Андрей Королев: Я очень плохо переношу приказы

С Ваш дедушка – создатель практической космонавтики. Почему вы стали врачом?

У меня мама врач, бабушка врач и одна из моих прапрабабушек была врачом, причем она была одной из первых женщин-врачей в России вообще. Но, конечно, больше известна наша семья благодаря дедушке, Сергею Павловичу Королеву, главному конструктору всех ракетно-космических систем; и, собственно говоря, до сих пор летают ракеты, которые были сконструированы еще при его жизни. И, конечно, от меня ждали, что я пойду по стопам деда. Но не получилось, хотя я честно хотел и даже ходил в физико-математическую школу. А потом у меня в девятом классе случился острый аппендицит, я попал в клинику, где работала моя мама, и через неделю вышел оттуда убежденным хирургом.

С Почему?

Мне очень нравится медицина тем, что ты можешь очень быстро помочь человеку. Особенно если ты хирург. Я ушел в хирургическую ортопедию-травматологию именно потому, что она дает самые быстрые результаты. Представьте классический пример – человек сломал шейку бедра. Двадцать лет назад это был смертный приговор: месяцы в кровати, отеки и пролежни, пневмония, износ сердца и печальный исход. Сегодня такого пациента привозят в клинику, обследуют в день перелома, на следующий день делают операцию, а через день он уже снова ходит. Это ли не фантастика?

С Вы приехали обратно в Россию в 1995 году, когда здесь врачи жили гораздо хуже, чем там. Почему вы вернулись?

Первое время в Германии я был в абсолютном восторге от страны, от того, как там организована работа врачей, – и до сих пор считаю их систему лучшей в мире. Первые месяца три я думал: о, нет, из этой страны я не уеду никогда. А потом внимательнее присмотрелся к жизни эмигрантов. Пока я был на стажировке, у меня было огромное количество друзей среди врачей-немцев, многие из них сегодня директора крупных клиник и известные хирурги. И в то же время я видел жизнь врачей-иммигрантов и понимал, как им трудно ассимилироваться. Немцы очень гостеприимны, улыбаются тебе, но так чтобы прямо дружить – этого нет. В общем, русские живут в Германии своими диаспорами. Но главная проблема – это профессиональные возможности врачей-иммигрантов. Здесь он работал в городской больнице, там дежурит по ночам в мелкой клинике и вырезает аппендицит. Тоска! Так что я критически оценивал свое положение. Я знал, что в России у меня будут колоссальные перспективы, поскольку я единственный ортопед-травматолог, который так долго стажировался на Западе. На тот момент у меня был вообще уникальный опыт.

С И, вернувшись, ни разу не пожалели?

Ни разу. У меня были две мечты тогда: защитить докторскую диссертацию, чтобы стать профессором, и открыть частную клинику. Причем я понимал, что второе невозможно без первого.

В 2004 году я защитился и получил место профессора на кафедре травматологии и ортопедии РУДН. Знаете, жизнь состоит из череды неслучайных встреч. В очередной раз мне повезло, когда я встретил профессора Загороднего, одного из самых либеральных и продвинутых заведующих кафедрами в медицинских вузах. Часто руководители боятся сильных сотрудников, думают, что на их фоне они начнут меркнуть и терять авторитет. Такая порочная логика закомплексованных людей. Загородний не боится сильных, поэтому количество профессоров у нас втрое больше, чем на любой другой кафедре. Все оперируют, все самодостаточные, никто ни с кем не грызется. Поэтому я остаюсь в университете до сих пор, несмотря на то что мне удалось выполнить свою вторую мечту – открыть собственную клинику.

С А могут ли профессиональные врачи изменить ситуацию в государственных клиниках?

Это сложно. Я работал в 31-й больнице, лучшей в Москве. Прекрасно организованная и управляемая. Но даже в ней было гигантское количество тупейших правил, которыми нагружает все больницы департамент здравоохранения, а его нельзя ослушаться. Вот как бы ни хотел главврач вывести свою больницу на европейский уровень, он не может это сделать: то департамент что-то не разрешит, то министерство запретит. Врач хочет оптимизировать все процессы, использовать методы, которые практикуются во всем мире, – а у нас «не положено». Частная клиника от этого «не положено» не зависит. Если какой-то процесс в частной клинике дает сбой, то мы все собираемся на мозговой штурм, где придумываем, как все наладить и улучшить; эти планы быстро претворяются в жизнь и становятся законом. Фантастическое чувство! С тех пор как мы открыли свою клинику в 2009 году, у меня на душе спокойно. Нет никакого конфликта между тем, что ты хочешь, и тем, что ты можешь. Вместо него есть абсолютно бесценная свобода. Я человек свободолюбивый, очень плохо переношу приказы, особенно если не понимаю их цели.

С Но все-таки в медицину последние годы все время вливают бюджетные деньги, это же должно влиять на ее качество?

Ни одно изменение последних лет не улучшило конструкцию здравоохранения. Почему-то некоторым людям кажется, что, если закачать в здравоохранение миллион долларов или сто миллионов, от этого что-то улучшится. Не улучшится. Почему у нас так хорошо работает, например, стоматология? Потому что в этой сфере особенно много частной практики. Она редко покрывается страховками, и потому человек сам выбирает, куда идти, голосует рублем за качество работы дантиста. Почему в Европе все гоняются за пациентами? Потому что человек может выбирать, куда идти лечиться, и страховая компания платит за него, куда бы он ни обратился. И зарплата врача, и доход клиники напрямую зависят от качества лечения. И все только выигрывают от того, что работают добросовестно. В нашей государственной системе здравоохранения в жизни доктора мало что зависит от того, хорошо он работает или плохо. Количество пациентов и качество работы никак на его зарплату не влияют. Получается, что ему легче вылечить несколько несложных пациентов и получить с них «благодарность», чем заниматься сложными случаями, которые еще и могут не принести никакого дополнительного заработка.

С Беспросветно как-то все. Получается, в России медицины нет?

Перспективы медицины огромны! Есть колоссальная потребность в квалифицированных врачах, и если изменить систему, они появятся. Врач не должен быть бескорыстным альтруистом. Нужно, чтобы врачи были финансово заинтересованы в своем профессиональном росте и качественном лечении пациентов, и тогда все немедленно изменится. Например, важнейший институт, которого пока нет – но он точно скоро появится и очень сильно изменит жизнь пациентов, – это семейные врачи. Ведь очень удобно и логично, когда есть один врач, который наблюдает всю семью, а семья ему платит ежемесячно деньги. Эрудированные терапевты при такой системе будут зарабатывать ничуть не меньше, чем хирурги.

С Я читал в одной вашей биографии о вашем хобби – пилотировать реактивный самолет. это дань дедушке?

Да, я летал на реактивных самолетах довольно много – в качестве ученика-пилота на Л-39. В мире мало мест, где тебе разрешают летать в кресле второго пилота на реактивном самолете. В России можно. Это на самом деле фантастическое ощущение: сначала девять маленьких реактивных самолетов синхронно поднимаются с летной полосы и летят на расстоянии метра друг от друга. Причем вперед смотрит только ведущий группы, все остальные смотрят на крыло соседнего самолета. И все синхронно поворачивают вправо, влево, потом делают мертвую петлю – все одновременно. Это ощущение, которое невозможно передать словами. Потом мы разлетались в разные стороны, и тут уже нам, ученикам, дали штурвал. А в конце нам демонстрировали какой-нибудь невероятный маневр – например, резкий крен на девяносто градусов на скорости километров пятьсот в час. Щеки растекаются по плечам – очень смешно и интересно. Но несколько лет назад случилась трагедия: на одной из таких тренировок на взлете два самолета зацепились крыльями, один летчик погиб, другой сильно покалечился. После этого я поклялся жене, что больше на военных реактивных самолетах летать не буду.С