Похороны — высокий план

Теперь я знаю, как выглядят преуспевающие похоронщики: седая бородка, разноцветная рубашка в клетку, штаны абрикосового цвета, сумка через плечо, бодрая походка. «Где сядем? А давайте прямо здесь». Мы садимся в комнате ожидания и под скорбную классическую музыку начинаем разговор об инновациях в бизнесе и о новых рынках. Каждые десять минут музыка перебивается ревом холодильника в бальзаматорской.

Сергей Якушин рассказывает, как он работал в обкоме партии, в начале перестройки стал директором «Сибирской ярмарки», полгода не получал зарплату и заработал первый миллион, организовав в Новосибирске в 1989 году лекцию московского профессора «Как стать успешным в бизнесе». Проводил по сто отраслевых выставок в год и однажды решил организовать похоронную, а коллеги крутили у виска и говорили, что он с ума сошел. Как он поддерживал развитие отрасли, но в результате «нарушил нейтралитет» элитарного выставочника и сам оказался в похоронном деле. «Это мое пенсионное развлечение, забава, и мое попечение».

Я под большим впечатлением от его биографии. Точнее было бы сказать: «жития». В общем, от того, как складно он рассказывает историю своей жизни. У его бизнеса красивое начало: от абсолютного нуля до миллиона, и всего за один день. У его родителей красивая история любви: на отца Якушина во время войны трижды приходили похоронки, и родные трижды его оплакивали. Все, кроме жены, которая почему-то знала, что он жив. А у самого Якушина красивое воскрешение: онкологический диагноз, поставленный ему российскими врачами, спустя три года оказался неверным. Теперь я понимаю, почему так много молодых людей с восхищением произносят его имя: он умеет сочинять истории.

Несомненно, это тот самый талант, который позволяет ему бесконечно расширять клиентскую базу крематория. Надгробные речи, костюмы и ритуалы тоже должны быть красивыми, и на их усовершенствование может уйти вечность. Спрашиваю, откуда он черпает свои идеи — голуби, колокола, отправка праха в космос... «Нет одного источника, — отвечает Сергей Якушин. — Вот я прочитал что-нибудь в газете или на улице увидел — и думаю, что это можно использовать. Например, проезжает свадебный кортеж, а я понимаю, что выпускать голубей — это наш ритуал, мы же “колумбарий”! Все, что я предлагал, все приживалось. Ни один ритуал не был отторгнут». Я подозреваю народ в неразборчивости, а сотрудников крематория — в навязчивости. Но сам Якушин объясняет успех своих инноваций в похоронном деле некоторой объективной правдой, которая за ними стоит.

Внезапное гудение холодильника прерывает наш разговор, и Якушин просит отключить его. «Совсем?» — спрашивает перепуганный пресс-атташе. Дожидается тихого кивка, и мы продолжаем разговор о правде. Главное и непосредственное доказательство правоты, если следовать логике Сергея Якушина, — это слезы. «Люди были в зале, прошли траурное шествие до печи, на их глазах загрузили гроб, и вот они выходят на улицу и выпускают голубей. Там, внутри все было безмолвно, а тут они начинают рыдать. Есть некое физическое действие, которое вдруг производит колоссальное впечатление. Голуби кружат над ними, у всех слезы». Произнося это с интонацией терпеливого учителя, который тридцатый год подряд объясняет одну и ту же тему новым ученикам, Сергей Борисович помахивает руками, изображая кружащих голубей. Готовая услышать от одиозного основателя крематория все что угодно, я тем не менее не отрываясь слежу за руками и помимо воли представляю себе то самое «физическое воздействие», от которого полагается плакать. Но Якушин уже переключается на следующую историю, призванную убедить меня в эффективности ритуалов.

Одна женщина так много нового услышала на похоронах о своем муже, что после церемонии бросилась к Якушину со слезами благодарности, ведь он лично и с большим трудом уговорил ее заказать церемонию с надгробными речами, а не простое прощание. Поскольку муж работал на секретном предприятии, женщина ничего не знала о его профессиональной жизни. Пришли коллеги и, рассказывая о покойном у его гроба, открыли ей правду: он был гораздо прекраснее, чем она думала — получал награды и патенты, был важным человеком на заводе, а одной коллеге даже свою квартиру подарил. Теоретически хоронить можно без речей, без колоколов и тем более без голубей. Но речи Сергей Борисович считает ключевым элементом церемонии и готов уговаривать заказчика до последнего. «У нас нет культуры надгробных речей, а ведь именно они позволяют высказать то, чего не скажешь в любой другой ситуации, позволяют проститься и попросить прощения».

Вспоминаю московские похороны, на которых никто не знал, как себя вести и что говорить. Пожалуй, Якушин прав: в отличие от Европы, куда он часто ездит, в России нет привычки переживать утрату сообща и тем более говорить о ней публично. А ведь это сильно облегчает процесс. Но история про вдову, не знавшую собственного мужа, кажется мне дикой. Ужас, говорю. «Да что вы, она еще больше стала им гордиться после этого».

Между тем надгробными речами и колокольным звоном дело в крематории не ограничивается. Творческая энергия основателя бьет ключом. На концерте в День защиты детей в крематории запускали фейерверки. Правда, белые, а не цветные, чтобы подчеркнуть, что речь идет не о празднике, а о поминовении умерших детей. В похоронном супермаркете еще одна инновация от Якушина: продаются конфеты «Поминальные», по аналогии со сладостями, которые раздавались на паперти, чтобы поминать усопших. Правда, конфеты, сделанные по рецепту самого Сергея Борисовича, с перцем, чтобы не были слишком сладкие. Бизнес-логика в этом, наверное, есть, но с логикой человеческой явная проблема: в нормальной жизни бывает или фейерверк, или скорбь; или конфеты, или горечь.

Интересуюсь, зачем крематорию так много всего. Не лучше ли придумать какой-то один «протокол» — последовательность ритуалов, новую традицию — и продвигать ее? Якушин мотает головой: не может быть никакой единой традиции. «Меня знают как человека, который предоставит ритуал на любой выбор. Можем танцы организовать, исполняем любимые мелодии усопшего — сделаем все, что вы захотите. Но синтезировать это в один ритуал невозможно. Мы в двадцать первом веке. Семьдесят лет забвения религии и отрицания смерти в СССР, убийства миллионов на войнах, появление индустриальных способов захоронения — все это привело к тому, что ритуалы изменились». Он справедливо замечает, что мы разучились хоронить так, как хоронили в XIX веке, строго соблюдая церковный канон. И приводит в пример публичные похороны. Алла Пугачева приходит проститься с Муслимом Магомаевым, одетая в кожаную куртку и «сапожищи», и утирает слезы руками, а не платком. И его вдова Тамара Синявская сидит у гроба в платье с глубоким декольте, даже шаль не накинула. Зачет у Якушина получили похороны Ельцина: «Это семья духовная, верующая».

Самое время спросить про миссию — еще недавно я предполагала, что она должна быть у похоронщика, особенно если он передовой, но начинаю сомневаться. Хотя слово «духовность» легко вылетает из Сергея Борисовича при всяком удобном случае, слова «миссия» он почему-то побаивается. Предпочитает говорить «столбовая дорога»: «Я ее выбрал по наитию, меня всячески пытались остановить, но мне было наплевать. Я разрушаю стереотипы. Потому что общество должно развиваться поступательно. Не нужно держаться за старое».

Сергей Борисович умело лавирует между фактами и собственными выводами. В России практически не существует института, который отвечал бы за примирение со смертью. Медицина у нас большей частью карательная, в церковь ходит меньшинство, похоронные дома в большинстве своем заняты зарабатыванием денег. Это факт. Для того чтобы примирить людей со смертью, недостаточно просто показать им гроб, «им надо еще мозги промыть» — а это уже вывод Сергея Борисовича, который должен оправдывать его настойчивость. На «промывание» и работает вся система. Люди рыдают, услышав в коридоре «Как упоительны в России вечера» («Мы делаем трюк: если видим, что лежит мужчина лет сорока, ставим эту песню. Я только второй куплет купировал, где про французскую булку, а первый и третий идеально подходит под нашу атмосферу»). Рыдают, увидев фильм, снятый по фотографиям покойного. Или просто услышав возвышенные слова, которые Якушин собирает для своих речей по протестанским проповедям, святоотеческой литературе и театральным некрологам.

В какой-то момент кажется, что я усвоила урок и уже могу быть квалифицированным пиарщиком. Но вспоминаю про своего знакомого, настоящего маркетолога и пиарщика, который пару лет назад хоронил в Новосибирском крематории бабушку. Он ничего не знал о бурной деятельности Якушина и пришел в его похоронный дом просто потому, что является сторонником кремации. А после процедуры заказа и самой церемонии до сих пор пребывает в шоке. Сначала ему впарили разных предметов и услуг тысяч на тридцать (примерно так: «Вы не хотите положить в гроб подушечку, расписанную золотом? Вы что, не любите свою бабушку?!»). Потом дали девушку-церемониймейстера, которая фальшиво прочитала пафосную речь над гробом. А потом вывели во двор бить в колокол — «это была последняя капля», говорит. Чего бы он хотел? Предпочел бы минимальное оформление: белые стены, икеевская мебель и никаких церемониймейстеров.

Пересказав его случай, спрашиваю у Якушина, как он работает с недовольными. «Жаль, что ваш знакомый не обратился ко мне накануне похорон». — «Вы бы поменяли церемонию?» — «Ни в коем случае. Я бы его переубедил. Минимализм и примитивизм, который вы описываете, оскорбителен. 20 000 человек, которые были здесь кремированы, прошли наши церемонии, и никого не могло это унизить. Они нацелены на возвышение. Мы подчеркиваем ценность жизни каждого усопшего. Нам нечего менять, мы восемь лет работаем над словами, церемониймейстеры не могут даже "и" лишнее сказать».

Признаться, и я наконец не могу произнести ни слова. Уверенность, с которой Сергей Борисович подчиняет заказчиков собственной фантазии, должна иметь какое-то еще объяснение, кроме человеческих слез, «древних» традиций и банального сумасшествия. И я хочу понять, как он воспринимает ответственность, казалось бы, невыносимую, когда придумывает ритуалы тысячам других людей. «Я раб Плутона», — сообщает в ответ Якушин. И рассказывает о своих плодотворных поисках истины. Как в детстве боялся похорон и прятался под подушкой, заслышав звуки похоронного оркестра, а уже будучи похоронщиком, познакомился с астрологом. «Когда мою натальную карту тарифицировали, оказалось, что моя планета-управитель — Плутон. Плутон отвечает за смерть, за все неживое, подземное. Руда разная. И похороны тоже. Это высокий план. А низкий план — это мафия. Если бы я оказался в мафии, меня бы никто не поймал. Я теперь понимаю, почему я в детстве боялся похорон — это была моя планета! Сейчас я благоденствую. Не испытываю никакого комплекса, хотя прекрасно понимаю, что эту профессию не любят, похоронщиков сторонятся».

Вот и хорошо, разобрались. Остался последний штрих: а есть ли то, чего на похоронах быть категорически не должно? «Я мечтаю, чтобы больше не было предрассудков. Их очень много. Вот в деревенском протоколе мыло, которым обмывали покойника, нужно разрезать на кусочки, по время траурного шествия нужно мести, чтобы душа не нашла дорогу домой. Чертовщина жуткая». Якушин похохатывает, и я уверена, что он шутит — и про Плутон, и про чертовщину, которые сводят меня с ума, особенно в сочетании. Но в наш разговор внезапно включается пресс-атташе Алексей: он сообщает, что его приняли на работу только после консультации с астрологом. Приходится признать, что Плутон — главный критерий истинности для человека, решившего изменить общественное отношение к смерти и учредить новую похоронную культуру на пустом месте.

Может быть, Плутоном как раз и объединяются те странные вещи, о которых мы периодически читаем в газетах: запуск пепла в космос или появление верблюда Фараона? А вот и нет. Прах своего отца Сергей Борисович отправил с мыса Канаверал просто потому, что папа очень любил космос. Основатель был уверен, что все наши «звезды» тоже захотят воспользоваться этой услугой всего-то за тысячу долларов, но разочаровался: «бандиты заложили новую культуру пышных похорон», и теперь звезды предпочитают быть похороненными с помпой и на хорошем кладбищенском месте. Никто, кроме самого Якушина, услугой так и не воспользовался.

Верблюд появился и вовсе случайно. Его Сергей Борисович нашел на конезаводе, когда приехал туда покупать коня для конного шествия. «Зима, снег, и по снежной пустыне идет двугорбый верблюд, смотрит мне прямо в глаза, и я читаю в них: "Забери меня отсюда"». Его директору конного завода подарили маленьким верблюжонком. Спрашиваю: «Сколько он стоит?» Говорит: «Забери ради Христа». Я заплатил 100 тысяч и привез его сюда. Чего только не было в интернете по этому поводу: «Что он себе позволяет, собирается зоопарк открывать?» Впрочем, верблюд прижился и даже начал выполнять полезные функции — официальная версия гласит, что он успокаивает посетителей.

В конце концов, утешаю я себя, Плутон не все объясняет — только личную мотивацию, но не социальное явление, которым, безусловно, стал Новосибирский крематорий.

Окончание следует.

Журнальную версию текста читайте здесь.