Жюстин Пикарди: Была ли Шанель немецкой шпионкой?

Под стеклянным колпаком ничего не видно

Чего только не говорили и не писали о Шанель, какие только слухи, сплетни и домыслы не гуляли и по печатным изданиям, и по Интернету, но одно обвинение в ее адрес повторяется неизменно. Шанель была коллаборационисткой, роман с немецким офицером во время войны навсегда запятнал ее репутацию и оставил грязные следы на ее дизайнерском наследии.

У правды не столь четкие границы, факты не делятся на черные и белые, а переливаются всеми оттенками серого. Масса неточностей в той части жизнеописания Шанель, которая относится к военным годам, объясняется и ее собственной непоследовательностью, и непоследовательной передачей сведений. Но действия Шанель надо рассматривать в историческом контексте — во Франции тогда царили хаос, смятение и неразбериха, назревала страшная трагедия. Признавая это, мы не оправдываем Шанель, ее саму подобная идея приводила в ярость: она считала, что в ее связи с немцем не было ничего предосудительного. По ее представлениям, он, сын англичанки, даже не был немцем, Шанель говорила с ним по-английски; они проявили своего рода солидарность, уйдя вдвоем из оккупированного Парижа на нейтральную территорию — в личные апартаменты Шанель на улице Камбон.

Ганс Гюнтер фон Динклаге — так его звали — был на тринадцать лет младше Шанель. Судя по ее знаменитой фразе, записанной Сесилом Битоном, она не обманывалась насчет разницы в возрасте (когда они сблизились, ей минуло уже пятьдесят восемь); на вопрос, действительно ли она имела связь с немцем, она ответила: «Помилуйте, сэр, если  женщине моих лет выпадает шанс подцепить любовника, она не требует у него паспорт». Возможно, Шанель достигла такого момента в своей жизни, когда ей тяжело было смотреться в зеркало — отражение не порвешь и не выбросишь, как страничку из паспорта с датой рождения, хотя Полю Морану она говорила, что видела себя с убийственной ясностью: «Жестокое зеркало, будто в поединке, отвечает мне с моей же жесткостью». Но может быть, она не могла смотреть на своего возлюбленного из Германии, не пренебрегая частью правды, она предпочитала не знать его прошлого, как и его паспортных данных, точно так же, как предпочла забыть о некоторых подробностях собственной биографии.

Близкие друзья звали фон Динклаге Шпацем, что значит по-немецки воробей, и это прозвище предполагает торопливую, птичью манеру поведения. На самом деле, атташе немецкого посольства в Париже был высоким блондином с эффектной внешностью. Он родился в Ганновере в 1896 году, в 1928-м приехал в Париж, где снискал славу галантного ловеласа. В 1935 году развелся с женой, после чего имел любовные связи с несколькими красивыми  и богатыми парижанками и наконец встретился на каком-то светском мероприятии с мадемуазель Шанель — она утверждала, что они знали друг друга «много лет», еще до начала их романа.

Касательно его профессиональной деятельности в Париже одни обозреватели писали, что он был просто дипломатом с приятными манерами, хотя иногда позволял себе вольности, другие — что он был немецким шпионом. Французскую разведку Шпац заинтересовал, безусловно, задолго до объявления войны. Эдмонда Шарль-Ру, одна из самых дотошных биографов Шанель, приводит архивные данные, согласно которым фон Динклаге «подчинялся рейхсминистру пропаганды под прикрытием атташе по связям с печатью. Право на работу в Париже ему давал годовой договор личного найма, заключенный 17 октября 1933 года». Иных документальных доказательств шпионcкой деятельности Шпаца Шарль-Ру не обнаружила. Но другой биограф Шанель, Пьер Галант, сам в годы Второй мировой войны французский тайный агент странсоюзниц, был убежден в том, что в Париже фон Динклаге работал на абвер — немецкую службу военной разведки и контрразведки, которой с 1935 года руководил Вильгельм Канарис. В таком случае туман вокруг фон Динклаге сгущается. Канарис, причастный к нескольким попыткам покушения на Гитлера, сотрудничал с «Эм-Ай-6»[1] и в апреле 1945 года был казнен нацистами. Галант был достаточно уверен в надежности своих источников и утверждал, что «французская контрразведка провела обширное расследование и доказала, что Шпац Динклаге являлся важным агентом абвера и подчинялся полковнику Ваагу». Упоминание о Вааге, племяннике Канариса, говорит в пользу непроверенной версии о том, что фон Динклаге был двойным агентом, причем преданным вовсе не Гитлеру.

О Шпаце документы дают неоднозначную информацию, а вот с Шанель совсем все запутано. В архивах парижской полиции хранится толстое досье на нее, собранное в 20-е годы, когда она впервые привлекла к себе внимание властей. Работа велась крайне неаккуратно, порой доходило до смешного, но крупицы правды все же можно найти. Протоколы начинаются с рутинных сведений о ее паспортных данных, где указана дата ее рождения, 21 августа 1886 года — на самом деле, 19 августа 1883-го, то есть ее сделали моложе на три года. Как следует из записей, в августе 1923 года она получила паспорт для поездки «в Англию и другие страны»; ранее, в 1921 году, ей были выданы визы на въезд в Испанию (25 июля), Германию (6 октября), Голландию (10 октября) и Швейцарию (15 октября).

В начале 1929 года Шанель становится объектом пристального наблюдения, возможно, из-за дружбы с Верой Аркрайт, которая к тому времени уже развелась с первым мужем Фредом Бейтом и вышла за итальянского полковника Альберто Ломбарди. За четой Ломбарди велась слежка как за вероятными шпионами, а Шанель оказалась под колпаком заодно с ними. В записи от 29 января 1929 года ее называют «ancienne demi-mondaine»[2], принятой в парижском обществе и обладающей хорошими связями в политических и дипломатических кругах. Полицейское расследование показало, что в 1910 году с помощью друга, некоего «американца» (по-видимому, произошла ошибка при установлении национальной принадлежности Боя Кейпела), она открыла свое дело, что с 1921 по 1924 год она была любовницей великого князя Дмитрия, что у нее есть «роллс-ройс» и что она платит за квартиру на улице Фобур-Сент-Оноре 50 000 франков в год. Несколько раз встречается имя герцога Вестминстерского в связи с его визитами к Шанель в Париже и немного скабрезными намеками на его интерес к портнихам, «petites mains»[3], — якобы он каждый год устраивал им отдых в своем шато в Мимизане.

Шанель и супруги Ломбарди вызвали у министра внутренних дел столь сильное подозрение, что 1 октября 1930 года он велел начать еще одно расследование. Однако операция провалилась еще на старте: был отдан приказ вести наблюдение за двумя супружескими парами, Ломбарди и мсье и мaдам Шанель. Имя господина Шанеля осталось неизвестным, но предполагалось, что он — совладелец Дома Chanel, а обе семьи имели расположенные по соседству дома на Ривьере, на мысе Кап-Мартен. Этот очевидный ляп не исправлен в дальнейших полицейских протоколах, хотя ни для кого не было секретом, что мадемуазель Шанель не замужем. По поводу недвижимости на Ривьере: элементарная проверка показала бы, что Шанель — единственная хозяйка не только виллы «Ла Пауза», но и небольшого дома в саду, где часто гостили Ломбарди.

Несмотря на небрежность, полиции удалось узнать некоторые любопытные детали пребывания Ломбарди в Париже и еще кое-где. Альберто Ломбарди, офицер итальянской кавалерии, родился в августе 1893 года, то есть был на восемь лет младше своей жены Веры. В сентябре 1914 года она приехала во Францию и во время Первой мировой войны работала медсестрой в американском госпитале в Нёйи, где и повстречала офицера армии США Фреда Бейта. В 1916 году они поженились, а в ноябре следующего года у них родилась дочь Бриджет. В июне 1929 года брак кончился разводом, Вера к тому времени уже завела роман с Ломбарди. Через несколько месяцев они сыграли свадьбу, со стороны Альберто свидетелем был военный атташе итальянского посольства в Париже, со стороны Веры — Габриель Шанель.

Из включенных в досье отчетов можно сделать вывод, что Ломбарди подозревались в шпионаже — не исключено, что заказчик был не один. Отмечено, что они держали немецкую экономку и часто звонили за границу — сам Ломбарди ежедневно говорил с Мюнхеном, Женевой и Лондоном, а Вера посвящала международным переговорам утро каждого дня с шести до одиннадцати. Беседы велись на немецком и английском языках подолгу, на 1000–1200 франков в месяц — расход немалый, впрочем, выяснилось, что Вера получала солидную зарплату у Шанель, 30 000 франков в месяц (для сравнения, жалованье инспектора полиции составляло десятую часть этой суммы). Она и ее муж бывали на приемах у герцога Вестминстерского и в других европейских аристократических домах; Вера, судя по всему, имела полезные знакомства в некоторых иностранных посольствах и американский дипломатический паспорт. Она водила их семейный «крайслер», супруги нередко наведывались в Лондон, Турин и другие города. Кроме того, полиция установила, что вечерами, дома в Париже, Ломбарди изучал и вычерчивал карты французской столицы и ее предместий.

20 января 1931 года министр внутренних дел лично направил руководителю парижского полицейского ведомства конфиденциальное письмо с указанием тайно и неотступно следить за обоими Ломбарди и Шанель. Но, несмотря на все усилия, существенных фактов, которые говорили бы о противоправных действиях, полиции добыть не удалось. Сообщается, что Шанель финансировала политический сатирический журнал Поля Ириба «Le Temoin» и журнал «Future» — по мнению полиции, левой направленности. Есть кое-какие невнятные рассуждения о том, была ли Шанель любовницей писателя и финансиста Анри де Зогеба (его жена одевалась на улице Камбон, но больше ни в одном связанном с Шанель документе его имя не упоминается); более достоверна запись 1934 года о ее близком знакомстве с Уинстоном Черчиллем.

В годы Второй мировой войны их многолетняя дружба, как и знакомство Веры с Черчиллем, сыграли в жизни Шанель немаловажную роль. И она, и Вера обращались к Черчиллю за помощью и предлагали ему свою помощь — хотя, вряд ли он об этом просил. В кембриджских архивах Черчилля найдутся свидетельства того, что у них были общие дела — на фоне глобальных потрясений эти письма не кажутся важными, однако содержат тонкие намеки на былую дружбу и взаимную преданность.

Вера продолжала работать у Шанель в Париже до 1937 года, а затем, по непонятным причинам, их деловые связи оборвались. «Она выгнала меня, — позднее написала Вера Черчиллю. — Это было подло». Но Черчилль, приезжая в Париж, по-прежнему виделся с Шанель, они тепло встречали друг друга, как в те дни, когда она была возлюбленной его друга, герцога Вестминстерского. Поэтому от Коко не скрылось отчаяние Черчилля в критический период истории, когда король Эдуард VIII отрекся от престола. Кокто записал в дневнике, что в конце 1936 года он обедал с Шанель и Черчиллем в ее люксе отеля «Ритц». Черчилль напился и горько сетовал по поводу намерения короля жениться на Уоллис Симпсон. Он наведывался к ней и после 1 сентября 1939 года, когда уже началась война. Шанель еще занимала номер в «Ритце» с видом на площадь Вандом, и в архивах отеля есть записи о том, что Черчилль приезжал каждый месяц, пока немцы не заняли Париж, и непременно звонил Шанель.

Войска Третьего рейха подошли к Парижу в начале июня 1940 года. В «Ритце» Шанель уложила те вещи, которые хотела оставить в отеле, в несколько чемоданов со своими именными бирками и оплатила номер на два месяца вперед. Ее шофера мобилизовали, и человек, занявший его место, посоветовал ей проявить благоразумие и уехать из Парижа не на «роллс-ройсе», а на его личном автомобиле. Она взяла с собой кое-кого из своих сотрудниц — среди них была мадам Обер, которая работала у Шанель с самого начала, а знала ее еще раньше по Мулену. Женщины тронулись в долгий, утомительный путь в Пиренейские горы, где недалеко от места уединения ее бывшего возлюбленного Этьена Бальсана стоял дом, купленный Шанель для племянника Андре Паласса. Андре уже уехал — он вступил в ряды французской армии в самом начале войны, вскоре попал в плен и был отправлен в Германию, в лагерь для интернированных. Но его дочь Габриель отчетливо помнит появление тети в Пиренеях. «Она приехала на машине с горничной и еще несколькими женщинами, в том числе с мадам Обер, нам было нелегко разместить их всех. Тетя Коко умудрилась переправить свой туалетный прибор из чистого золота, который ей подарил мой крестный, герцог Вестминстерский, — его доставили отдельно». В ее памяти особенно четко отпечаталось то, как тяжело переживала Шанель известие о капитуляции Франции перед Германией: «Она уже жила у нас, когда было заключено перемирие, мы услышали эту новость по радио, и она горько плакала».

К концу лета Шанель все-таки возвращается в Париж. Основную часть отеля «Ритц», включая ее люкс с видом на площадь Вандом, отдали старшим командирским чинам и высокопоставленным нацистам — среди них был и маршал Геринг. Жена администратора никогда не забудет, как по другую сторону стойки регистрации Геринг хвастался новым бриллиантовым жезлом от Картье. Шанель излагала свою историю по-разному, но самый подробный отчет она дала Эдриху. Помощник администратора проинформировал ее, что она обязана явиться в немецкую комендатуру, на что она ответила: «Как вы себе это представляете? Такая грязная? Мне надо переодеться… — Она велела выделить ей номер, где можно умыться. — Потом идите в комендатуру! Доложите, что приехала мадемуазель Шанель. Я приду, когда приведу себя в порядок. Меня учили, что обращаться к кому-либо с просьбой лучше в чистом виде». После недолгих прений нашелся небольшой номер для мадемуазель Шанель на верхнем этаже отеля, в крыле со стороны улицы Камбон — гораздо менее престижном, чем корпус на площади Вандом, полностью занятый оккупантами. Военных не допускали в часть здания, расположенную по улице Камбон, а парижанам было запрещено входить в немецкий сектор «Ритца».

Звание фон Динклаге не давало ему доступа в «Ритц», но в городе Шанель могла встретиться с ним где угодно. Как бы то ни было, она просила его о помощи в освобождении ее племянника Андре, все еще содержавшегося в лагере для интернированных. Шпац не смог это устроить — видимо, был недостаточно влиятельной фигурой, — однако в 1941 году Шанель сошлась с ним. Он приходил к ней, вероятно, в квартиру на улице Камбон, а не в «Ритц», очевидно, не желая привлекать внимание старших по званию офицеров и соблюдая правило, которое предписывало гражданам в отеле держаться подальше от военных. Горничная Шанель Жермен Доменже — она называла Шпаца бароном фон Динклаге — говорила о нем следующее: «Он был джентльменом… Мадемуазель познакомилась с ним много лет назад в Сент-Морице… Он часто навещал Мадемуазель на улице Камбон, но мы ни разу не видели его в форме… Клянусь, Мадемуазель никогда не принимала никого из немцев, кроме барона фон Динклаге».

Однако Шпац оставался немцем, как ни старался он проявлять поменьше рвения во время оккупации. Да и не был он единственным немцем, с кем судьба свела Шанель. Общественное мнение по чудовищной ошибке инкриминировало ей недостойную связь с другим, намного более важным нацистом; ей пришлось отправиться в Мадрид, в результате чего ее репутация сильно пострадала в последующие годы. Повинен в этом не Шпац, а его хороший знакомый, капитан Теодор Момм; он вырос в Бельгии, где его семья владела текстильным производством, а потом вернулся в Германию. Возможно, офицер Момм имел отношение к абверу, но в Париж был командирован как профессионал, способный контролировать там текстильную промышленность при немецком командовании. Когда Шпац не смог добиться освобождения племянника Шанель из лагеря для военнопленных, она обратилась за помощью к Момму (судя по тому, что Андре провел в заключении четыре года, дело продвигалось очень туго). Шел 1943 год, и на какой-то стадии переговоров Шанель с Моммом родился безумный план — ей предстояло сыграть роль посла, встретиться с Черчиллем и тем самым запустить мирный процесс.

Эта акция казалась сумасшедшей по ряду причин: Шанель не имела вообще никакого политического и дипломатического опыта; Британия, скорее всего, не откликнулась бы на подобное предложение, но самая очевидная загвоздка заключалась в том, что едва ли кто-нибудь в высших немецких эшелонах власти воспринял бы все это всерьез. Все же в августе 1943 года Момм выехал в Берлин с этой мыслью и был принят шефом нацистской внешней разведки Вальтером Шелленбергом. Как и руководитель абвера Вильгельм Канарис, Шелленберг уже искал способы начать переговоры со странами-союзницами, хотя рисковал навлечь на себя гнев Гитлера, который запретил выдвигать любые мирные инициативы. В будущем, уже после поражения Германии, Шелленберг скажет британским следователям на допросе, что Шанель, как он надеялся, могла бы по крайней мере передать Черчиллю, что высшие военные чины в Германии не согласны с Гитлером и хотят окончания войны. Важно, каким способом он намеревался осуществить эту затею: он решил отправить Шанель в Мадрид на свидание с английским послом, сэром Сэмюэлем Хором, с которым она уже была знакома. Идея установления контактов с Хором родилась у Шелленберга давно, он вынашивал ее с июля 1942 года, и когда для ее реализации ему предложили Шанель, он не стал медлить. Операция получила кодовое название «Модельхют» («Модная шляпа»), но при всей его шутовской легкомысленности исполнители отнеслись к своей миссии совершенно серьезно.

Когда Момм вернулся в Париж, план потерял четкость — отчасти потому, что Шанель захотела поехать в Мадрид с Верой Ломбарди. Вера тогда жила в Риме, а ее муж скрывался где-то на юге Италии, и для путешествия в Париж, а оттуда в Мадрид ей требовалось разрешение немецких властей. Ее версия последовавших событий отличается от версии Шанель, и еще неизвестно, чей рассказ более достоверен. Вера говорила, что немецкий офицер передал ей в Риме письмо от ее бывшей работодательницы с приглашением помочь ей вновь открыть в Париже Дом Chanel. Она отказалась, и через три недели ее арестовали как английскую шпионку, к чему она считала причастной Шанель — впоследствии то же обвинение выдвинула против Шанель ее биограф Эдмонда Шарль-Ру. Но Шанель представила свой вариант истории — якобы она как верная подруга Веры ради ее же блага хотела вызволить ее из римского плена.

Так или иначе, женщины отправились в Мадрид вдвоем; в Мадриде Вере не дали разрешения выехать обратно в Италию. Ни в посольстве в Мадриде, ни в лондонском кабинете Черчилля ее заверения в том, что она — благонадежная британская подданная, а Шанель — вражеская шпионка, не вызвали доверия. А если вы прочтете письмо Шанель Черчиллю из Мадрида, вы не найдете в нем ничего дурного, лишь ходатайство за Веру, обращенное непосредственно к Черчиллю. Ничего не написано и об операции «Модная шляпа», которая была свернута, не успев начаться. Все это подтверждается показаниями Шелленберга на следствии относительно заговора, правда, он еще больше запутал дело, сказав, что его план все-таки был реализован в апреле 1944 года.

В январе 1944-го Шанель действительно попыталась встретиться с Черчиллем. Жермен Доменже — она укладывала чемоданы Шанель перед поездкой в Мадрид — вроде бы знала о не совсем обычных деталях путешествия своей хозяйки и британского премьер-министра, заболевшего после Тегеранской конференции, которая состоялась в декабре 1943 года: «Мадемуазель поехала в Мадрид с намерением переговорить с мсье Черчиллем, который согласился повидаться с ней на обратном пути из Тегерана. Она позвала с собой мадам Веру Бейт, и та присоединилась к ней в Париже, в “Ритце”. Они вместе уехали из Парижа и вместе ходили в британское посольство в Мадриде. Послом тогда был Сэмюэль Хор. Встреча с Черчиллем не состоялась, потому что он очень устал после Тегеранской конференции, отменил все мероприятия в Испании и вернулся в Англию, задержался только в Каире и Тунисе».

И все же маловероятно, чтобы Черчилль вообще согласился встретиться с Шанель в Мадриде, и она не упоминала о свидании в письме, отправленном ему через британское посольство. Это письмо с ее подписью на фирменной бланке мадридского «Ритца» сохранилось. Она не пометила его числом, но на стол к личному секретарю Черчилля на Даунинг-стрит письмо попало с примечанием сотрудника посольства в Мадриде, датированным 10 января 1944 года. «Мадемуазель Шанель утверждала, что она знакома с господином премьер-министром, и просила нас переслать ее письмо. Будьте любезны передать ему запечатанный конверт». Она обращалась к нему «мой дорогой Уинстон» и писала в основном по-английски, иногда переходя на французский. Текст письма важен для правильной оценки обвинений и контробвинений, которые последовали за теми событиями.

«Простите мне то, что я прошу Вашего внимания, когда вокруг творится такое. В свое оправдание скажу, что делаю это не ради себя — я слышала, что Вера Ломбарди не очень счастливо живет в Италии, поскольку она англичанка, а ее муж — итальянский офицер. Вы достаточно хорошо меня знаете и наверняка понимаете, что я все сделаю ради того, чтобы облегчить ее трагическую участь, когда фашисты попросту держат ее в заключении! Однако для этого я должна была обратиться к человеку, обладающему большим влияниием, который помог бы мне вернуть ей свободу, а ее — мне. Я преуспела в этом, из-за чего она теперь в затруднительной ситуации, поскольку в итальянском паспорте стояла немецкая виза, а я понимаю, что это выглядит подозрительно, но как Вы, дорогой мой, безусловно, догадываетесь, за 4 года оккупации судьба свела меня во Франции с огромным множеством разных людей!! Как бы я хотела обсудить все это с Вами!..»

В этом месте она перешла на французский — Вера хочет вернуться в Италию, чтобы отыскать мужа, а одно лишь слово Черчилля могло бы открыть ей все пути. Она желает ему скорейшего выздоровления, заканчивает письмо выражениями любви и признательности, в постскриптуме надеется услышать хорошие новости о его сыне Рэндольфе.

На этом, казалось бы, дело закрыто. Однако после благополучного возвращения Шанель в Париж в канцелярии Черчилля еще раз услышали о Вере Ломбарди. 8 августа 1944 года Вера раз написала из Мадрида Уинстону:  «Я никогда не осмелилась бы беспокоить Вас рассказами о моем нескончаемом и кошмарном ожидании здесь, когда же мне будет позволено вернуться после того, как я сбежала от Коко и немцев», — начала она, а дальше произошло следующее. Ее муж вернулся с юга Италии в Рим, стал снова командовать полком, «или тем, что от него осталось», и написал Вере в Мадрид, что видел Рэндольфа Черчилля. Как утверждает Вера, сын Уинстона Черчилля передал такое сообщение: «Скажите Вере, чтобы она безотлагательно написала моему отцу с просьбой разрешить ей приехать домой в Рим. Уверен, он сразу же ей поможет».

«Нет смысла пересказывать Вам историю моей жизни, — продолжала она. — Мы с Вами давние знакомые… В моем послужном списке с 1914 года 7 медалей и т. д. За 16 лет усердной работы на Коко я многому научилась и приобрела ценный опыт… В 1937-м она меня уволила. Это было подло и грустно, я не встречалась с ней до декабря 1944 года, когда по ее наущению ее немецкие дружки и мои тюремщики свойственными им методами силой вынудили меня ехать к ней в Париж [sic, скорее, в декабре 1943-го]. Я представила письменный и устный отчет обо всех известных мне деталях моего заключения и похищения, больше я ничего не знаю. По-моему, Коко очень изменилась за семь лет». В Мадрид, сказала Вера, она попала благодаря тому, что перехитрила Шанель: «Я сумела обманом заставить Коко помочь мне сбежать сюда. Это, несомненно, большая удача, потому что она и сейчас хитра необыкновенно. Но мне это удалось, и, естественно, я думала, что все неприятности позади». К сожалению, она ошиблась — оказалось, что это она, а не Шанель, попала под подозрение.

Бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг дал другую интерпретацию этого исторического эпизода, зафиксированную в итоговом протоколе долгого допроса Шелленберга следователями союзных государств. К сожалению, в его показаниях есть фактическая ошибка, связанная со сроками проведения провальной операции; кроме того, записано, что Шанель приехала к нему в Берлин, однако умалчивается о ее путешествии в Мадрид. Конечно, она могла посетить оба города — выдумывать свою встречу с ней в Берлине Шелленбергу вроде бы незачем. При этом иных доказательств ее визита в Германию нет ни в документах английских разведывательных служб, ни в протоколах французской полиции, которые относятся к периоду оккупации. Однако в последних имеется любопытная подробность — в немецкой разведке Шанель фигурировала под псевдонимом Вестминстер; вероятно, отсюда в дальнейшем пошли слухи о том, что герцог Вестминстерский мог кое-что знать о ее причастности к несостоявшейся мирной миссии. Французские полицейские также установили, что визу для поездки из Парижа в Испанию Шанель получала дважды: первый раз 17 декабря 1943 года, второй — 16 марта 1944-го.

Если верить Шелленбергу, Шанель совершила единственное путешествие — в Берлин. Его внимание, сказал он, обратили на нее Теодор Момм и один из функционеров Альберта Шпеера, бригаденфюрер СС Вальтер Шибер: «Мне представили ее как даму, которая достаточно хорошо знакома с Черчиллем, чтобы провести с ним политические переговоры, ненавидит Россию и страстно желает помочь Франции и Германии, чьи судьбы, по ее убеждению, тесно переплетены». По указанию Шелленберга Шанель «доставили в Берлин в сопровождении ее знакомого, герра [Ганса] фон Динклаге». Шелленберг показал на допросе, что, по его мнению, фон Динклаге «мог быть как-то связан по службе с абвером», но с уверенностью он этого утверждать не может. Шелленберг принял Шанель с Динклаге, Моммом и Шибером, было решено, что «некую фрау Ломбарди, бывшую британскую подданную благородного происхождения, а ныне супругу итальянца, надо освободить из заключения в Италии и отправить в Мадрид в качестве посредницы. Фрау Ломбарди давно дружила с фрау Шанель, а интернирована была вместе с мужем по политическим причинам, имевшим отношение к нему».

В деле Шелленберга запротоколировано: «Задачей Ломбарди было передать написанное Шанель письмо должностным лицам британского посольства в Мадриде для пересылки его Черчиллю. Динклаге должен был взять на себя роль связного между Ломбарди в Мадриде, Шанель в Париже и Шелленбергом в Берлине.

Спустя неделю Ломбарди освободили и она вылетела в Париж. Однако по прибытии, вместо того чтобы выполнить свою часть операции, она выдала всех до единого ее участников британским властям как немецких шпионов… Ввиду явного провала все контакты с Шанель и Ломбарди были моментально прерваны, и о возможном общении этих дам в дальнейшем с Черчиллем Шелленбергу ничего не известно».

В августе 1944 года после освобождения Парижа следователи французского министерства внутренних дел подвергли допросу и Шанель. Ее быстро отпустили, что вызвало немало пересудов, притом что другие женщины, вступившие в связь с немцами, были сурово наказаны — им брили головы, срывали с них одежду и проводили обнаженными по улицам перед гогочущей толпой, некоторых мучили и избивали. По общепринятому мнению, в защиту Шанель каким-то образом выступил Черчилль, хотя существует более интригующая версия о тайном сговоре и участии членов британской королевской фамилии, вероятно, желавших скрыть некрасивые контакты с нацистами герцога и герцогини Виндзорских.

Но горничная Шанель Жермен Доменже говорила, что допрос длился недолго, и Шанель не потребовалось вмешательство каких-либо могущественных покровителей. Доменже находилась с ней в ее номере в «Ритце», когда Шанель доложили, что двое мужчин хотят задать Мадемуазель несколько вопросов. Она помнит, что Шанель спросила, который час (было 8:30 утра), как раз в тот момент, когда господа поднялись на этаж, чтобы препроводить ее хозяйку из номера. «Они предельно вежливо предложили Мадемуазель следовать за ними. Она вышла в ванную переодеться и сказала: “Жермен, если я сейчас же не вернусь, попроси мадам [на улице Камбон] позвонить мсье Черчиллю”». Жермен в сильном волнении немного подождала в «Ритце», но когда она пришла на улицу Камбон, Шанель уже была там — ее очень быстро отпустили. Звонить Черчиллю не понадобилось, «потому что мадемуазель Шанель не в чем было упрекнуть» — по крайней мере, так считает ее горничная.

И все-таки оставаться в столице ей было опасно. Офицер британской разведки Малькольм Маггеридж приехал в Париж в день освобождения; в своих мемуарах он пишет, что город находился в состоянии «полнейшего беспорядка. Ночью были слышны торопливые шаги, неожиданные крики, выстрелы, вопли, но никто не пытался — да и некому было — выяснить, что случилось. Трудно сказать, скольких людей в те дни убили и безжалостно лишили имущества в обмен на свободу, сколько голов обрили — но точно многие, многие тысячи».

Среди ближайших друзей Шанель были такие, кто в период чисток, вошедших в историю под названием epuration sauvage[4], еле удержался на краю пропасти. Маггеридж знал, что его коллеги из французской разведки занимались делом Пикассо. «Говорят, в годы оккупации его студия отапливалась, и к нему наведывались немецкие офицеры; мне отлично известно, что в то время подобные мелочи собирались, подшивались и очень серьезно рассматривались». Сержу Лифарю запретили выступать во Франции за то, что Виши назначил его директором Парижской оперы — позднее срок наказания уменьшили до года. Кокто с трудом сумел объяснить, почему он в период оккупации принимал приглашения на приемы в посольстве Германии.

В Париже Маггеридж ужинал с Шанель в ее личных апартаментах — он с восхищением наблюдал за ней во время их встречи, напоминавшей одновременно светский визит и сбор информации для «Эм-Ай-6». Его привел на улицу Камбон «ее старый знакомый Ф., он приехал в Париж при всех регалиях как член одной из многочисленных посреднических миссий, которые тогда обосновались в городе». Сначала она произвела на Маггериджа впечатление женщины «такой крошечной и хрупкой, что, казалось, дунь на нее посильнее, и она рассыплется, а ее легчайший скелет рухнет и превратится в кучку праха, как рухнули под бомбежкой неустойчивые лондонские строения. Она была вся увешана разнообразными сияющими металлическими штучками, словно престарелый граф Эттли на официальном обеде или старый гвардеец в Виндзорском замке в латах и во всеоружии на собрании кавалеров ордена Подвязки. Удивительно, как она носила на себе такую тяжесть».

Однако постепенно он понял, что при всей внешней хрупкости Шанель способна постоять за себя. Ее не смутило присутствие офицера британской разведки у нее в гостиной, и «по отношению к Ф. она выказывала привычную фамильярность, как бы говоря: “Не воображайте, милый Ф. [она обращалась к нему по имени], что ваш раззолоченный наряд меня поразил. Уж я-то вас знаю!” Да ей действительно не о чем было всерьез волноваться, раз уж во время чисток после освобождения Парижа она легко отбила первую же атаку одним из тех несложных маневров, которые принесли Наполеону славу генерала-победителя. Она просто кинула из окна своего магазина клич, что артиллеристы могут бесплатно получить духи, и солдаты выстроились в очередь за “Chanel № 5” — они растерзали бы французских полицейских, если бы с головы Шанель упал хоть один волосок. Получив передышку, она продолжала искать поддержку отовсюду, и не напрасно, поскольку сумела избежать даже номинального включения в компанию знаменитостей… обвиненных в коллаборационизме».

Маггеридж обратил внимание на то, как английское прошлое Шанель всплывает в ее словах и фразах: «Они с Ф. вспоминали старые времена… Я слыхал, что она в течение многих лет общалась с неким английским герцогом, и спросил ее, часто ли она виделась с Черчиллем. Да, сказала Шанель, с милым Уинстоном они близко знакомы, вместе играли в пикет — конечно, она всегда проигрывала, иначе он бы очень расстроился».

Позднее Маггеридж попытался составить нечто вроде досье на Шанель, но выяснилось, что ему практически нечего сказать, за исключением того, что, по его убеждению, «жернова чистки, как бы тонко ни мололи, никогда не смогут перемолоть ее — так оно и вышло». Вспоминая тот вечер, он задавал себе вопрос, мог ли более дотошный агент добыть больше фактов: «…как она умудрялась при оккупационном режиме ездить в Испанию и обратно, не раздавала ли она бесплатно духи и немецким солдатам тоже, кого она обслуживала в те годы, с кем встречалась и кому доверяла.

Увы, я только слушал — с восхищением и даже слегка с благоговением, — как ловко она цепляла на крючок и подлавливала расфуфыренного Ф.».

Минули недели после освобождения Парижа, война из него отступила, хотя повсюду еще шли бои. Банковские счета были разблокированы, двери домов отперты, женщины вновь стояли на улицах — обритые надели парики. Немцы исчезли, артиллеристы-наводчики не толпились у бутика Шанель за флаконом духов, отражение Шпаца пропало с зеркальной лестницы, а его тень — из гостиной Мадемуазель. Она устояла перед своими обвинителями, смелости и хитрости у нее не поубавилось, однако ее редко видели в «Ритце» и на улице Камбон. Шанель не исчезла, но явно удалилась на покой — и можно было подумать, что она уже не вернется.

1. Британская секретная разведывательная служба.

2. Прежде женщина легкого поведения (фр.).

3. Подручная швея (фр.).

4. Дикая чистка (фр.).

Все публикуемые фотографии взяты из книги «Coco Chanel: легенда и жизнь» (изд. Слово/Slovo)