Валерия Гай Германика: Как любить людей? Они говорят, мои герои – быдло. А мои герои – это я. А они говорят: ну и ты тоже быдло!

 

 

Впервые опубликовано в журнале «Сноб» №3 (18) в марте 2010 года. Обсуждение материала смотрите тут.

Полстраны, включая премьер-министра Владимира Путина и депутатов Госдумы, обсуждало сериал «Школа» двадцатишестилетнего режиссера Валерии Гай Германики. Полстраны каждый вечер следило за тем, как подростки из спального района влюбляются, ненавидят, дерутся с кавказцами, защищают кавказцев, воруют, предают и сочиняют стихи. Первый раз в истории России предметом публичных баталий оказался телесериал. Поклонники называли Гай Германику чуть ли не первым русским режиссером, сумевшим снять честное кино о русской жизни. Противники обвиняли в «очернении действительности». Протоиерей Димитрий Смирнов от имени Русской православной церкви заявил, что авторы сериала «наживаются на самом низменном, что есть в людях». А спикер Госдумы Борис Грызлов потребовал сделать в противовес «Школе» «Антишколу».

Сама Валерия Гай Германика говорит, что сериал – «лишь жалкое отражение» реальной ситуации в школе. Это уже ее третий фильм про школьников. В 2005 году фильм «Девочки» получил приз главного русского кинофестиваля «Кинотавр» как лучший короткометражный фильм. В 2008 году вышел ее первый полнометражный фильм «Все умрут, а я останусь» про собирающихся на дискотеку школьниц и получил специальный приз конкурса «Золотая камера» Каннского фестиваля.

В январе 2010 года состоялась премьера первого сериала Гай Германики «Школа». И Валерия Гай Германика заснула главной надеждой русского кинематографа, а проснулась врагом народа.

С Борис Грызлов, Русская православная церковь, партия «Единая Россия», ректор МГУ, писатель Евгений Гришковец и даже известные сатирики – вот неполный список ваших врагов. Не слишком ли много для человека двадцати шести лет?

В.Г.Г.: Грызлов? Это кто? Он чем занимается?

С Правда не знаете? А то, что вашу «Школу» хотели запретить, что ее полстраны обсуждает, включая премьер-министра, – знаете?

В.Г.Г.: Слушайте, я без понятия. Блин, шумно так в этом ресторане. Прям крикнуть хочется: «Тишина! Мотор!»

С Среди критиков «кровавого режима» у вас тоже враги. Утверждается, что вы готовите страну к выборам: ваша «Школа», говорят они, заставила смотреть «Первый канал» тех, кто телевизор лет сто не включал.

В.Г.Г.: Какой еще кровавый режим?

С Вообще-то меня предупреждали, что вы примерно так и будете говорить: «какой еще Грызлов…»

В.Г.Г.: Слушайте, я правда ничего не знаю. Мне тут позвонили, спросили: что вы думаете о новом президенте США? А я: «Кто? Где? Когда?» А вот, видите, там дяденька пришел? Он мне два года назад доказывал, что группа «Звери» – это не искусство, а я ему сказала: я вам докажу, что это искусство. А теперь, видите, ходит, сторонится. Странненько. Вообще все очень странненько.

С В России в этом году Год учителя объявлен. Некоторые считают, что «Школа» по этому поводу госзаказ.

В.Г.Г.: Откуда я могла узнать про Год учителя? Я телик-то не смотрю. А в прошлом году был Год ребенка. А три года назад – Год Свиньи. Лучше бы они мне скидку на квартиру сделали как матери-одиночке. Я дочери на день рождения квартиру покупаю – вот надо отрабатывать… Да ничего я не знаю про эту, как ее… социалку. Просто мне кажется, что люди боятся любить и сойти с ума.

С Но кто-то же вам должен рассказывать про скандалы вокруг «Школы» – приятели, журналисты, не знаю.

В.Г.Г.: Я в своем мире живу, понимаете? Нельзя за это осуждать человека. Нельзя! Я не закрываю глаза на правду. Я знаю, что в моем мире происходит. А в другом – не знаю. Все злые какие-то. Хотите шампанского? Мне с того стола прислали.

С В том другом мире вы – враг народа. И некоторые ваши противники высказываются абсолютно в советском духе: я сериал не смотрел, но осуждаю. Точно так про «Доктора Живаго» говорили.

В.Г.Г.: Какому народу-то я враг? Это я враг? Я? Я маленькая девочка. Режиссер начинающий. Снимаю кино. Какой же я враг? Я их развлекаю. Я шут гороховый на ярмарке.

С Наверное, вы правы, наверное, это единственно верная для вас сегодня стратегия: я маленькая девочка.

В.Г.Г.: Вы вообще понимаете, что я снимаю игровое кино? Мне позвонил тут Андрей Васильев (шеф-редактор «Коммерсанта». – Прим. ред.) и сказал: читаю, Лера, твои последние интервью – ты сдулась, где все? А как не сдуться, если все путают игровое кино с документальным? О чем тут можно говорить?

С После того как ваш фильм про трех школьниц «Все умрут, а я останусь» получил специальный приз в Каннах, вы и правда были совсем другой – злой, веселой, но, главное, открытой. И после выхода первых серий «Школы» вы очень искренне защищали сериал. Говорили, что лучше критиков знаете, как на самом деле обстоят дела в школе. И этот фильм лучшее, что вы можете сделать для своей страны. А теперь как-то сникли. Что случилось?

В.Г.Г.: Ну почему Володька сбрил усы… Мне вообще теперь на все насрать… (На весь ресторан.) Дайте кипятка! …Слушайте, да знаю я, конечно, кто такой Грызлов.

С Он, кстати, «Антишколу» предлагает снять – в Рязани, кажется.

В.Г.Г.: Я и «Антишколу» могу снять. Пусть денег дадут только. Не хотят про настоящую жизнь? Тогда могу снять их фантазии. Самые сокровенные постыдные фантазии. И сериал «Дума» могу. И «Менты». Меня менты, кстати, почему-то любят. Они все время просят: снимите нас в сериале. Мы сняли. У них сцена была – они детей наших в обезьянник забирали. И говорили: ща, ща, я все сыграю, я знаю как. Мы пришли, говорят: у вас реально интересно.

С Я слышала, как на съемочной площадке вам и ваш приятель сказал, что «Школа» – мерзость. Могу только догадываться, что это значит – находиться в подобной осаде.

В.Г.Г.: Это один из Владивостока. А у них что во Владивостоке – барби в розовых домиках живут?! Да ничего мне уже не страшно реально, понимаете? Мне же мои друзья внушили, что меня все это не должно касаться. А я верю им. После того как один журнал выступил со статьей о «Школе» и я рыдала – уроды, блин, такого написали… – мне объяснили, что я не должна обращать на все это внимания. Я должна спокойно снимать кино. Я и поверила.

С И как – получается?

В.Г.Г.: Получается?! Да я еще месяц назад была в порядке. Но у меня больше не осталось никакого восхищения.

С В смысле?

В.Г.Г.: Перед миром! Я разочаровалась в людях, понимаете? Я их ненавижу. Они меня бесят. Я люблю страну, в которой живу. Но я не люблю этих людей, всю эту псевдосраную интеллигенцию. Которая сидит, блядь, говорит о демократии, а им показываешь, блядь, демократичный сериал на «Первом канале», как они хотели, и эти же самые люди начинают кричать: запретить, расстрелять! Это, блядь, демократия? Пошли они все. Им только, блядь, загнобить кого-то. Злые, как собаки. Мужики взрослые, блядь, называют меня «чмо с пирсингом». Мужики – девочку двадцатилетнюю! Обсуждать ее внешность? Позор! Я не хочу просто слышать это. Вы видели, что они пишут в блогах, эти либералы, демократы? Что Гришковец пишет, видели?

С Вот еще один ваш враг.

В.Г.Г.: Это гуманизм у них называется? С кем они хуями меряются?! У меня нет хуя. Стыдно. И как после этого испытывать чувство любви к людям? Они говорят, что мои герои – быдло. А когда я говорю, что я люблю своих героев, что мои герои – это я, они говорят: ну и ты, значит, тоже быдло! Они хуже моих героев в миллиарды раз. Они выставляют мои фотографии в своих блогах и говорят: смотрите, какая уродина. Я хочу всех собрать и сжечь. Этим людям бесполезно рассказывать о детях, об их первой любви. Им вообще что-либо бесполезно говорить. Или я прихожу в кафе с собакой, а мне какие-то люди говорят, что у меня собака уродливая. А если бы я сказала: у вас такая подружка уродливая и пальто у вас дерьмовое? Понимаете? Я с этим живу вообще. Это моя жизнь.

С Вы себя с кем-нибудь сравниваете в этой ситуации?

В.Г.Г.: Мэрилин Мэнсон спел Everything turns to shit, а люди друг друга в школе расстреляли. Вину на Мэнсона свалили, а он сказал, что это общество виновато. Он тоже козел отпущения. Тоже шут гороховый. Но это нас никто не знает, мы никому не всрались – копаемся тут в болоте маленьком. В общем, дело дрянь.

 

 

С Как же дрянь, если вот же вам звонят все без перерыва – хотят вас снимать, брать у вас интервью, приглашают играть в спектаклях, с какими-то продюсерами вы встречаетесь.

В.Г.Г.: Ага, звонят и хотят со мной дружить. Они мне никогда бы в жизни не позвонили, блядь! Вы со мной хотите встречаться, спрашиваю, потому что я «Школу» сняла? Нет, говорят, потому что вы человек интересный. А что, вы до этого не знали, что я человек интересный?! Я вам до этого кричала: «Здрасьте!», а вы со мной не здоровались… Где мой дяденька-охранник? Пожалуйста, дяденька, закройте дверь! Так хо-о-о-олодно. Я умира-а-а-а-аю… А может, я просто устала. Я ни о чем говорить не хочу, кроме как о моей кровати, моей подушечке и одеяльце моем. И чтобы Моня, собака моя, рядом спала. Я не могу сейчас адекватно воспринимать людей, понимаете? Нет, никто этого не понимает. Я фотографируюсь до пяти утра, готова и дальше – я со своего рабочего места не ухожу, пока работа не закончена. А мне говорят: давайте заканчивать, нам в семь утра вставать.

С У вас же дочь, кажется, совсем маленькая.

В.Г.Г.: Ей почти два года. Утром видимся и вечером иногда. Надо смотреть правде в глаза: или работа, или личная жизнь. Мы с ней общаемся, дружим. Но все это техническое обслуживание ребенка – мама с папой это лучше сделают… Я поместила недавно в Сети фотографию Октавии с пирсингом. И снова началось! Какая она уродка, писали: вот дочери уши проколола. А Октавия считает, что пирсинг – это красиво. Ей и мои татуировки нравятся. Она их рассматривает.

 С Как-как? Октавия?

В.Г.Г.: Это из-за бабушки – она Древним Римом увлекалась и «Спартаком» Рафаэлло Джованьоли (Валерия – подруга Спартака в романе, Октавия – сестра первого римского императора, одна из самых заметных фигур в римской истории. – Прим. ред.). Настроение поднимает, Древний Рим.

С Канн, наверное, тоже.

В.Г.Г.: Я бы вообще всех на перевоспитание в Канн отправляла. Сама церемония длится двадцать минут. Шон Пенн вышел, объявил награды – и все. Это было божественно. А у нас два сарая поставят на Московском фестивале, и вот они друг напротив друга стоят. Этот «вип», а этот «не вип». В Каннах – люди, которые любят и смотрят кино, понимают его, знают, поздравляют тебя. И очень приятно, когда к тебе относятся как к коллеге, а не как к конкуренту. У нас же критики смотрят кино, чтобы злиться и друг друга оскорблять. У нас не любят кино.

С В школе, в которой вы сериал снимаете, к вам, я знаю, совсем другое отношение.

В.Г.Г.: Школьники подарки дарят, автографы берут. Сериал? Круто, говорят. А младшие классы думают, что мы там учимся, в их школе, что это настоящий класс. Подходят к актерам и спрашивают: а зачем ты это вчера сделал? Ко мне подходят родители и просят: снимите моего ребенка.

С И на съемочной площадке у вас все по-другому. Пока вы в кресле спали между сценами, актеры-дети, я видела, на цыпочках ходили и шепотом разговаривали. Очень трогательно.

В.Г.Г.: Они переживают. Валя Лукащук (в «Школе» девочка-эмо Аня Носова. – Прим. ред.) всегда раньше плакала, когда я плакала. Любое мое переживание принимала за свое. А мои уволенные сотрудники мне пекут пирожки без яиц, зная, что я вегетарианка. Уволили их, а они пекут.

С У вас дети снимают детей. Не видела у вас на площадке никого старше двадцати с лишним лет. Обычно, скажем, второй режиссер – это такая бой-баба с рацией, а у вас – небесное создание на тонких ножках. И в фильмах у вас в основном дети. Вам проще с детьми, чем со взрослыми?

В.Г.Г.: Второй режиссер – это моя лучшая подруга, которая работала менеджером и получала, между прочим, сто двадцать тысяч рублей в месяц. Недавно она решила поменять свою жизнь. Я говорю: так приходи ко мне. Со взрослыми сложнее: у них длинный путь и этот театр за плечами с «донести до пятого ряда». Ко мне на кастинг приходили актеры известные из сериалов. Сразу видно, что это, ой, это надо прям очень долго мучиться. А я немножко люблю помучиться. Но это еще не значит, кстати, что дети – хорошие актеры. Просто они свежие. И их надо брать, пока они свежие. Только я больше не буду про школьников снимать. Надоело! Я, наоборот, смотрю на группу: а где взрослые вообще? Я их из вида потеряла. А мне сейчас очень надо с кем-то из взрослых поговорить. Мне собеседники нужны.

С А что вам Константин Эрнст, глава «Первого канала», скажем, говорит?

В.Г.Г.: Нормально все, говорит. Только градус не повышайте.

С А ваш продюсер Игорь Толстунов?

В.Г.Г.: Ну что Толстунов? Что я просто устала и надо отдохнуть. И что надо по-другому уже относиться.

С А вы?

В.Г.Г.: А я никогда не изменюсь. Я такая же всегда буду. (Наклонившись близко к диктофону.) Душа моя, ты – таль и опаль, / Двор проходной для боли каждой…

С Вы меня совсем запутали. То вы сами как школьница разговариваете. То как Лариса Огудалова из «Жестокого романса». А то как шестидесятник какой-нибудь. Это же стихи Леонида Губанова?

В.Г.Г.: Я все время книжки своим актерам в реквизит подкладываю. Моих друзей. Алину Витухновскую (известная в девяностых поэтесса. – Прим. ред.), например. А звук для сна – недавно мы это снимали – делал Герман Виноградов, еще один герой девяностых. Вам интересно, почему я дружу с героями восьмидесятых и девяностых?

С Насколько я знаю, вы выросли среди них. Я же правильно понимаю, что ваш отец – Игорь Дудинский, один из известнейших деятелей советского андеграунда, писатель, журналист, друживший со всеми подпольными художниками, с Мамлеевым, Лимоновым, Сорокиным?

В.Г.Г.: Это мой биологический отец. Но вообще-то я не хочу про это… Я про то, что эти люди, о которых я говорю, жопу не лизали бы ради того, чтобы их ебало по «Первому каналу» показали. Они вообще вне социума. Они не стадо. Алина только и говорит, что всех надо взорвать. Она хочет, чтобы на мир, блин, упала огромная бомба. Вот тогда ей и будет хорошо. Алина возвышается в своей священной злобе над скоплением мудил.

С А вы?

В.Г.Г.: Не знаю. Мне все равно. Я хочу вернуться к своим. Понимаете, я полгода не вижу своих. Я не общаюсь, не пью с ними, не читаю стихи, не читаю книги. Я бы сейчас «Что делать?» почитала. Мне соседи недавно подложили «Кто виноват?» – они мне всегда что-нибудь интересненькое подкладывают. Мне надо одной быть, а я не могу. Я одна сейчас во сне. Мне так там хорошо. Я могу сейчас только на сны рассчитывать.

С Кто еще ваши друзья, кто на вашей стороне?

В.Г.Г.: Бывает, что после серии мне звонит, например, Александр Наумович Митта и говорит, что сегодня была великолепная серия. Герман-младший звонит. Многие поздравляют с кино, многие – со скандалом.

С Очень, кажется, распространенная ситуация. Есть друзья, которые тебя поддерживают, которым нравится, что ты делаешь. И все. Дальше – такой вакуум. Поэтому, наверное, очень трудно понять, где ты как профессионал находишься, кто ты, что ты.

В.Г.Г.: Эта пустота – лучшая подруга. В полной гармонии ничего невозможно сделать. Режиссером от хорошей жизни не становишься.

С Получается, что ваши враги, члены правящей партии, священники, модный писатель, – они на вас работают?

В.Г.Г.: Это они на Эрнста работают. На меня работают люди, которые меня предают. Не суть важно. Главное: это все не от хорошей жизни.

С Западные режиссеры, наоборот, говорят, что важно расширять свою среду, не замыкаться. Вы же сами сказали, как хорошо было в Каннах среди единомышленников.

В.Г.Г.: У них есть хорошая школа. А у нас, кроме нашей души безумной, ничего нет. И это нас питает – нашу литературу, любовь, ненависть. И тут надо выбирать: или полная гармония, или конфликт. А конфликт – это уже драматургия.

С Вы уже когда-нибудь оказывались в роли врага? К вам в вашей школе в Строгине, скажем, как относились?

В.Г.Г.: Слушайте, походила я немного в общеобразовательную школу. Я там один раз учительницу английского спросила, как будет «летучая мышь» по-английски. Она мне сказала: flying mouse. А учительница литературы, когда я на внеклассное чтение принесла Уильяма Берроуза, – она вообще первый раз такое видела. Как меня в школе называли? Урод. Чмо. А я алкашам во дворе рассказывала, как Пушкин перед смертью моченой морошки попросил. Когда ее принесли, он сказал: позовите жену, пусть она меня покормит. Погладил ее по голове и сказал: ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо. Я дома училась, ко мне приходили всякие профессора из МГУ. Еще в лицее училась.

С Не страшно и сегодня остаться в одиночестве? Кажется, именно этого сегодня все больше всего и боятся.

В.Г.Г.: Я тут встречалась со своим другом, с которым тусовалась лет так в восемнадцать, и его девушкой. У него через фразу «она успешно вышла замуж, у нее все хорошо», «у него очень благополучная работа». Они весь вечер мне доказывали, как они круто живут. А на самом деле они боятся остаться одни – поэтому как можно быстрее женятся на знакомых из соседнего подъезда и живут в своей закрытой среде в Строгине или Бибиреве. Спальные районы сегодня же – как закрытые города. В совке говорили: вот останешься один, и никто стакан воды тебе не подаст. При совке все копили на черный день, а до революции копили на праздник.

С А если более широко взглянуть на вещи? Вас трудно назвать в прямом смысле диссидентом, но все же…

В.Г.Г.: Вы не паникуйте. Все начинают паниковать на стыке эпох и поколений. На самом деле нет сегодня никаких оппозиционеров. И диссидентов нет. Какая может быть оппозиция, когда нет позиции?

С Тем не менее, я правильно понимаю, что вы примерно так рассуждаете: вот есть я, мы, то есть нормальные люди, меньшинство, и мы вынуждены каждый день держать оборону, потому что вокруг напирающая страшная толпа, чужие.

В.Г.Г.: Опять эти псевдоинтеллигентские разговоры пошли! Ах-ах, люди делятся на людей Парижа и людей Лондона. Бла-бла-бла. А я люблю Москву. Я отсюда вообще никуда не могу уехать. Я прям ваще без Москвы не могу. Я приехала в Париж – там девушка в три ночи должна одна бежать в хреново-куку­е­во, за свои деньги покупать сигареты. Это жесть. А у нас в Москве хорошо. Да вы вообще понимаете, что это всего лишь роль?

С А на самом деле?

В.Г.Г.: А на самом деле ситуация такая. Я сижу в своем режиссерском кресле в абсолютно бесконфликтном состоянии. И снимаю кино. Меня никто не запрещает. И при этом я знаю, что в те времена, когда снимал Тарковский, я бы кино снимать не смогла. Нет, смогла бы, но мне его в этом, блин, Госкино перехуячили бы и перемонтировали. А сейчас могу. Мне моя страна дает возможность работать. Люди вокруг меня ходят, которых я могу снимать. Пленки – во! И показывают это по «Первому каналу». На что мне жаловаться? Больше того, я вам страшную вещь скажу: я голосовала за Путина, представляете? Меня сейчас все загнобят, блин. А за кого еще голосовать? А что? Конкретный правитель, которого мы заслуживаем. Я не пропагандирую его, я говорю, что мы его заслужили. Просто это очень модно – кого-то гнобить. Михалкова, например, модно обсирать. Понимаете? Я одета. У меня семья не голодает. Пенсии маленькие, но, думаю, что-то сделают с этим. Вообще, очень богатый город Москва. Очень много богатых людей. Эти люди могли бы помогать пенсионерам, денег дать, не знаю. Но многие и так занимаются благотворительностью – и заметьте: при этом президенте. А те, которые пишут книжки, пародию на совок, – им не нравится эта страна. Так, может, вы уедете?

С А говорили, что ничего не знаете, что вокруг вас происходит.

В.Г.Г.: Я знаю, что есть «Единая Россия» и есть люди, которые считают, что все продается кровавому режиму. Я знаю, что Ходорковский сидит в тюрьме. И что красивые люди не должны сидеть в тюрьме. Это вообще был мужчина моей мечты. Он супер, самоотверженный, божественный. Я на его грант училась в киношколе «Интерньюс». Я ему письмо отправила, и он ответил. И как я могу одновременно, спрашивается, голосовать за Путина и так говорить о Ходорковском? Да так! Я и того и того понимаю. И тот и другой поступили ровно так, как они могли поступить.

С И одновременно восхищаетесь причисляющим себя к оппозиции Лимоновым – даже мечтаете фильм снять по его роману «Это я – Эдичка». Или это совсем не связано с его политической деятель­ностью?

В.Г.Г.: Лимонов? Если это политика, то я тоже так могу дома политикой заниматься. Я была у него. Там куча детей бегает. Я спрашивала у членов его партии, кто они. Я, говорит, грузчиком работаю. Какая же это политика – собирать и науськивать молодых, чтобы они яйцами в кого-то кидались? Я спросила Лимонова: Эдуард Вениаминович, а при другом строе вы чем бы занимались? Тем же самым, говорит. Ему чего ни предложишь – он всегда будет против. У него диссидентство в крови. Он этим живет. Но когда ты сидишь в своем Харькове и стихи друзьям запрещенные читаешь с бутылкой водки – это одно. А сейчас кто стихи запрещает? Лимонов как раньше ел свою колбасу за три рубля – так и сейчас ест. Просто он статус диссидента потерял. Лимонов же семьдесят шестого года, когда он «Эдичку» написал, – это бог, великий русский писатель. Но если бы я действительно знала все перипетии, политические коллизии и все остальное – я бы снимала абсолютно другое кино. Вы представляете, какое бы я кино снимала, если бы реально вникла в то, что происходит в стране? А вообще я вам скажу: какой народ – такой и сериал на «Первом канале». У нас коллективное бессознательное – это передачи «Час суда», «Давай поженимся» и сериал «Школа». Такая сорокиновщина в головах… Ой, слушайте, да надоело мне это все… Сейчас поеду – в машине тоже посплю. А там в машине моя рубашка Armani лежит. Купила сегодня. Я прям тащусь. Я завтра же до часу сплю! Ура! (Охраннику.) Я завтра до часу сплю, дяденька!С