправдали через десятки лет после казни? А помнишь...

Через полчаса мы уже терли ручки зловещей квартиры ватными тампонами, смоченными дорогим тоником для лица, который я купила в аэропорту в duty free.

— Хороший тоник! — Моя подруга опрокинула бутылку на следующий тампон.

— Да.

— И запах приятный...

— Приятный... Я за него сорок семь фунтов отдала.

— Я люблю Shiseido...

— Если бы я знала, что им буду протирать!

Я засмеялась, подруга за мной — глядя на нас, можно было подумать, что подружки весело проводят выходные.

— Теперь идем искать гостиницу.

— Жалко, депозит здесь не вернут...

— Не вернут...

— И в гостиницу нам нельзя.

— Что значит — нельзя? Ты что, собираешься жить с покойником?

— А ты нет?

— Нет!

— Думаешь, что когда его найдут, а потом разнюхают, что сюда приезжали две особы... Заплатили депозит и сбежали, никому ничего не сообщив, оставив за собой только утопленника... Устанешь объяснять, что мы вдруг передумали и решили жить в гостинице, просто так, без особых на это причин. Нет... Нам нужно здесь жить, как ни в чем не бывало, будто мы в этой квартире наверху никогда не были...

— Я не смогу...

— Тогда идем в полицию. Спать на цементном полу...

— А может, он того...

— Что... Того?

— Жив...

— Жив?

— Ну да... А мы даже не попытались его спасти...

— Он же серого цвета... Ты чего?

— А может, у него просто такой нездоровый цвет лица... А мы даже не попытались оказать ему первую помощь...

— Ну да... Только искусственное дыхание — рот в рот — ему, чур, будешь делать ты... Договорились?

Она замолчала и будто стала на размер меньше.

— Почему он просто не прыгнул в канал... Освободил бы всех от этой ужасной необходимости...

— Если бы все, кто хочет убить себя, думали об эстетической стороне вопроса, вряд ли они в конце концов на это пошли... Смерть в целом штука совсем не эстетичная...

— А почему ты решила, что это суицид?

— А что?

— Мне кажется, он спокойно принимал ванну, а его просто кто-то с силой дернул за ноги, и он захлебнулся...

— Дернул за ноги?

— Ну да.

— Как это?

— Я читала, что если человека, лежащего в ванне, внезапно дернуть за ноги так, чтобы голова его оказалась под водой, он от неожиданности начинает хватать ртом воздух, и легкие его мгновенно заполняются водой...

— Так ты что думаешь — его убили? — спросила подруга шепотом.

— Конечно... Видела там, на столике в гостиной, два бокала из-под вина?

— Да ты что...

— Да.

— Ужас.

— Но самое ужасное не это...

— А что?

— А то, что убийца может сейчас находиться в этом доме...

У подруги постепенно расширились глаза, будто раздвинулись лепестки диафрагмы в объективе.

— Что же нам теперь делать?

— Думать...

— Думать?

Тут заорал входной звонок, и мое сердце опять рвануло со своего обычного места вверх. Там оно застряло и колотилось бешеной белкой. Подруга сидела напротив с вытаращенными глазами, крепко зажав рукой рот.

— Это... полиция, — я глотала, проталкивая сердце на место.

— Мама! — через ее пальцы это прозвучало: «Мы-мы...»

Зазвонили опять, и я, набрав в легкие воздуха, решила не поддаваться ни на какие провокации полицейских, прошла по гулкому холлу и решительно распахнула дверь.

В дверях стоял высокий итальянец с бутылкой проссеко в одной руке и связкой ключей в другой. У него были крупные руки, смешливые глаза и ярко очерченный рот.

— Мениа имя Лоренцо...

— ...

— Лоренцо Бернатти.

Я молча протянула ему руку — он подхватил ее и поцеловал.

— Мне сказали ваши проблемы, там в магазин, — и я вам помочь. Я имею остерию «Ал Бакарето», — и как доказательство он опять покрутил ключами. — У вас тут небольшой недоразумение — я готов помогать.

Он вошел внутрь.

— Вы согласен?

Мы кивнули разом и успокоились. Он вынес на балкон подушки для кресел. Зажег свечу. Открыл бутылку проссеко, разлил по двум стаканам, а сам принялся убирать в комнате. После первого бокала стало легче.

— Я даже не знала, что такие мужики существуют, — прошептала я под звук работающего пылесоса...

— Ты что?

— Что?

— Дура?

— Что?

— Он же того...

— Чего?

— Он здесь неспроста...

— Что ты имеешь в виду?

— Он явно с ними!

— Да? С кем?

— С этими!

— С которыми что?

— Которые все это устроили... труп и все прочее...

— Ты думаешь?

— Я знаю!

Пылесос замолчал, и это «Я знаю!» прозвучало гулким набатом... Мы замерли, но пылесос заработал опять...

— Думаешь, пришел бы он, если бы здесь было все чисто?

— Не знаю...

— Вот именно.

— Что же делать?

— Во-первых, нужно точно не показывать виду... Вести себя так, будто мы ничего не видели, прилетели посмотреть Венецию и сейчас сидим над Гранд-каналом и наслаждаемся красотой!

И мы не сговариваясь захохотали, как, наверное, хохотали бы любые девушки в Венеции после бокала проссеко.

На балкон вышел Лоренцо. Подлил нам в стаканы кипящей жидкости и удалился.

— Вот что он, по-твоему?

— По-моему, он просто поддерживает статус страны... Не хочет, чтобы туристы остались ею недовольны и рассказывали потом всему миру, что здесь, в некогда великом городе, теперь творится полный бардак!

— Чего ты мелешь! Он заметает следы!

— Ты думаешь, это он... Убил.

— Если даже не он, то — они! А нас тут оставляют в заложниках!

— Что думаешь делать?

— Главное — не показывать виду...

— А я и не показываю.

Я выпила еще, и тут мне показалось, что, несмотря на исход событий, мне очень хорошо и хочется, чтобы Лоренцо так вечно убирал где-то там, а я бы сидела и смотрела на канал, на туристов, на чаек, на расплавленное золото света в чернильной воде.

А наверху в ванне находилось то, что еще недавно тоже чего-то хотело, любило, желало и верило в свою неприкосновенность, а сейчас болтается там в жидкости и распадается на мелкие частицы...

Опять вошел Лоренцо. Я тут же разогнала мысли о покойнике, будто он мог их прочитать... В руках у него была корзина с грязным бельем.

— Я в минуту... Вам хотите что-то есть?

— Нет! — закричали мы хором.

Лоренцо рассмеялся.

— Нет?

— Ну, если только чуть-чуть... — я пыталась казаться беззаботной.

Он кивнул и вышел.

— Конечно, он с ними!

Мне показалась, что подруга это сказала только потому, что когда Лоренцо говорил, он обращался исключительно ко мне. У него были яркие карие глаза и объемные нижние веки.

— Если это так, то почему они просто не спрячут труп?

— Потому что не успели, и теперь они должны нас нейтрализовать!

Слово «нейтрализовать» прозвучало зловеще — одновременно напоминая об обезличивании и стерилизации. У меня опять защекотало на шее и в ладонях.

— Может, бежать?

— Уже не убежишь!

— Нужно ему понравиться…

Подруга посмотрела на меня с подозрением. Впрочем, я и сама прослушала свою фразу с подозрением...

— Давай пока просто напьемся.

Я подняла свой бокал и залпом выпила. Наполнила его еще и опять опрокинула содержимое в себя. Подруга сделала то же самое. И закашлялась...

Мне вдруг стало смешно, а она хрипела и махала мне руками.

— Стой! Слушай! А с чего это они нас поят? Может, это того? Отравленное...

Я посмотрела на свой пустой стакан. Потом попыталась почувствовать, что происходит у меня там глубоко в желудке. Там все было нормально, а вот в голове мутью со дна поднималось опьянение...

— Ска-жи... — я старалась говорить четче. — Вот чего мы так за жизнь за свою цепляемся? А? Будто не успели чего... Или работу какую-то чрезвычайно важную не закончили... А? Ну вот ты что конкретно не успела?

Я видела, как у подруги поплыл взгляд и как она его безуспешно пытается остановить, хмуря брови.

— У нас детей нет.

— А ты хочешь этих детей?

— Нет. Но...

— Нет детей, нет мужей... Никаких сирот после себя не оставим... Ну подумай, чего мы так тут перепугались? Потом, хотели бы убить — давно бы уже убили, и нечего было проссеко на нас переводить!

— Это да! — она кивнула и вылила остатки в свой стакан.

Когда вернулся Лоренцо, мы хохотали уже искренне и махали проезжающим в такси людям. Он вынул из пакета пухлый багет, бумажные тарелки с сыром и ветчиной, банку оливок и две бутылки вина.

Дальше было просто весело. Помню, как танцевали, как Лоренцо поднимал и кружил нас обеих одновременно, помню, как мы учили его гадать, капая расплавленной свечой в воду, помню, как он поцеловал меня в ухо и голова закружилась с необыкновенной скоростью. Помню какой-то коньяк... И разговор про судьбу... Которая всеми нами руководит. И что от нее никуда не деться. Мы с подругой дурачились и спорили с ним, а он пытался нам что-то доказать и потом вдруг сказал абсолютно серьезно странную фразу: «Охотника собаки еще играют во двор, но дичь от них не уйдет, сколько бы уже сейчас ни металась она на лес...»

На мою просьбу повторить он опять ответил непонятным: «Рука крепко держит камень — и все для того... Швырнуть — как можно больше дальше. Но дорога приведет и в эту даль...»

Утро постучалось в мозг головной болью. Я открыла глаза и увидела профиль спящего мужчины. Смуглая рука уползала под мою подушку. Плечо выворачивалось крупной мышцей. Грудь ровно поднималась и опускалась. Я безуспешно пыталась вспомнить, как оказалась здесь, и не могла. Нужно было тихо уйти. Я откинула одеяло. Ужас. Я была абсолютно голой. Неподалеку валялось полотенце. Я осторожно потянулась, достала его и неслышно встала, набросив его на себя. Я находилась в квартире наверху. И совсем недалеко от меня под водой...

Я быстро пошла вниз. На лестнице валялись брошенные как попало юбка, свитер и белье... Собирая все это в охапку, я умирала от стыда.

Подруга спала в нашей комнате. Я приняла душ, все еще пытаясь припомнить, что случилось и как... Ничего после коньяка не помню. Выудила из чемодана пижаму, разобрала постель и нырнула в кровать.

Проснулась от табачного дыма. Подруга курила на балконе — было видно, как в полуоткрытое окно затягивает зигзаги лилового дыма. Блямкала о камень вода.

Я вышла к ней, закутавшись в плед.

— Ты мою зубную щетку не видела?

— Не-а... Может, ты ее в ванну с утопленником уронила — ты, я помню, звонить с ней пошла...

— Зачем?

— Не знаю, может быть, для самозащиты захватила... Сбегай посмотри... Только потом прокипятить не забудь...

— Прекрати...

— Тут твой завтрак принес!

Она откусила от багета с сыром. По-моему, я покраснела. Лицо вспыхнуло. Нужно объяснять ей то, что я не могу объяснить самой себе...

— Но ша-моэ ужаш-ное... — подруга замолчала, дожевала и проглотила. — Я ни черта не помню... Как я спать легла и все такое... Помню, ты пела... Потом кричала всем, что, не почистив зубы, спать никогда-никогда не ляжешь... А потом — не помню, — она засмеялась. — Проснулась, голова — во! Но внутреннее благородство не позволило тебя разбудить! Ешь, он, когда это притащил, волновался, как школьник. Влюбился, наверное...

— Да ладно, у него таких приезжих знаешь сколько?

— Сколько?

— Полно.

— Не знаю.

— Зажигалка у тебя?

Я закурила и уставилась на воду. В голове моей заворошились разные картинки. Как лет через пять я иду по площади Святого Марка, ведя за руку хорошенького кудрявого мальчика с карими глазами... Как мы заходим в остерию «Ал Бакарето», заказываем Seppie alla Vneziana*, и как я прошу сына запомнить это все, и как подходит ко мне Лоренцо и, не узнавая, протягивает счет. А потом говорит что-то общепринятое ребенку. Может быть, приносит ему карандаши, или мелки, или что там дают маленьким детям в ресторанах...

— Тоже голова того? — подруга участливо смотрит на меня. — Вот «нурофен» — выпей, будет получше...

В аптеке пришлось купить щетку Reach — электрических Braun не было. Потом мы гуляли и спорили по поводу работ Макса Эрнста в музее его жены Пегги Гугенхейм. Подруга подозревала в них желание понравиться зрителю, а я настаивала на божественном прозрении. Вечером уличные зазывалы затащили нас на концерт виртуозов Венеции слушать «Времена года» Вивальди.

После музыки шли молча. На улицах светились витрины. Блики от воды ласкали животы арок. Гондолы, как усталые лошади, качали попонами, привязанные к набережным. Везде появились мостки, предвещая «высокую воду».

Ужинать сели в ресторане со старым залом в деревянных панелях. По стенам висели гравюры парусников, куски морских узлов, макеты шхун и всевозможные старые фотографии матросов, офицеров и портовых служащих. Еда была так себе. Пить я отказалась.

Ключ с трудом повернулся в замке ажурных ворот. Кто-то живет в доме с привидением, а мы в доме с мертвым человеком. Почему-то сейчас это меня не испугало и даже не было противно. Мысль о том, что, может быть, во мне уже начал завязываться в небольшой клубочек ребенок от совершенно неизвестного мне человека, была гораздо сильнее, а в том, что это именно так, я почему-то совсем не сомневалась.

В дверях квартиры была записка от Лоренцо. Мы ее проигнорировали, и я настояла на том, чтобы оставить ее в дверях.

Долго не получалось заснуть.

— А может, там нет никого?

— Где?

— Там, наверху...

— Как то есть нет?..

— Может, это было того...

— Чего?

— Галлюцинация...

— Групповая галлюцинация?

— А что? Бывали же случаи...

— Скорее уж нас разыграли.

— Кто? Мы никого здесь не знаем... Чего бы нас разыгрывать неизвестным людям?

— Моя соседка на Хэллоуин надувную одетую куклу запустила в бассейн, лицом вниз плавать... Полное ощущение утопленника...

— Думаешь, он там не настоящий был?

— Не знаю... Я уже плохо помню... Сейчас кажется, что и не настоящий...

— Может быть, действительно не настоящий...

— Нужно проверить.

— Ты что, пойти туда хочешь? — подруга захлебнулась в собственных словах.

— Да. Нужно сходить.

— С ума сошла?

— В перчатках. Чтобы никаких следов...

— Я не могу.

— Можешь!

— Нет.

— Признайся, что тебе даже интересно!

— Нет! Не интересно! — она это проорала, но я уже знала, что она пойдет. Просто она уже представила себе покойника и не сможет остаться здесь одна. Манипулировать ею было неприятно, но мне показалось, что у меня нет выхода.

— Можешь оставаться. Я — иду.

Я встала, нашла тапки и натянула поверх пижамы свитер. Стянула резинкой на затылке волосы, — казалось, они могут мне помешать. Достала из чемодана перчатки. С серьезностью хирурга сунула в них руки. Двинулась к двери. Для вида чуть повозилась с ручкой. Откашлялась. Решительно дернула на себя дверь.

— Стой, — подруга чуть не плача отбросила одеяло. — Не останусь же я здесь одна!

Я молча наблюдала, как она путается в рукавах вязаной кофты и вытягивает из пакета новые перчатки, зубами отрывает этикетку, напяливает на себя зачем-то шапку и, шмыгая носом, идет за мной.

 

Стеклянная дверь была все так же открыта. Стараясь не скрипеть, мы поднялись на второй этаж. Фонарь с улицы делал все лиловым и флюоресцентным. В спальне по-прежнему лежал чемодан с вещами. На тумбочке блестел стакан. Подруга крепко вцепилась в мой рукав и тащилась за мной, глядя почему-то назад, видимо, фронт полностью доверяя мне... Я подошла к проклятой двери. Ангелок щерился беззубым ртом. Тени в глазницах и под носом пугали. Он будто издевался над нами. Охранял тайну и хохотал над всеми, ее нарушающими. И тут я подумала о Лоренцо, что если он замешан во всей этой страшной истории и на самом деле просто дьявол во плоти, то родится у меня через девять месяцев сын дьявола, и я, как бедная Розмари Поланского, буду любить и лелеять погибель человечества. Подруга сзади почувствовала мою нерешительность и зажала себе рукой рот — так, видимо, ей легче... Интересно, во мне возобладает тогда начало материнское и я буду любить исчадие ада, или ответственность за человечество заставит меня отказаться от него... Или даже... Путти хохотал, глядя на меня, — наверное, читал мои мысли.

Я взялась за ручку и открыла дверь. В проеме была темнота. Густая нефтяная чернь. Запахло чем-то знакомым. Но не тот удушающий зловонный, к которому я готовилась, а какой-то совсем другой и связанный с чем-то скорее приятным. Сердце билось напуганным зверьком. За секунду я стала абсолютно мокрой. Это был одеколон Лоренцо. Вот что это был за запах. Мне казалось, он сейчас вырвется из этого черного абсолюта и втянет меня и весь мой мир туда, в эту адову неизвестность — как черная дыра засасывает зазевавшиеся планетки.

Но отступать было невозможно — я вошла в ванную комнату, включила свет и зажмурилась. Ничего не произошло. Я постояла и наконец открыла глаза. Из зеркала на меня смотрели два напуганных человека, но кроме этого нашего отражения больше там никого не было. Я повернулась вправо и подошла к занавеске, дернула ее с силой и уставилась в пустую, сияющую чистотой ванну. Никакого трупа там не было. Только блики света. Там не было даже воды.

Остаток ночи мы спали крепко, без снов, утром рано ушли пить кофе на кампо Анжело, которая уже была полна туристов всех мастей. Потом купили сувениров на набережной, а остаток дня провели на Венецианской биеннале, о которой подруге была заказана статья.

В наш последний день мы, купив билеты на водный трамвайчик, уплыли на Лидо — бегали, засучив штаны, по воде на пустынных песчаных пляжах, пугая огромных чаек, искали в песке гальку с дыркой на счастье. Пили горячий шоколад на веранде гостиницы «Экселсиор», представляя себя красавицами времен Первой мировой, в платьях на тонких бретельках, в шляпках и с длинными жемчужными нитками.

Совсем уже поздно вечером, сидя на нашем балконе, смотрели, как у палаццо напротив друг за другом останавливаются катера, из них строго по одному выходят мужчины и гуськом идут к огромным деревянным дверям.

На следующий день ровно в одиннадцать утра к нашему балкону-причалу подъехало такси — красивый катер с полированными деревянными вставками. Юркий невысокий водитель стащил наши чемоданы, мы еще раз просмотрели комнату, оставили у телевизора чек с причитающейся оплатой и уехали в аэропорт Марко Поло.

Было ветрено, такси прыгало с волны на волну, как детская лодочка в бурном ручье. После каждого встречного судна нас еще болтало с боку на бок, то и дело осыпая мелкими брызгами, отчего лицо было мокрым, словно от слез.

 

Из аэропорта мы разлетелись по своим странам, по своим таким разным жизням. Я на лондонскую брусчатку, а она в горы Лос-Анджелеса...

 

Через пятнадцать дней я точно знала, что не беременна. А через месяц уже не могла вспомнить лица Лоренцо. Остался лишь образ города, от которого в легкой грусти сжималось сердце.

А еще через неделю позвонила подруга и рассказала, что, копаясь в венецианских газетах, нашла одну интересную статью... Она откашлялась и прочитала:

— «Американцу, опоздавшему на утонувший в Атлантическом океане лайнер А-330 авиакомпании Air France, лишь ненадолго удалось отдалить свою кончину — через несколько дней он трагически погиб в снятой им квартире в Венеции в районе Сан-Марко. По данным газеты Alto Adige, американский гражданин немецкого происхождения Курт Ганталер двадцать первого ноября всего на несколько минут опоздал в Рио-де-Жанейро на роковой рейс Air France. В Европу он вернулся спустя несколько дней через Мюнхен. Следствие показало, что в Венеции он был утоплен путем удержания под водой любовницей, тайкой по происхождению, которая приревновала его к итальянке, работающей официанткой в остерии недалеко от квартиры, где и был обнаружен труп неудачливого американца».

 

А еще через неделю ко мне в дверь позвонили. На пороге стоял почтальон, рядом с ним красная тележка с почтой, в вытянутых руках он держал небольшой пакет. На его лице было выражение удивления и страха.

Я взяла пакет из рук почтальона, и тут же его выражение передалось мне, я чуть не разжала руки — посылка мелко вибрировала и даже издавала чуть слышный звук.

Я вздрогнула и застыла с вытянутыми руками. Почтальон смотрел на меня, я на него, и мы молчали. Потом он пожал плечами, развернулся и даже уже толкнул свою тележку, но потом вспомнил и протянул мне свою регистрационную машинку. Я неловко расписалась палочкой на пружинной тонкой проволоке — подпись вышла корявой, так как руки почтальона, державшие машинку, тоже дрожали.

— Может, в полицию? — он заглянул в мои в глаза, учтиво наклонившись вперед.

— Спасибо, я разберусь!

 

В гостиной долго не могла понять, куда положить пакет, потом положила его на диван — наверное, оттого, что на мягком он почти не гудел. Осторожно вскрыла упаковку.

Сверху было письмо. Под ним работала электрическая зубная щетка Braun — изо всех сил крутила двухцветную щетину.

Я открыла письмо:

È un vero peccato che Lei non abbia perso la testa quel giorno, poteva nascerci un bimbo dai capelli ricci e gli occhi celesti.

LB,

Venezia **

 

* Каракатицы с полентой по-венециански.

** «Как жаль, что вы не потеряли голову в тот день, а то бы у нас появился маленький кудрявый мальчик с глазами цвета неба.

Л Б,

Венеция»