Месье Дерьмо, Селин и святые моторы. Интервью с Дени Лаваном

Наша беседа с актером начинается с того, что он находит в реквизиторском цеху Театрального центра на Страстном единственную трехногую табуретку. Садится. Падает с нее. Смеется громче всех.

Дени Лаван: Оп-ля! Не вышло.

Камила Мамадназарбекова: Вы в порядке?

Дени Лаван: (напевая песенку, приносит себе другую табуретку): Да-да.

Камила Мамадназарбекова: Вы известны как актер движения, актер с очень сильным физическим, физиологическим присутствием на сцене. Но я вот видела вас летом в Авиньоне на концерте-читке, вы там спокойно так стояли, читали письма Жана Вилара Жоржу Перросу.

Дени Лаван: Точно, с Miossec (музыкант из Бретани. — Прим. ред.)

Камила Мамадназарбекова: Можно сказать, что теперь вас больше интересует слово, декламация и все такое?

Дени Лаван: Да нет. Скажем, это два способа выражения, которые интересно объединять и размывать. Я действительно начинал с движения. Мне часто говорили, что я бы мог стать танцовщиком, если бы захотел. У меня есть к этому склонность, но нет специального образования. Я всегда выражал эмоции спонтанными движениями, с самого детства. Потом пытался использовать это в акробатике, в мимических упражнениях. А в слове есть что-то энигматическое — как работать с текстом, как его приспособить для себя, как его сыграть. В какой-то момент я захотел пройти через это, вместо того чтобы пойти в цирковую школу, в балетную или в школу пантомимы. Меня влекло поэтическое слово, слово театральное. И в то же время мне не хотелось терять изначально присущий мне способ выражения — движение. Мне никогда не удавалось найти решение этой проблемы ни в театральной школе, ни в собственных экспериментах. Как можно получать такое же удовольствие от слов других людей, как от собственных движений? И вот я все время пытаюсь объединить эти два мира. Сегодня, кстати, мне часто предлагают работу исключительно с текстом — закадровый голос в документальных фильмах или радиопьесы, как эта запись в Авиньоне. Она проводилась в присутствии публики в живописном дворе под шум листьев, но в первую очередь это была запись для радио. Наверное, дело в том, что у меня физиологичное отношение к слову, я его моделирую, придаю ему форму, как скульптор, в пространстве. Язык для меня просто интеллектуальное упражнение, он пронизывает все тело. Мне кажется, актер сам по себе уже тело — факт выхода на сцену, в нем уже есть органические и физические отношения. Но я не специализируюсь на слове. Сегодня я меньше двигаюсь, менее энергично, чем когда я был молодым, меньше прибегаю к акробатике, но мне большое удовольствие приносят попытки привести в соответствие слово и жест. Соединить жест и слово.

Камила Мамадназарбекова: Вы принимали участие в хореографической постановке.

Дени Лаван: В нескольких.

Камила Мамадназарбекова: А есть ли стиль или эпоха в истории театра, которые привлекают вас больше других?

Дени Лаван: Ну, наверное, театр, с которого я начал. Но на каком-то новом уровне. Это комедия дель арте. Да, я начинал с комедии масок, это итальянская тема, но площадная комедия существовала и во Франции — фарс. Была такая труппа Les farceurs du Pont-Neuf. Забавно, что Леос Каракс использовал это название сразу в нескольких фильмах. Как же его звали, не помню — там было несколько ключевых персонажей, и они были, если хотите, вроде сегодняшних комиков, исполнителей one-man show и стэндап. Ну там были Толстяк Гийом, Табарэн.

Камила Мамадназарбекова: Импровизация?

Дени Лаван:Да, импровизированные слова, уличное представление с публикой, проходящей мимо. Мои первые соображения об актерской игре были связаны с уличным театром. И до сих пор он меня очень увлекает. Это же театр невероятно высокой интенсивности. Нужно удерживать внимание людей. Они же не сидят в уютных креслах зрительного зала и не платят за свои места. Улица очень важна для меня, думаю, именно там я овладел профессией. Не могу сказать, что это было такое уж легкое время, но была такая свобода в этой эпохе, эпохе Мольера, или даже немного раньше Мольера. Итальянская комедия, комедия дель арте, фарс — все это из Средних веков. Именно в этот период театр интереснее всего. Он очень активен, он отделяется от религии, потому что до этого были мистерии на церковной паперти, жизнь Христа и всякие там библейские истории. И вот клоуны и исполнители фарсов отделяются от мистериального театра, от культа и занимаются низовыми жанрами. Вот в этом соль драматического искусства.

Камила Мамадназарбекова: В Holy Motors, кажется, есть эта сакрализация перевоплощения, «священность» этих самых моторов. Мне не хватает слов, чтобы это выразить. Сохранилось ли сегодня что-нибудь сакральное в работе актера?

Дени Лаван: «Сакральное» — слишком пафосное слово.

Камила Мамадназарбекова: Holy.

Дени Лаван: Ну да. Не знаю точно, как это перевести на французский.

В разговор вступает Вера Клейман: «Ну да, это sacre, иногда его еще используют как ругательство».

Дени Лаван: Хм, Sacre Moteurs. Я предпочитаю десакрализацию. Священное — это что-то неприкосновенное, уважаемое, что требует приверженности и посвящения. Мне это не очень нравится. По мне так речь идет скорее о чем-то таинственном, очень древнем, превосходящем в своем масштабе коммерцию, увеселение, дивертисмент. Я это очень сильно ощущаю, когда работаю над поэтическими текстами, не только драматическими. Над словами, написанными очень давно. Я сейчас именно о театре говорю, а не о кино — театр был и до, и после него. О чем-то исконном. Есть что-то если не священное, то очень загадочное в этом способе оживлять мертвых через их тексты, принадлежащие другой эпохе. Порой старинные, как тексты Франсуа Вийона, средневековые, или более близкие к современности, как тексты Артюра Рембо. Тексты Селина, в случае сегодняшнего вечера, автора, который жил не так давно, но которого больше нет. Брать материал, слова, написанные на бумаге, и давать ему новую жизнь, дыхание, дух. Душевные и интеллектуальные силы актера направлены на то, чтобы вдохнуть жизнь в чужую мысль, воссоздать присутствие, воскресить человеческое существо. Для меня в этом магия, шаманизм. И в этом есть что-то священное, да. Именно это меня завораживает в актерской профессии.

Камила Мамадназарбекова: Это очень красиво, что вы говорите.

Дени Лаван: Спасибо.

Камила Мамадназарбекова: Текст писем Вилара был автобиографическим, документальным. В Holy Motors тоже много автобиографического: Каракс сам присутствует в кадре в прологе, одного из ваших персонажей, как и в других его фильмах, зовут Алекс. Вы альтер эго. Значит ли это, что для вас важно присутствие автора в текстах, театральных или кинематографических, за которые вы беретесь?

Дени Лаван: Да! Это очень важно. В театре я очень часто играл альтер эго, выразителя позиции автора, который говорит его словами. Именно в этой точке возникает соучастие, возможность разделить образ мыслей автора. Актера это обогащает. Есть выражение, к сожалению, не мое, оно принадлежит французскому актеру Мишелю Буке: «Нужно сожрать голову автора». Речь не идет, конечно, о каннибализме. Но нужно быть как можно ближе к сознанию, к его миру и разуму, к его эпохе, чтобы быть в состоянии его интерпретировать. Быть в гармонии, в единстве с мыслью, чтобы позволить себе ее предпочесть. Если нет, то получается что-то искусственное, ненастоящее. Для меня актер — это больше чем интерпретатор, кроме того, что он встает рядом с поэтом, он еще и сам на сцене пребывает в процессе поэтического созидания. И это происходит со всеми большими авторами, как в театре, так и в кино. Чаще всего я принимаю предложения кинематографистов, которых считаю настоящими поэтами, у которых есть собственный язык, личность, почерк, взгляд на общество, на эпоху, которые выражают свои соображения поэтически, как Леос в Holy Motors — для меня это поэтическое кино. Это и случай Клер Дени с ее «Хорошей работой», для нее важнее всего чувствительность. Не «месседж», не сконструированная мысль, но ощущение окружающего мира. Это и случай Хармони Корина, с которым я работал над фильмом «Мистер Одиночество».

Камила Мамадназарбекова: В спектакле «Заставить аллигатора...» вы совсем один на сцене. Это, должно быть, трудно. Как вы переживаете это одиночество?

Дени Лаван:Это интересно. Это не первый спектакль, который я делаю соло. Сегодня во Франции все больше соло-спектаклей. Во-первых, никогда нет денег, чтобы собрать ансамбль. И правда, любая пьеса Шекспира требует как минимум двенадцати актеров. Для продюсера это непросто. Ну то есть, в каком-то смысле, я так много выступаю сольно из экономии. Ну и, конечно, это совершенно особый вид выступления. Актер на сцене никогда не одинок, потому что, хвала небесам, есть публика. Но самому приходится вести, выбирать направление, пробираться через текст, через персонажа — это большая ответственность. Это захватывает. Мне очень нравится, особенно если все хорошо идет. Есть ощущение какого-то одинокого плавания. Не на кого рассчитывать, кроме себя самого, в отношении текста, его интенсивности. Нужно все время держать себя в тонусе, это требует определенного опыта. И спектакль получается каждый раз из слуха и зрения зрителей.

Камила Мамадназарбекова: Вот в Holy Motors как раз есть на эту тему диалог между вашим персонажем и персонажем Мишеля Пикколи, где вы спрашиваете его: а что, если зрителей больше нет...

Дени Лаван: Да, там, скорее, про смысл продолжать заниматься этой профессией, про усталость, изношенность, которую часто чувствуют актеры. Это какой-то очень личный, очень важный для меня диалог. Это моя восприимчивость по отношению к тому, что в нем говорится. Это профессия, в которой постоянно приходится сомневаться: все ли я делаю хорошо? Стоит ли продолжать в том же духе? Зачем продолжать? И ответ, что стоит продолжать «ради красоты жеста», он обо мне.

По-французски это выражение несет еще дополнительный смысл, как если бы это было бесплатно, за просто так. Не ради славы, выгоды, комфорта. Ради собственного удовольствия.

Камила Мамадназарбекова: Есть ли что-нибудь общее между персонажем Селина в спектакле и Месье Дерьмо? (Злобный карлик, пожирающий цветы и наличность, впервые появившийся в альманахе «Токио!» и перекочевавший в Holy Motors. — Прим. ред.)

Дени Лаван (смеется как дьявол): Никогда не думал об этом, но это именно так. Никогда не проводил прямой аналогии с Месье Дерьмо, которого все-таки придумал Леос. Каждый раз мне очень приятно его играть, этого месье. Он персонаж эпатажный, бурлескный. Современный бурлеск — трэш. Но у него есть что-то общее с короткометражными фильмами Чаплина. Мне это с самого начала понравилось. Это персонаж-анархист, который переворачивает вверх дном общественные нормы. Американский бурлеск начала ХХ века — Чаплин, братья Маркс, Лорел и Харди, Бастер Китон — их всех отличало асоциальное поведение. Вот Чаплин в обществе, к нему на банкетку присаживается дама — и оп! (Дени Лаван закидывает ноги на стол, за которым мы сидим). Месье Дерьмо такой же! Только в наше время все болезненно преувеличено.

Для меня гораздо более очевидна связь между Селином, то есть писателем Луи-Фердинандом Детуш, и Леосом Караксом. В каждом его фильме есть аллюзия или цитата, связанная с Селином. «Дурную кровь» открывают слова из «Смерти в кредит», в Holy Motors женщину-водителя, которую играет Эдит Скоб, зовут Селин. В «Любовниках Нового моста» на кабинете врача, которому героиня Жюльетт Бинош показывает глаза, табличка «Доктор Детуш». Существует эхо, какое-то сообщничество между Леосом Караксом и Луи-Фердинандом Селином. И Месье Дерьмо становится таким же эхом слов Селина, потому что у них одинаковая манера выражаться в обществе. Селин умеет быть абсолютно свободным, не заботиться о политкорректности, не сдерживать свои человеческие импульсы по отношению к эпохе. Иногда говорить отвратительные вещи. Но вот эта свобода, она завораживает. И кроме того, она подкреплена невероятным стилем, манерой писать, изменившей роман своего времени. С этого как раз начинается спектакль. С его письма. С его жизненной траектории.

Камила Мамадназарбекова: Можете представить себе Месье Дерьмо в сегодняшней Москве?

Дени Лаван: Да-а-а! (начинает мямлить и бормотать, как Месье Дерьмо)

Входит девушка в белой куртке с капюшоном. Присутствующие узнают в ней известную актрису.

Девушка: Здравствуйте! Я Чулпан.

Дени Лаван (вскакивает, обнимает ее): Privet! Kakoi surpriz!

Дальше они долго говорят на чистом русском языке.

Камила Мамадназарбекова: Мой последний вопрос. Я его, честное слово, придумала до вашей неожиданной встречи с Чулпан Хаматовой. Вы же играли вместе лет 15 назад, да?

Дени Лаван: В 1998 году. Мы снимались в Болгарии у немецкого режиссера в фильме под названием «Тувалу». Мы провели вместе три месяца, это была прекрасная встреча. И с тех пор я ее практически не видел. Когда она пришла сюда, это был настоящий сюрприз. Знаю, что она много работает, стала большой русской актрисой. Меня очень тронула эта встреча.

Камила Мамадназарбекова: Но вы с ней говорили по-русски! Вы знаете русский язык?

Дени Лаван: Da, chut-chut. Potomu chto ya uchilsya v shkole.

Камила Мамадназарбекова: Удивительно.

Дени Лаван: Ya pomnyu... Ya mogu govorit nemnozhko, potomu chto ya uchilsya cherez sem let. I potom bolshe net. Ya slyshal Vysotsky i chital neskolko poem po-russki — Marina Tsvetayeva, Anna Akhmatova, Mandelshtam, Yessenine. Ya tolko mogu chitat russki yazyk i govorit nemnozhko, no ne dlya interview. Eto ochen trudno. Luchshe po-franzuski.

Камила Мамадназарбекова: Здесь замешана какая-то история про вашу бабушку.

Дени Лаван: Прабабушку. Она жила в России. Она провела здесь много времени, была придворной дамой, вышла здесь замуж за француза и вернулась во Францию. И там она сохранила очень русские манеры, образ жизни, какую-то печать. Я ее не знал, мне про нее рассказала ее внучка, сестра моей бабушки. Я долго верил, что наша семья имеет русские корни, поэтому даже выучил язык. Потом выяснилось, что это была ошибка. На самом деле эту даму звали Мэри Плимки, и она была англичанкой.С