Татьяна Догилева: Неуспешный театр — одно из самых страшных заведений в мире

СКак вы попали в театр Ермоловой?

Я пришла в театр одновременно с Олегом Меньшиковым в 1985 году. Мы с ним подружились на съемках фильма «Покровские ворота», а в театре Ермоловой наша дружба совсем окрепла. Мы ушли тогда из своих театров, где играли главные роли, за молодым, прогрессивным режиссером Валерием Фокиным в надежде создать такой театр, чтобы все ахнули.

СПотом Меньшиков покинул театр, а вы остались.

Да, я сыграла в «Нашем Декамероне», который поставил Роман Григорьевич Виктюк. Реакция на этот спектакль была неоднозначная, но зрительский успех был очень большой. В то же время труппа становилась все больше недовольна Фокиным, и в конце концов встал вопрос о недоверии к нему как к художественному руководителю. Когда театр успешный, все заняты своим делом, но когда нет — это одно из самых страшных заведений; это такие интриги, сплетни, такие глупости, что находиться там просто вредно для здоровья.

И однажды труппа — больше 60 человек — осталась вообще без театра: его закрыли в связи с аварийным состоянием. А спектакль «Декамерон», где было занято четыре человека, стали гонять по гастролям. Никогда не забуду, как в каком-то ДК «Звезда» мы с артисткой Светланой Головиной переодеваемся, стоим голые — входит какой-то пьяный истопник, смотрит на нас и говорит: «Ничего-ничего, мы свои».

Театр не работал, а я типа зарабатывала деньги. И хотя говорят, что кто-то еще где-то играл, это неправда: больше ни один спектакль в то время зрителей не собирал.

СПочему вы тогда не ушли из театра? Что вас там держало?

Держал спектакль, держала инерция, держала зашоренность актерская. Мне тогда в голову не приходило сказать: я не поеду на эти гастроли.

Но в какой-то момент я отказалась играть «Наш Декамерон» — и по годам, и вообще. И тогда я узнала, что собран худсовет с вопросом: «Как избавиться от Догилевой?» Выгнать просто так меня не могли, я была кормящая мать. Вообще-то я сама хотела уйти, но вспомнила эти гастроли за маленькую зарплату и сказала: вот теперь я отсюда не уйду. В этом, может быть, присутствовала некая доля вздорности, но я была молода и отстаивала свои права.

СПредставьте, что вы директор театра, в котором 60 не играющих, никому не нужных артистов. Как с этой ситуацией разбираться?

Взять пять-шесть пьес — пусть все репетируют. Театральным актерам очень важна занятость, выход на сцену.

СОни будут репетировать, а на эти пьесы никто не будет приходить. Что с этим делать?

Я не знаю, что с этим делать, потому что театральная система рухнула, как и другие системы. Как все в стране, так и в театре, театр не может жить отдельно. У нас нет режиссуры, у нас исчезла театральная школа, нет молодых актеров, у нас бедный человек не может без блата.

СА что вы думаете по поводу того, что сейчас делает управление культуры московского правительства, которое молодых, успешных отправляет работать в загнивающие театры?

Мне вообще все, что делает правительство, не нравится. Берут человека, кидают его в незнакомый ему театр, где он никогда не работал, не знает труппы, ничего — с какого переляху?

Я, например, с уважением отношусь к Серебренникову, я вижу его направление — оно мне не нравится, оно неприемлемо для меня, но я вижу его почерк, его энергию и работоспособность. Почему он должен работать в театре Гоголя?

СЧтобы там забурлило, жизнь появилась.

Театр так не создается. Он снизу создается, как, например, создавался «Современник»: единомышленники собираются, репетируют...

СА можно как-то реформировать театральную махину, которая осталась с советских времен?

Да там не из чего реформировать.

СА что нужно сделать?

Не трогать. Пусть останется то, что есть. Уже столько всего разрушили до основания — потом думали, чего построить. Сейчас если все театры разрушить, думаешь, на их месте новые театры будут? Нет, там будут торговые центры. Уже лучше пусть театры с пустыми зрительными залами. А потом, глядишь, что-нибудь изменится, что-нибудь возродится. Не надо трогать и разрушать, я категорически против.

СКстати, чем закончилась ваша борьба против застройки вашего района, в частности, Большого и Малого Козихинских переулков, где компания Никиты Михалкова «Тритэ» начала строительство гостиницы?

Полное и тотальное поражение. Все сломали, все изуродовали и строят свои дряни. А что осталось, хотят сломать и построить лакшери-дома с семиэтажными подземными парковками. Испортили всю дренажную систему, уже все заливает, а им все мало. Новые дома стоят пустые, гаражи пустые, потому что они очень дорогие, но это никого не волнует; идет отмывание денег, и все уже давно на Каймановых островах.

Я очень хотела стать чьим-нибудь доверенным лицом, чтобы прекратить стройку. Мы обращались ко всем партиям. Но в России не действуют никакие законы. И все врут, а потом тебя же обливают грязью.

Вообще все, что здесь происходит, напоминает какое-то самоуничтожение. Так я себе представляю средневековый Китай, когда личность и жизнь человека ничего не стоят, а ты существуешь только для того, чтобы выкладывать пол мозаикой в великом дворце.

СВы участвуете в протестных акциях?

Я очень уважаю людей, которые ходят на митинги, считаю, что это лучшие люди страны, и если что и может измениться, то благодаря им. Но сама не хожу, потому что я слишком эмоционально все воспринимаю, и я была бы там первая, кого бы схватил ОМОН.

СВозвращаясь к Меньшикову. Вы обижены на него?

Он стал очень странный. Прочитав его интервью, я не могу поверить, что люди могут так меняться: Меньшиков, которого я знала, никогда в жизни всего этого не сказал бы. Половина сказанного там вызывает у меня смех. Я долго держала веселый такой тон, а потом думаю: да что я буду врать? Да, я плакала, я обижена, да, у меня болело сердце из-за того, что крестный отец моей дочери, став художественным руководителем театра, первым приказом увольняет меня, и делает это очень некрасиво. Я бы и так ушла, меня и так там 20 лет нету.

СМожет быть, он сам жалеет о том, что так получилось?

Он ни о чем не жалеет, он безгрешен. Когда-то работать с Меньшиковым было огромным удовольствием. Мы понимали друг друга с полуслова, мне очень нравилось, как он играл. У него всегда была невероятная самоирония, он никогда не врал. А сейчас тот, кто ему скажет, что у него есть какой-то грешок или что он не прав, сразу становится врагом, и его тут же надо уволить.С