Виктор Ерофеев: Закат Джеймса Бонда

Когда-то, еще в советские времена, одна моя подруга-художница сказала мне в качестве комплимента, что, если бы я не был писателем, то был бы Джеймсом Бондом. Бонд был тогда запретной и соблазнительной фигурой, симпатичным врагом, джентльменом, ловеласом. Никто у нас его не видел, и мало кто о нем читал, так что он существовал в качестве как бы фольклорного героя, которого каждый наделял любимыми чертами, и от этого он превращался в исполина, богатыря. Собственно, он до сих пор обладает фольклорными чертами. И потому, что его играли разные актеры на разный манер, тем самым дав ему возможность остаться в тени, и потому, что у нас есть какая-то особая страсть любить секретные фигуры нелегалов. В любом случае Бонд у нас разросся и превратился в мечту. Откуда-то мы узнали, что его любит Кеннеди, а потом еще выяснилось, что его любил и убийца Кеннеди. А интеллигенции он нравился, потому что он был антисоветчиком и убивал «наших», и все говорили с удовольствием: «Из России с любовью!» И потом, конечно, очень волновало то, что у него был длинный черный пистолет, который, сложив руки, прикладывал к лицу, а рядом – красотка с ногами и пышной грудью. То есть Бонд был антисоветчиком с сексуальной платформой. Чем меньше мы знали Бонда, тем больше мы его себе воображали и любили.

Конечно, мы почти ничего не знали о Флеминге, даже казалось, что Бонд родился сам по себе, что его нашли в капусте, что было бы совсем замечательно. Нравилась его неуязвимость. Нравилась очень его легкость и смекалка. Мы привыкли к серьезным, мрачным агентам и шпионам, а Бонд был как пушинка, пушинка-богатырь. Ну и, конечно, он хорошо одевался – это мы видели на фотографиях: смокинг, бабочка. В общем, англичанин.

Но когда подруга-художница сказала, что я бы мог быть Джеймсом Бондом, мне это не очень понравилось. И чем дальше я узнавал о Бонде, тем меньше все это мне нра­вилось.

Бонд родился из фантазий Флеминга относительно самого себя. Флеминг был хорошим журналистом и сотрудником британских спецслужб, но его честолюбие создавало фантастические картины. Он передал Бонду свои черты, вплоть до челки, свое воспитание и образование. Свой идеал джентльменства. Успех проекта «Джеймс Бонд» состоял прежде всего в том, что он зацепил честолюбие многих других мужчин в разных странах. Мужчина любит быть неуязвимым. Он любит, чтобы на нем висли женщины. Он любит стрелять и прятаться, как ребенок. В Бонде и есть что-то от большого ребенка. Но еще мужчина любит быть безнаказанным. А Бонд получил от спецслужб лицензию на убийство и потому мог убить кого угодно, а это прельщает многих мужчин.

Флеминг был незамысловатым писателем. Он писал простым языком и любил яркие сравнения. Этот средний уровень письма тоже привлекал бесхитростных мужчин всего мира. Бонд был «своим», при этом остросюжетным, со скромной порцией размышлений, без длинных диалогов – в него не надо было вчитываться. И еще всем понравилось «агент 007». Вроде бы пустяк, но это «007» оказалось просто магическим, обаяние распространилось даже на неожиданные фигуры. Например, помню, помощник Брежнева, Андрей Михайлович Александров, с которым дружил мой отец, заказал себе на «Чайку» номер «007» и нам подмигивал: вот я какой крутой, хотя такого слова еще не было. Зато сейчас у крутых номер «007» по-прежнему в чести, и сразу видно, что у них за идеалы.

Но сравнение меня с Бондом мне не понравилось, потому что мне принципиально не нравилась роль резидента, агента, шпиона, разведчика. Я невзлюбил Бонда, как и Штирлица. И, несмотря на то что Бонд боролся с коммунизмом, мне он казался несимпатичной фигурой: он обманывал, накалывал, крался, выдумывал всякие приспособления. Враги у него были правильные, а вот повадки – какого-то хищника.

И еще мне было немного жалко англичан. Мне казалось, что Бонд – месть Флеминга и всей Англии за потерю великой империи. Кончилась империя, сократилось могущество – и появился шпион Бонд. Островной персонаж мирового значения, который общался с американскими спецслужбами как равный, который бил недобитых нацистов и который, разумеется, защищал Запад от коммунистов. Мне и сейчас кажется, что его величие, любовь к Бонду королевы, его появление на лондонской Олимпиаде, продолжающийся ажиотаж вокруг него – все это от сохранившейся обиды. И это его желание все сделать при помощи хитрой техники: мол, мы многое потеряли, но мы всех умнее и потому никого не боимся.

Со временем идеал Бонда стал рассыпаться. Сначала потому, что кончилась холодная война и Бонд не стал так востребован, как раньше, образ врага растворился, на борьбу с арабами Бонда еще не послали, а представить себе, что может делать Бонд, если он не агент, невозможно. Он – воплощенный агент, мягкий культ силы, который мужчины любят.

Но дело не только в конце холодной войны. Бонд в связке с Флемингом построен на наборе джентльменских ценностей. Они внешне выражены в особом стиле одежды, в парадном, безукоризненном виде, в любви к шикарным ботинкам, носкам и носовым платкам. В любви к мировым брендам. Этот идеал в Европе уже потрескался. У нас больше любителей гламура, чем в Европе, но и у нас как-то уже прошла абстрактная страсть к смокингам.

Внутренние ценности джентльмена тоже несколько потускнели. В английском джентльмене есть какая-то ­неизбывная чопорность. Есть надменность, высокомерие, нелюбовь к физическому труду. В нем, конечно, есть много правильных идей относительно чести, достоинства, личностной независимости от государства, но фигура выспренного «барина» вышла из моды.

Правда, чтобы спасти Бонда, режиссеры научили актеров играть его несколько иронично, как будто не совсем всерь­ез, превращая Бонда в постмодернистского агента, который вроде бы есть, но одновременно его и нет. Его подвиги стали не совсем настоящими, а он сам как будто подмигивает нам с экрана: веришь – не веришь?

Ну, конечно, веришь. Только не совсем понятно в кого. До фарса дело не доходит, а триллер исчезает. Получается жанровая путаница.

Наконец, его отношения с женщинами. Я, конечно, не феминистка, которая на каждом углу кричит о мужском непотребстве и видит сексизм в естественном желании мужчины совершить с женщиной половой акт. Я вообще против политкорректности в искусстве. Нет, я не феминистка хотя бы потому, что я мужчина и как мужчина несу крест сексизма в фантазиях и наяву. Я убежден, что мужчина, если ему нравится женщина и он хочет с ней спать, должен замутить ей голову и поступить с ней несколько не по-христиански. Но я не считаю, что прицельная охота на женщин всякий раз превращается в драматическую философию Дон Жуана. Джеймс Бонд – большой охотник до женщин. Он вошел в массовое сознание миллионов читателей и кинозрителей как герой-любовник, покоритель грудастых женщин многих национальностей и рас. Но сам подход к сексу у него какой-то заматерелый. Его создатель, Флеминг, тоже был бабником. Говорят, что, когда он при­ехал в Москву в 1939 году, его в «Национале» застукали в номере с какой-то комсомолкой из Одессы (интересно, что с ней стало, или это был агент НКВД?). В связке с Флемингом Бонд обладает холодной страстью. Он о женщинах невысокого мнения (у джентльменов это не считалось неприличным), но ему нравится с ними трахаться. Герой европейской культуры Дон Жуан был куда более осмысленной фигурой. Дон Жуан искал идеал женщины, не находил его и снова искал. Кроме того, он искал утешения в женщинах в эпоху постепенной утраты Бога. Если Бога нет, ищи утешение в женщинах! У Бонда нет этого метафизического чердака. Он прост. Он любит Англию и любит женщин. Почему? И когда понимаешь, что у Бонда нет личностного ответа на эти вопросы, а есть только долг и похоть, становится ясно, что этот герой недолго продержится. Он отразил кусок своего времени. Он был замечен в пятидесятые годы, его тиражи в Англии достигли семи миллионов экземпляров, а в Америке продали десять миллионов! Он поднялся на самый верх успеха. Тем не менее его создатель Иэн Флеминг знал себе цену как писателю и хандрил, часто впадал в депрессию. Наступает закат ­Бонда. Он уходит, но одновременно остается. Остается как памятник противостояния Востока и Запада, как памятник эпохи раннего «Плейбоя», как любопытный представитель последнего поколения английских джентльменов. Нет, весь он не умрет!С