Вадим Рутковский: Русский Декамерон и заветные сказки
«Водитель, внимание! На территории города-курорта Сочи скорость ограничена! 60 км!» Невинное объявление, но выглядит форменным издевательством: в городе-курорте скорость часто ограничена шестью километрами в час; пробки такие, что олимпиаду здесь надо устраивать по спортивной ходьбе.
А тем временем в «Парк Отеле» (где живет часть гостей фестиваля, включая меня) номера обогатились пояснительными табличками «Полотенце для ваших ручек», «Полотенце для ваших ножек», «Полотенце для вашего благоухающего тела» (жалко, что не тельца). Такие абсурдно-забавные детали, раскрашивающие повседневность, можно собирать горстями и — было бы желание — превращать в новеллы. Я это к тому, что первая половина конкурса «Кинотавра» собрана из фильмов-мозаик; название одного из участников — «Рассказы» — подошло бы многим.
Малая форма кажется режиссерам более предпочтительной — то ли от неспособности совладать с прихотливой романной структурой, то ли от уверенности в том, что жизнь слишком мелка и короткие истории отобразят ее точнее. Особняком — шедевр Василия Сигарева «Жить», суровый, жуткий, но только кретин обзовет его чернухой: эффект фильма сродни античному катарсису. Формально он тоже складывается из новелл, их герои сталкиваются со смертью близких (отца, мужа, дочерей) и решают, возможно ли после этого жить (или не жить). Но Сигарев (великий русский драматург, если кто не знает) связывает все линии в единое эпическое целое, создает панораму мучительной (повторюсь еще раз: это бескомпромиссный, бьющий в болевые точки фильм), но, несмотря ни на что, бесценной жизни. Все прочие конкурсные фильмы-рассказы, независимо от художественных достоинств, и рядом не стоят по глубине и смелости мышления. Притом что все с «Жить» так или иначе рифмуются. Программа «Кинотавра» сама по себе выглядит концептуальным произведением искусства — такое случается только на трех фестивалях мира: в Каннах, Локарно и Венеции (а вот в Берлине, например, никогда). Это не значит, что в конкурсе сплошь выдающиеся фильмы, совсем нет, но вопрос, почему та или иная работа сюда попала, не возникает.
«Белый мавр, или Три истории о моих соседях» Дмитрия Фикса — ничтожное с точки зрения кинематографического качества произведение, по сути, телемуви, выглядит как набор фрагментов, не вошедших в сериал «Все мужики сво...». Но вписывается в программу и новеллистической структурой и стремлением объемно показать жизнь определенного социального слоя — примерно того, что заседает в ресторане у Бориса Хлебникова, — новой московской буржуазии с богемным уклоном.
«Рассказы» Михаила Сегала — четыре не связанных между собой фрагмента, способных существовать и самостоятельно (частью фильма стала короткометражка «Мир крепежа», победившая на прошлогоднем «Кинотавре»). Литературный стиль рассказов схож с текстами израильтянина Эдгара Керета (он не раз издавался по-русски, в том числе, в отличных переводах Линор Горалик) — это такие бытовые анекдоты, доводящие реальность до гротеска и абсурда; на мой вкус, у Сегала получается топорнее, он грешит этаким самолюбованием остроумца, повторяющего шутку несколько раз. И ритм Сегал-режиссер не держит фатально. Но собранные под одной кинообложкой «Рассказы» оказываются осмысленным и не лишенным виртуозности реестром российских архетипов. Первый анекдот, «Мир крепежа», разбирается с таким мифологическим явлением, как русская свадьба. «Круговое движение» живописует коррупцию на всех уровнях: начинается в автомастерской, специализирующейся на липовых талонах техосмотра, заканчивается в загородной резиденции президента (как бы Путина изображает — жив, курилка — Игорь Угольников). И при всей кавээновской прямолинейности в этом эпизоде сквозь сиюминутную социалку ухмыляется Салтыков-Щедрин. Анекдот номер три, «Энергетический кризис», лихо связывает русский языческий мистицизм с русской классической литературой. А самый смешной, четвертый рассказ разбирается с кровавой историей ХХ века в сексуальном ключе: «Возгорится пламя» — про короткий роман взрослого литературного редактора с прелестной юницей, имеющей весьма приблизительные представления о войнах и репрессиях. «О чем с тобой трахаться?!» — кульминационная фраза, идеально выражающая поколенческий конфликт.
Финальные титры «Рассказов» идут на фоне книжных страниц, на одной из них можно разглядеть редакторскую почеркушку: «Пафос прибрать, а так нормально». Чего-чего, а ложного пафоса на «Кинотавре» нет нигде. Избежала его и экранизация Фридриха Горенштейна, фильм «Искупление» Александра Прошкина (того, что знаменит советским еще сериалом «Михайло Ломоносов» и «Холодным летом 53-го»). Этот пейзаж после битвы — лишь формально мирные, голодные и неуютные сороковые, населенные неприкаянными, изживающими травматические синдромы людьми, — Прошкин рисует с помощью оператора Геннадия Карюка, постоянно сотрудничающего с Кирой Муратовой. И неожиданно соцреалистический мир Прошкина приобретает муратовское эстетство, муратовскую странность и отчаянность.
Уже очевидно, что жюри, сплошь состоящему из режиссеров, придется нелегко. А впереди и Авдотья Смирнова, и Павел Руминов, и Светлана Баскова, и Павел Костомаров с Александром Расторгуевым. О них — в следующих репортажах, которые, так же как и этот, будут напечатаны черными от шелковичного сока пальцами. Да, помимо кино, я здесь еще и шелковицей объедаюсь; говорю об этом специально, чтобы пафос прибрать.