Тигран Кеосаян: Время пересмешников
Я как-то не пересекался в своей жизни с таким громким делом, как подвиг. Может, потому что у меня, воспитанного не только семьей, но и советской пропагандой, был слишком высокий счет к этому слову: Мересьев, Космодемьянская, Матросов, Гастелло, Стаханов... Были в моем детстве и неоднозначные подвиги. Например, поступок Павлика Морозова, заложившего родных, у меня вызывал полное непонимание. Еще до всех перестроек и открытой прессы. Я вспоминал своих старших родственников и ярко, до крошечных деталей представлял, что бы они со мной сделали, повтори я этот подвиг. Думаю, мой конец был бы скорее недолгих мучений Морозова, причем без всяких шансов на увековечивание.
Мне почему-то кажется, что моему соотечественнику, родившемуся в девяностые годы, все перечисленные фамилии мало что скажут. Подвиги этих людей, иногда мнимые, но в абсолютном большинстве своем самые что ни на есть настоящие, остались для нынешних молодых в той неизвестной стране, о которой иногда вспоминают их родители и дедушки.
Они остались в великих фильмах, снятых на черно-белую пленку и совсем не в 3D, в текстах великих песен, когда-то эксгумированных федеральным телеканалом, чтобы в многочисленных караоке нашей страны, выпив лишнего, молодые девушки и мальчики голосисто и не очень выводили красиво звучащую, но плохо понятную им по сути строчку: «Светилась, падая, ракета…» И все это, наверное, нормально, но в моей юности я и представить не мог, чтобы эту и подобные ей песни орали в микрофон подвыпившие малолетки. В моей юности их пели за празднично накрытыми столами взрослые люди со строгими лицами. По мере пения их глаза становились влажными, а голоса хриплыми. Единственное, что объединяло их с нынешними исполнителями, — они тоже были не сильно трезвыми. Но тогда сочетание песен и состояния души выглядело органичным. А сегодня — неуместным.
Мы, родившиеся в шестидесятые и семидесятые годы прошлого века, не заставшие великой и страшной войны, застали участников того самого подвига, о котором снимали фильмы, слагали стихи и писали песни. Этот подвиг был для нас не сухим абзацем в учебнике истории. Этот подвиг жил в моем доме, приходил в гости к родителям, играл на аккордеоне по вечерам на скамейке у подъезда в окружении своих сверстников с медалями и орденами на блузках и пиджаках. Он был зримым, этот подвиг. Сам факт моего существования делал это подвиг безусловным.
Любая власть — тоталитарная или самая демократическая — желает присвоить себе подвиг. Ведь подвиг возвышает власть в глазах людей, делает ее легитимной по сути, раз из-за нее идут на жертвы. Советская власть не была исключением. Решительно попрощавшись со всем славным, что было до Октябрьского переворота в жизни великой империи, взяв оттуда не более десятка событий, которыми позволялось гордиться, новая власть занялась созданием новейшей хронологии подвигов, которые при ближайшем рассмотрении сильно тускнели.
Гражданская война не могла быть признана безусловным подвигом в силу самого названия: какой же это подвиг, когда брат на брата, сын на отца. Коллективизация? Но куда деть миллионы погибших от голода? Сотни тысяч политзаключенных до кровавых хрипов, до дистрофии и смерти возводили электростанции и рыли каналы. Это не отменяет нечеловеческих усилий остального населения страны, но осадок, согласитесь, некоторый остается. Так что с индустриализацией и послевоенным строительством у власти было тоже не все ладно.
Вот космическая программа — это был подвиг. Всего через двенадцать лет после разрушительной войны создать трансконтинентальную ракету и заставить всю планету выучить новое слово «спутник» — это было настоящим подвигом. Подвигом народа, который недоедал, ходил в обносках, но космос покорил. Кто-то может спросить: а нужен ли был космос такой ценой? Но это уже так, вопрос для обсуждения.
Полностью колонку читайте тут.