Как слова «мораль», «духовность» и «традиционные ценности» стали нецензурными

Нет нужды пересказывать недавние новости: врубив Rammstein, байкеры катаются за традиционные ценности, приезжие прихожане истово защищают духовность, а крупные телеканалы транслируют их суровые лица. И вообще обстановка в Москве такая, что если сейчас провезут по городу боярыню Морозову, никто даже особо не удивится.

В этих настроениях последних месяцев стало как-то заметно, что в нашем кругу общения (в самом широком смысле) вряд ли найдутся люди, которые могли бы выйти на митинг с плакатом «За мораль и нравственность», зато половина нашей френдленты в «Фейсбуке» запросто сорвется на любой автопробег «За честные выборы». При этом маловероятно, что все наши знакомцы так уж аморальны и безнравственны, а демонстранты, ратующие за «разумное, доброе, вечное», были бы все сплошь за фальсификации и прочую беззаконность.

Мораль, духовность, традиции — все эти слова вдруг стали маркерами, которые отделяют условно «своих» от условно «чужих». Разделение выглядит искусственным, но бесповоротным: так называемый «образованный слой» (что архаичнее, но все же точнее понятия «креативный класс») сегодня просто не может произнести такие слова всерьез.

Беседа без иронии возможна разве что с теми, кто увлечен этой темой профессионально. «Общество сформулировало консервативную позицию и либеральную. И все эти слова принадлежат сейчас консерваторам, — констатировал Николай Аблесимов, сотрудник петербургского Института филологических исследований. — И раньше человека, навязывающего свои нормы, называли моралистом (а это слово всегда имело негативный оттенок). Но теперь, когда мы слышим о традиционных ценностях, сразу же представляем людей с агрессивным мировоззрением, которые учат любить родину и не любить геев».

«Консервативные» слова захватывают все новые территории. Один московский театральный критик недоумевал в своем блоге: в провинциальных институтах культуры до сих пишут дипломы с казенными названиями вроде «Роль искусства в духовно-нравственном и патриотическом воспитании молодежи». На что читатели ему огорченно заметили: это не до сих пор, это только начало. Со дня на день все бросятся перевоспитывать всех.

«Апелляция к морали и традиции становится способом управления людьми, — поясняет аналитический психолог из Клиники доктора Юнга Жанна Сергеева. — Если у человека не сформирован внутренний нравственный закон, его легко поймать на удочку морали внешней, общественной — он сразу начинает слушаться того, кто выступает в роли авторитета».

Общественная мораль, запущенная сверху, крепнет и надувает щеки, хотя, казалось бы, предыдущая эпоха могла бы отвратить от нее навсегда. Те, кто хоть краешком застал советскую школу, должны бы вздрагивать от любой пропаганды любого добра. Сразу ведь возникает картинка, как зачитываешь вслух сочинение «Мое представление о счастье», защищая перед разнообразно посторонними людьми свое право иметь это самое представление.

«Попытка насадить общую мораль возникает в отсутствие единой для всех системы понятий, — говорит Николай Аблесимов. — В этом смысле показательно устройство слова “совесть”. Оно происходит от “со-весть” (con-science), то есть означает “общее знание”. Теперь же нет никакого общего знаменателя. Мы живем в открытом мире, ездим за границу, перед нашими глазами множество самых разных примеров жизнеустройства».

Для обозначения индивидуального этического чувства приходится искать новые слова, потому что старые дискредитированы. Смысл из них вытряхнут сегодня так мощно, что этому мог бы позавидовать Джордж Оруэлл, когда-то придумавший знаменитые максимы «Свобода — это рабство» или «Незнание — сила».

Оживить слова, узурпированные моралистами, будет теперь непросто. «И это тоже работает на размежевание, — говорит Жанна Сергеева. — Вы испачкали наши слова, — будто говорит интеллигенция, — теперь забирайте их себе».

Частное сопротивление коллективной морали чем-то напоминает известную довлатовскую историю о Бродском: «Если Евтушенко против колхозов, то я — за». Занимать какие-то позиции нынче вынуждены даже те, кто, казалось бы, не разделяет саму идею позиционного противостояния.

Но пока под «традиционными ценностями» однозначно понимают гонения на гомосексуалистов, требования семилетнего заключения за мелкое арт-хулиганство, запрет какой-то неведомой пропаганды сексуальности, слишком многие будут против.

Судя по всему, скоро появится социальный запрос на новый словарь — неназванные явления никуда не исчезают. Возможно, в силу войдут еще не запятнанные, но уже подзабытые «честь», «достоинство», «уважение», «сострадание». Или появится мода на эстетские термины вроде «эмпатии» или даже «эвдемонизма».

«В какой-то степени словарь нынешних традиционалистов занимает нишу табуированной лексики, — делает парадоксальный вывод Николай Аблесимов. — Они хороши как крайнее эмоциональное средство, но сразу обесцениваются, когда их начинают употреблять с частотой нецензурных междометий».

И очень похоже, что пока любители посконности будут ругаться моралью, интеллигенция сможет реагировать только одним способом — старым проверенным матом.