Майкл Каннингем: Вирджиния Вулф, моя мама и я

Вирджиния Вулф умела быть душой компании. Начать я хочу именно с этого, поскольку многие считают Вулф, умершую 70 лет назад, одной из самых мрачных фигур английской литературы, представляют ее угрюмо сидящей с камнями в карманах в уголке, отведенном ей историей.

Да, разумеется, у нее бывали и мрачные периоды. Но об этом чуть позже. Прежде всего, я хочу сообщить тем, кто не знает, что она, когда не страдала депрессией, становилась другим человеком — ее появления ждали на любом вечере, она умела искусно поддержать беседу практически на любую тему, она умела блистать и очаровывать, всегда с интересом выслушивала мнения собеседника (впрочем, далеко не всегда их разделяя), а кроме того, она любила саму идею будущего и ждала от него удивительных чудес.

Она была бесстрашной феминисткой, однако могла по несколько дней терзаться из-за язвительного замечания по поводу своего наряда. Она не всегда умела себя подать и, как многие из нас, не чувствовала моду. А еще ее вечно терзали сомнения о том, что она пишет. Ей часто казалось, что ее литературные эксперименты сочтут мишурой, забавными приметами времени и отправят в архив.

История старая как мир: недооцененный при жизни писатель, признание к которому приходит далеко не сразу. И все же. Вулф могла быть очаровательной, но всегда оставалась ранимой, страдала от тяжелейших приступов депрессии, была фригидна, не умела модно одеваться — видимо, мало кто считал, что она достаточно значительная фигура, которой удастся выдержать испытание временем. Не то что другой великий модернист, Джеймс Джойс, который хвастался своей гениальностью перед всеми подряд и планировал собственное бессмертие так же вдумчиво, как генерал разрабатывает план атаки.

59-летняя Вулф 70 лет назад покончила с собой в том числе и потому, что была убеждена: ее последний роман «Между актами» — это полный провал. Среди значительных писателей немного было таких, кто был настолько неуверен в своем таланте.

Когда вышел мой роман «Часы», одна из героинь которого — Вулф, многие сочли меня знатоком ее жизни и творчества. Но гораздо больше меня удивляет другое — то, как часто мне говорят: да, конечно, Вулф удивительная, но с Джойсом-то не сравнить.   

Она и не была Джойсом. Она была самой собой. И не сходила со своей стези. Она писала только про людей из высшего класса и вообще никогда не писала про секс. В ее произведениях всего два романтических поцелуя: один в «По морю прочь», другой в «Миссис Дэллоуэй», но это относительно ранние вещи, а с тех пор — ни единого мало-мальски эротического эпизода.

Но я подозреваю, что к Вулф, в отличие от Джойса, относились с сомнением прежде всего потому, что она писала о женщинах и о подробностях быта, то есть о той сфере, в которой в то время женщины в основном и вращались. У Джойса хватало благоразумия писать в основном про мужчин.

Будучи женщиной, Вулф знала, какими беспомощными чувствуют себя женщины, которые мало где могут развернуться. А еще она была твердо уверена, что жизнь, которая тратится на ведение дома и прием гостей, вовсе необязательно и отнюдь не банальна. Она научила нас понимать, что даже скромная жизнь, ограниченная домом, для человека, который ее ведет, — увлекательнейшее путешествие, пусть и кажущееся со стороны чем-то тривиальным. Вулф  не желала сбрасывать со счетов то, что другие писатели предпочитали игнорировать.

Вероятно, это как-то связано с психическим расстройством Вулф и с ее боязнью оказаться забытой. Когда она принимала что-то слишком близко к сердцу, когда перевозбуждалась, то впадала в такое отчаяние, что расхожим словом «депрессия» его и не назовешь. В светлые периоды она действительно становилась душой компании. В том, другом состоянии — бывала за гранью отчаяния. Она страдала галлюцинациями. Она терзала самых близких людей, прежде всего своего мужа Леонарда, причем умела, даже когда рассудок покидал ее, гениально точно бить по больному. В этой Вирджинии никакого очарования не было. 

Черный период обычно заканчивался через несколько недель, но ужас не покидал Вулф: не только потому, что она ожидала следующего приступа; ее тревожило, что из-за своих нервных срывов она не сможет писать. Боясь собственного безумия, она, взявшись за перо, написала сначала два относительно традиционных романа: «По морю прочь» и «Ночь и день». Она хотела доказать себе и окружающим, что достаточно адекватна (большую часть времени) и может делать примерно то же, что и другие писатели, что ее тексты — не пустопорожний бред сумасшедшей. Она стремилась выглядеть нормальной в том числе и потому, что издателем первых книг был Джордж Дакуорт, ее единоутробный брат, который развращал двенадцатилетнюю Вирджинию. Легко предположить, что своим писательством Вулф хотела продемонстрировать Дакуорту, что особого вреда он ей не причинил. Также легко предположить, что в то время немногие из писателей-мужчин оказывались в схожих ситуациях.

После выхода «Ночи и дня», рассчитывая, что это облегчит мрачные состояния Вулф, снимет возбуждение, они с Леонардом переехали в тихий Ричмонд и там, в подвале своего дома поставили печатный станок. Так родилось издательство «Хогарт-пресс», и среди первых выпушенных им книг был написанный уже вразрез со всеми канонами роман Вулф «Комната Джейкоба». Теперь, когда она издавала книги при поддержке Леонарда, Вулф не должна была ни перед кем отчитываться, не нужно было никому демонстрировать, что она умеет писать так, как принято. Так начался самый важный период ее творчества, который продолжался до самой смерти. Ей больше не нужно было ничего доказывать. За «Комнатой Джейкоба» последовали «Миссис Дэллоуэй», «На маяк», «Орландо» и далее по списку.

Это новое ощущение свободы было очень важно Вулф как писателю, но от приступов депрессии, преследовавших ее всю жизнь, не спасало. Психиатрия в те времена только зарождалась — в начале 1920-х ранние работы Фрейда были опубликованы как раз в «Хогарте» — и лечить душевные болезни не умели. В 20-е годы считалось, что психическое расстройство может возникнуть вследствие зубной инфекции, которая каким-то образом поражает и мозг. Ей удалили несколько зубов. Не помогло.

И все же… Да, Вулф лучше многих знала, сколь тяжки бывают душевные муки, но при этом — удивительное проявление духа — умела лучше многих передать состояние радости, радости от того, что ты просто живешь на свете. Каждодневное удовольствие — просто быть в этом мире в обычный июньский вторник. Это одна из причин, по которым уж если ее любят, то любят страстно. Она знала, как плохо иногда бывает. И все же отстаивала простую, неувядаемую красоту, над которой — так уж устроен мир — все равно нависает тень смерти. Страстная любовь Вулф к миру, ее оптимизм не оставляют сомнений, поскольку исходят они от писателя, который испил чашу терзаний до дна. В ее книгах жизнь — великолепная, яркая, восхитительная — существует несмотря ни на что, она побеждает мрак и уныние.

Впервые я прочитал «Миссис Дэллоуэй» за год до окончания школы. Я был порядочным лоботрясом и никогда не стал бы читать что-то столь серьезное для собственного удовольствия (смею вас заверить, в школьный список обязательной литературы в моей лос-анджелесской школе эта книга не входила). Я взялся за роман, чтобы произвести впечатление на девочку, которая как раз его читала.

В «Миссис Дэллоуэй», если кто не знает, описывается один день из жизни Клариссы Дэллоуэй, светской дамы пятидесяти двух лет. На протяжении романа она отправляется покупать цветы, встречается с давним возлюбленным, который ее более не интересует, ложится отдохнуть, принимает гостей. Вот и весь сюжет.

Однако мы видим происходящее не только глазами Клариссы. Описывается поток сознания то одного героя, то другого — так бегуны передают друг другу эстафетную палочку. Мы погружаемся в мысли Питера Уолша, который некогда ухаживал за Клариссой, отправляемся по магазинам с дочерью Клариссы Элизабет, проводим немало времени с неким Септимусом Уоррен-Смитом, контуженым ветераном Первой мировой, теряющим рассудок. Мы погружаемся и в сознание случайных людей: человека, который идет навстречу Клариссе по Бонд-стрит, старухи, сидящей на скамейке в Гайд-парке. Мы всегда возвращаемся к Клариссе, но также наблюдаем, пока она проживает довольно обычный для себя день, комедии и трагедии тех, кто оказывается неподалеку. Мы понимаем, что Кларисса, как и все прочие персонажи, проживая свой день, на самом деле идет по бескрайнему миру и хоть чуть, но изменяет его — одним своим появлением.

В «Миссис Дэллоуэй» Вулф показывает, что в одном дне из жизни практически любого человека можно, если приглядеться, увидеть много того, что нужно знать о всей жизни: так в каждой клетке ДНК присутствует схема всего организма. В «Миссис Дэллоуэй» и других романах Вулф нам говорят, что нет незначительных жизней — надо просто смотреть на них правильно.  

В пятнадцать лет я ничего этого не понимал. Я никак не мог разобраться, про что «Миссис Дэллоуэй», и не сумел предстать интеллектуалом в глазах той девочки (храни ее Господь, где бы она сейчас ни была). Однако, даже будучи лентяем и неучем, я почувствовал насыщенность, выстроенность, упругость ее фразы. Я тогда подумал: ого, она творит с языком примерно то же, что Джимми Хендрикс творит с гитарой. Я имел в виду, что она умела  балансировать на грани хаоса и порядка, а когда казалось, что фраза вот-вот рассыплется, Вулф собирала ее воедино мелодией.

До этого я думал, что текст просто описывает, но текст Вулф, ее фразы были как откровение. Я понял, что, возможно, и в других книгах встречаются подобные чудеса. Чтение «Миссис Дэллоуэй» помогло мне со временем стать настоящим читателем.

Лет через двадцать после того, как я впервые прочитал роман, который меня одновременно озадачил и заворожил, который, если вам угодно, меня в корне изменил, я решил написать роман про Вулф и «Миссис Дэллоуэй». Естественно, я внутренне трепетал. Во-первых, если подойти к гению близко, может статься, что ты будешь выглядеть еще мельче, чем на самом деле. Во-вторых, я мужчина, а Вулф — не только великая писательница, она еще и икона феминизма. И мнение, что ее могут понять только женщины, давно устоялось.

Но я все-таки хотел написать книгу о чтении книги. Когда я был юн, я не понимал всех глубин «Миссис Дэллоуэй», но впервые понял, сколько удивительного можно сделать с помощью пера и бумаги. По-видимому, некоторые из нас, прочитав нужную книгу в нужное время, получают и важнейший жизненный опыт, и накапливают материал для собственного творчества — так же как вдохновляют к сочинительству и другие переживания: первая любовь, смерть отца или матери, развод и так далее.

Опасения мои остались при мне, однако я решил рискнуть: пусть я сгорю в геенне огненной, но напишу книгу, которую могу написать. И я взялся за дело.

В романе «Часы» я задумал пересказать «Миссис Дэллоуэй» на современный лад. Мне было интересно, какой предстанет Кларисса Дэллоуэй в мире, где женщинам предоставлено куда больше возможностей.  Но я быстро понял, что замысел не сработает. Уже есть одна миссис Дэллоуэй, непревзойденная. Кому нужна еще одна?

Однако тема меня не отпускала, и я не хотел полностью отказываться от своей идеи. Я попробовал ввести два плана повествования: чередовать рассказ о современной миссис Дэллоуэй с рассказом об одном дне из жизни Вирджинии Вулф, дне, когда она начала писать свой роман. Когда она, как всегда, терзаемая сомнениями, написала первые строки книги, которая, как оказалось, вошла в золотой фонд мировой литературы. Я даже пытался писать историю про Вулф на нечетных страницах, а историю Клариссы — на четных, чтобы они соприкасались всякий раз, когда читатель переворачивает страницу. Оказалось, в тиши кабинета подобные идеи кажутся куда разумнее, чем они есть на самом деле.

Я ввел второй план, но книга все равно не получалась. Она по-прежнему напоминала скорее литературное упражнение, упрямо желала оставаться замыслом и никак не превращалась в роман.

Я было решил забросить ее и написать другую. Но однажды утром я сидел за компьютером и размышлял о том, почему Вулф так много для меня значит — настолько много, что я несколько месяцев безуспешно пытался написать книгу о ней и ее романе. Ну да, я люблю «Миссис Дэллоуэй», но любимые книги есть у каждого писателя, да только мало кто чувствует потребность написать новую книжку про старую (единственное исключение, которое тут же приходит на ум, — это «Безбрежное Саргассово море» Джина Риса, пересказ «Джейн Эйр» с точки зрения Берты, первой жены мистера Рочестера).

Так что же происходило со мной? Я сидел за компьютером, представлял себе Клариссу Дэллоуэй, представлял Вулф, ее создательницу, стоящей за ее спиной. И вдруг я представил себе за спиной Вулф собственную мать.

Я подумал и понял, что моя мама в определенном смысле — совершенно законный третий участник этой истории. Мама была домохозяйкой, из тех женщин, которых Вулф называет «ангелами дома», и она, как и многие другие домашние ангелы, жила жизнью, которая была для нее слишком мала. Она мне всегда казалась царицей амазонок, которую взяли в плен, отправили в пригород, заперли в загон, который был ей тесен, но вырваться из него она не могла.

Мама боролась с фрустрацией, занимая себя мельчайшими подробностями быта. Могла полдня выбирать салфетки к званому ужину. В деталях планировала даже ежедневное меню и очень переживала, удастся ли то или иное блюдо. Микробы вообще решили никогда не посещать ее дом, потому что поняли: поживиться тут нечем.

Я сидел перед компьютером и думал… Объекты приложения силы разные: для одной женщины это роман, для другой — дом, обустроенный и ухоженный настолько безукоризненно, что в нем нет места ни для чего разлагающегося или гнетущего, но все усилия направлены на одно. Главное — это желание достичь идеала, прикоснуться к недосягаемому, создать то, что величественнее всего, что могут создать разум или руки, пусть даже самые талантливые.

Мне показалось, что по сути моя мама и Вулф были заняты одним и тем же. Обе стремились к невозможному. И та, и другая никогда не были удовлетворены, потому что конечный результат, будь то книга или торт, никак не достигал вечно ускользающего совершенства.

Эта перекличка была совершенно в духе заветов Вулф. Она ведь так истово верила, что ни одной жизнью жертвовать нельзя, а жизнью женщины жертвуют куда чаще, чем жизнью мужчины.

Я переименовал маму в Лору Браун (это отсылка к эссе Вулф «Мистер Беннет и миссис Браун»), в книге появилось три плана повествования, и я продолжил работу.

Да, великий писатель — прежде всего великий писатель, вне зависимости от того, как он живет или о чем пишет, но Вулф, кроме того, еще и самый великий мастер описывать жизнь женщины. Ее героини редко бывают чем-то знамениты. Обычно они умеют то, что умеет большинство женщин. Миссис Дэллоуэй, как и миссис Рэмзи из романа «На маяк» — безукоризненные хозяйки. Обе не просто умеют устроить званый ужин, они умеют приветить всех гостей, сделать так, чтобы каждому было удобно, умеют составить самое подходящее меню и элегантно сервировать стол. В наше время эти таланты уже не в чести, мы предпочитаем женщин, которых интересуют более глобальные проблемы, что даже сейчас, в 2011 году, по большей части считается прерогативой мужчин. 

Талант Вулф еще и в том, что она и не бывает снисходительна к своим героиням, и не возвеличивает их. Если кто в ее романах и выглядит слегка нелепо, так это мужчины: Ричард Дэллоуэй, который занимает ничтожный пост в суде, мистер Рэмзи, которому нужно, чтобы ему постоянно говорили, какой он умный и талантливый. Пока мужчины работают, мучаются сомнениями и жалуются на судьбу, женщины вдыхают жизнь во все: в мужей, в семью, в дом. Женщины — как электрический ток, что бежит по всем комнатам. Женщины — источник не только уюта, но и энергии, мощи. Женщины знают, что потом, когда наши места займут те, кто моложе, и плоды наших трудов отправятся в архив, нас все равно нужно будет кормить и любить.

Вечно сомневающаяся Вулф сомневалась и в этом, хоть и описывала все с таким блеском. Она была убеждена, что настоящим художником была ее сестра Ванесса, у которой были дети, были любовники и которая вела довольно беспорядочную жизнь. Вулф признавала, что ее сестра не из породы интеллектуалок, однако чувствовала в Ванессе неугасимый дух, а себя считала бесплодной, высохшей тетушкой, почти старой девой (отношения с Леонардом были дружбой, но не страстью), которая проводит дни за сочинительством, а это благородное занятие не идет ни в какое сравнение с живым делом — воспитанием детей.

Она чувствовала это, даже когда писала «Свою комнату». По-видимому, древние женские инстинкты подавить гораздо труднее, чем можно себе представить. Вы, возможно, скажете, что одним из мерил величия художника является его или ее способность перебарывать себя, преодолевать свои страхи и мелкие слабости. Но Вулф требует равноправия для женщин и в то же время переживает, не оказалась ли ее жизнь неудачной потому, что у нее нет детей.

Роман «Часы» (это был первый вариант названия «Миссис Дэллоуэй»), которому и автор, и агент, и издатель предрекали недолгую судьбу: быть прочитанным горсткой поклонников Вирджинии Вулф, а потом отправиться на полку книг по сниженным ценам, — продавался на удивление неплохо, а затем, что самое удивительное, по нему был снят фильм, ставший популярным. Вирджинию играла Николь Кидман, Клариссу — Мерил Стрип, а Лору — Джулианна Мур. Многие меня спрашивали, как, на мой взгляд, отнеслась бы к книге и фильму сама Вирджиния Вулф. Книгу, я уверен, она бы раскритиковала: она была строгим судьей. Фильм, наверное, тоже вызвал бы нарекания, но мне хочется думать, что ей было бы приятно увидеть себя в исполнении голливудской красавицы.

Моей маме, единственной на тот момент живой героине книги, эта затея не понравилась, хотя она и убеждала меня в обратном. Я, наивный, думал: ей будет приятно, что я счел ее историю достойной романа. И не сразу сообразил, что она решит, что ее выставили напоказ, предали и неверно поняли. Матери, не растите из своих детей писателей!

Через несколько лет после того, как роман вышел в свет, когда по нему уже снимали фильм, маме поставили диагноз — рак. Обнаружили болезнь слишком поздно — маме оставалось жить меньше года. 

В последние дни ее жизни мы все: отец, сестра, я — были с ней вместе в Лос-Анджелесе. Я позвонил продюсеру «Часов», Скотту Рудину, и сказал, что мама вряд ли доживет до выхода фильма, попросил показать ей то, что есть. У Рудина было минут двадцать съемочных материалов на видео, которые курьер доставил нам домой. Я поставил кассету, а курьер деликатно ждал в соседней комнате.

Мы сидели со смертельно больной мамой на диване, купленном, когда мне исполнилось пятнадцать, и смотрели, как Джулианна Мур играет ее — это была словно реинкарнация при жизни.

Такой вот маленький прощальный подарок. Однако прошло уже десять лет, а меня до сих пор поражает, что на одном краю временного спектра Вулф, которая принимается за новый роман и волнуется, что получится очередная забавная безделица, еще один неудачный литературный эксперимент, что она не настоящий писатель, а дилетант, которого занимает обыденная жизнь женщины, в то время как мир сотрясают войны, люди страдают, гибнут целые народы. А на другом конце спектра, семьдесят лет спустя, моя мать, женщина, о которой в принципе могла бы написать и сама Вулф, смотрит, как ее играет великолепная актриса, и понимает (очень хочется верить, что она это поняла), что ее жизнь значила гораздо больше, чем она смела надеяться.

Перевод В. Пророковой