Наталья Конрадова:  Как один мальчик оказался моложе себя

Как-то раз моя знакомая журналистка приехала в одну детскую больницу, чтобы написать о ней репортаж. Обычная история. Писала она про сирот, которые унаследовали от своих матерей целые букеты болезней, включая ВИЧ-инфекцию. До трех лет таких детей держат в больницах — незарегистрированных, без документов, то есть на бумаге их вообще не существует. После чего, сняв диагноз, отправляют в детские дома, где они и живут до совершеннолетия. Если их не усыновляют.

Знакомая как раз решила усыновить, о чем тут же и сообщила персоналу больницы — она встретила там своего будущего сына, двухлетнего мальчика. Тут тоже пока ничего необычного. «Да-да, конечно», — сказали сотрудники больницы, потому что видали таких чувствительных мамаш, которые сначала хотят усыновить, а потом пропадают навсегда. Но будущая мама приехала еще раз, чтобы провести с мальчиком целый день, погулять и познакомиться поближе. Тогда сотрудники больницы наконец озадачились. Недели через две, собрав все необходимые документы, уже почти мама снова приехала в больницу, где неожиданно узнала, что ее уже почти сын только что — какое совпадение! — справил свой день рождения и потому был отправлен в детский дом в другом городе. Это еще не самая необычная информация, которая ждала меня, пока моя знакомая пересказывала эти события. Состоявшаяся, наконец, мама забрала своего сына из детского дома вместе с парой справок о возрасте, росте, весе и перенесенных болезнях, и у них началась новая во всех смыслах жизнь.

Мальчик очень плохо говорил для своих трех лет и сильно отставал от нормы в росте и весе — например, очень мало прибавил в первый год. Моя знакомая, разумеется, решила, что она плохая мама. И это вообще самое обычное в нашей истории.

Когда сыну было шесть лет, семья уехала на год в Германию, где мама, всерьез озадаченная развитием ребенка, решила провести подробное обследование. Врачи сказали, что мальчик в абсолютном порядке, здоров и развит. С одним только но: его биологический возраст категорически не совпадает с хронологическим. Врачи попросили пока не беспокоиться, но по прошествии еще семи лет все же предложили пройти обследование у эндокринолога и генетика. В свои тринадцать лет мальчик не демонстрировал никаких признаков пубертата и по-прежнему отставал в росте, хотя справлялся с учебой в школе и параллельно успевал всерьез заниматься рисованием. Израильские эндокринолог и генетик произнесли то же самое, что семь лет назад немецкие педиатры: с мальчиком все хорошо, только он моложе своих лет.

С момента усыновления прошло одиннадцать лет. Все это время мальчик знал, что он слишком маленький. Что у него не только маленький рост, но и детские для его возраста интересы. Что он отстает от своих сверстников, которые казались ему невероятно крутыми. Что в свои десять он уже должен ездить в школу сам, в двенадцать перестать играть в «Лего», а в тринадцать отвечать за собственные вещи. Но ничего не мог с собой поделать. Что все это время думала его мама? Ну, во-первых, что она так и не смогла стать хорошей матерью. Во-вторых, что у нее, несмотря на это, очень хороший мальчик. Просто не такой, как все.

Вернувшись от израильских врачей, она стала рассказывать одному приятелю о том, что с ее мальчиком было бы все в порядке, если бы ему было хотя бы на год меньше. Здесь и начинается необычное. «А у тебя есть доказательства того, что ему не на год меньше?» — задал приятель резонный вопрос. «В этот момент, — рассказывает она, — мой мир перевернулся». Журналист, способный распутать самую запутанную историю с подлогом документов или враньем чиновников, только через одиннадцать лет вспомнила, как двухлетний мальчик неожиданно стал трехлетним, пока она оформляла усыновление. Как в первый год прибавил всего три сантиметра, хотя должен был восемь-девять. Как врачи наперебой говорили ей, что с сыном все хорошо, только его организм сильно моложе своего хронологического возраста. Она побежала разыскивать ту самую медицинскую карту из детского дома: рост, вес и возраст на справке были замазаны белым «штрихом», под которым можно было разглядеть другую запись — настоящую. Да, мальчик был на одиннадцать месяцев моложе, чем утверждали больничные врачи и сотрудники детдома. Его рост и вес были сильно преувеличены, чтобы соответствовать параметрам трехлетнего ребенка. И отставание в речи, как стало понятно, было связано с тем, что на момент усыновления ему было два, а не три года.

«Странно, что вы сразу не обратили внимания на то, что ваш сын не болел ни одной болезнью в первый год жизни», — сказал юрист, когда она показала ему медицинскую карту. Через пару недель мальчику должно было исполниться четырнадцать лет, но все шло к тому, что исполнится ему только тринадцать. Да и то непонятно, какого именно числа.

Все это происходило месяц назад. Поняв всю правду, мама созвала семейный совет и в присутствии психолога рассказала сыну о его настоящем возрасте. Он очень обрадовался. Они договорились с директором школы, что мальчик снова пойдет в седьмой класс, чтобы учиться вместе с настоящими ровесниками. Он учится там меньше месяца, и пока все идет хорошо. А мама собирается снова ехать в детский дом и обращаться в суд, чтобы изменить свидетельство о рождении и привести хронологический возраст в соответствие с биологическим. Мальчик все равно будет немного отставать, как часто бывает с детьми, пережившими в младенчестве депривацию. Но это будет уже не такое фантастическое отставание, которое в конце концов и заставило эту семью заняться пристальным изучением его возраста.

Кроме увлекательного, почти детективного сюжета в этой истории есть гораздо более существенная, мировоззренческая сторона. Во-первых, не вполне понятно, как оценивать действия сотрудников больницы, если фальсификацией возраста они фактически спасли мальчика: его можно было усыновить только после трех лет, и неизвестно, какие проблемы он успел бы получить, если бы остался в системе еще на одиннадцать месяцев. Во-вторых, еще менее очевидно, как поступать, если «реальная» реальность расходится с документальной, тем более когда это связано с нашими детьми. Мама больше всего печалится о том, как поверила бумагам больше, чем себе самой. Как пыталась заставить сына жить жизнью более взрослого человека — а ведь в 13 лет разница в один год все еще существенна, — вместо того, чтобы принять его таким, какой он есть.

Во время рассказа я то и дело примеряю эти события на себя. Я все время требую, чтобы старшая — а ей сейчас четырнадцать, сколько должно было быть тому мальчику по документам, — стала, наконец, совсем взрослой. Или чтобы младший, которому два, как-то уже определился, младенец он или вменяемый человек. То есть, кажется, я тоже не принимаю своих детей такими, какие они есть, хотя шансов на подмену у них, рожденных дома, нет вовсе.

Судя по всему, моя реакция вовсе не была экзотической. Когда эта история стала известна нашим общим знакомым, одни пошутили, что их трехмесячному сыну, который выглядит на полгода, тоже надо скорректировать возраст. Другие — что им стоит выяснить свой собственный возраст. Третьи, как и я, что они слишком много (или мало) требуют от своих детей. Неожиданно мы все поняли, насколько возраст оказывается относительной категорией. И как одним махом можно оказаться в новом статусе и в совсем другом времени.