Город победившей боски

Он закрылся «на ремонт» еще в мае. Но май — детские экзамены, школьные хлопоты, потом и лето с разъездами… В общем, я не заметила тогда. А в начале сентября искала мучительно одну крошечную и весьма специфическую деталь для душа и решила позвонить в «1000»: там живой человек всегда отвечал на звонок и готов был выяснять, есть ли в огромном магазине нужный вам товар. Позвонила в справочную, а мне сказали, что магазин на ремонте и откроется в конце сентября. В тот же день еду мимо и понимаю: не откроется. Никогда. Потому что в витрине громадный плакат «Аренда».

Аренда — это такой эвфемизм нового времени. Если на магазине «Семена» появляется «аренда», значит на его месте откроется вскоре, скажем, магазин Betty Barclay, если «аренда» обнаруживается на Центральном рынке, то там возникнет мультибрендовый бутик, если на магазине «Мир искусства», то либо аптека «36,6», либо кафе «Бискотти», и так далее. А я вообще живу в смешном районе. Где бы ни появилась «аренда» — на магазине ли «Рыба», на сапожной ли мастерской, на булочной — после нее все превращается в отделение банка. На 1000 метров моей улицы размещаются уже девять отделений разных банков. И это явно не предел.

Я знаю, что скорбеть в связи с этим бессмысленно. Что законы рынка неумолимы, а невидимая рука его справедлива. «Центровую» аренду не могут позволить себе ни маленькие цветочные лавки, ни крошечные книжные магазинчики, ни уж тем более хозяйственный или, упаси бог, рыбный. Я понимаю, что надо радоваться как большому — например, лоснящемуся жиром нефтяных денег ГУМу, так и малому — например, тому, что вопреки тренду легендарный магазин «Охотник» на Мясницкой все еще жив, вместе с обтерханным чучелом глухаря в витрине. Я дорожу хозяйственным на Цветном бульваре. Я не устаю поражаться наличию в ЦАО публичных библиотек. Я горжусь тем, что любимый «Фаланстер» жив в Гнездниковском переулке. Но все равно скорблю.

Потому что перечисленного мне мало. Мне не хватает в моем городе частной жизни с ее маленькими, привычными приметами. Мне неприютно без «своей» мясной лавки, где мои привычки известны мяснику, уютной молочной, где «всю жизнь» берешь творог, мне грустно без мелочной лавки за углом, без настоящих фермерских рынков в назначенные дни, прямо на центральных бульварах.

И я уверена, что рано или поздно все это будет. Оно уже появляется потихоньку под уродливыми желтыми тентами «рынков выходного дня». Потому что все люди любят уют частной жизни, комфорт, масштаб, соразмерный человеку, любят здороваться со «своим» мясником и молочником, любят подлинную картошку и ароматный укроп. Пока что жадность растет по экспоненте, вкус не воспитан, а настоящие фермеры до Москвы могут добраться лишь усилиями энтузиастов, по пути незаметно превращаясь в стерильных представителей мультибрендового бутика человеческой еды. Но я верю, что это пройдет.

А «1000 мелочей» — особая история. Драматическая история советского быта, памятник уродливой плановой экономике, живой символ истины «всюду жизнь». Гордиться этой историей, ясное дело, невозможно. Но и забыть ее было бы вредно.

Мне жаль магазина «1000 мелочей», который за последние лет десять (после появления замкадных строительных рынков) превратился в своего рода гигантское сельпо образца 80-х, где можно было купить решительно все: от куска вонючего хозяйственного мыла и алюминиевого ведра до микроволновки и резной индонезийской тумбочки. Что-то будет теперь на месте «1000 мелочей»? Сток-дисконт? Элитная тротуарная плитка? Муранские унитазы?

Это не ностальгия. Я не скучаю ни по очередям за туалетной бумагой, ни по тем югославским сапогам, за которыми давились в ГУМе и ЦУМе, ни по политэкономии социализма, ни по духу его, ни даже по молодости. Боюсь, со мной происходит что-то похуже — необъяснимое полевение, радикализация.

Недавно шла с ребенком мимо ЦУМа, и он спросил, что значит «ЦУМ». Я начала, естественно, с «Мюра и Мюрелиза», затем перешла к собственно центральному универсаму Советского Союза. Мальчик поинтересовался, в каком смысле тот был «универсальным». Я ответила, что там можно было купить все: от кастрюли до катушки ниток, от люстры до сапог (естественно, в советском ассортименте). «А теперь?» — спросил он. Гм. Теперь, дружок, это магазин очень дорогой, иногда красивой одежды. Настолько дорогой, что это практически безнравственно. И глупо, как трусы за 200 долларов. Сын задумался. В этот момент мы поравнялись с пресловутыми совокупляющимися роботами. Ребенку они очень понравились.

А ведь главное что? Чтоб нам нравилось. Остальное — тысяча мелочей.