Катя Капович: Мачо Джо собирается в тюрьму

Есть категория людей, умеющих, не перебивая, излучая лицом участие, слушать вас, а при этом думать о своем. Таких людей любят, о них с восторгом говорят – тонкий собеседник! Иногда они и сами начинают в это верить. Я принадлежу к этому типу людей: мимика сочувствия доведена у меня до автоматизма. Слушая, я киваю головой, понимающе вздыхаю, сочувствую, радуюсь. Обычно мне это сходит с рук. Но, бывает, я пропускаю мимо ушей что-то очень важное, касающееся меня.

Как-то останавливает меня на улице знакомый, все знают его как Мачо Джо. Это большой, шумный и невероятно словоохотливый человек. Придерживая меня за рукав, он говорит:

– О, привет, хорошо, что увидел тебя! Про мой бардак ты уже слышала?

– Нет, – говорю я, а сама быстро начинаю соображать, сколько времени у меня уйдет на то, чтобы отвязаться от него.

А он уже начинает рассказывать что-то про свою коллекцию. Он уже двадцать лет торгует индейским искусством и, поскольку всегда озабочен поиском новых покупателей, жалуется на каких-то дилеров, которые сбивают цены, я ослабляю контроль, или, попросту говоря, ухожу в отключку. Пробуждаюсь только, когда он, сжимая мою ладонь, за что-то бешено меня благодарит:

– Триш так и сказала: они в России еще и не то видели! Так ты, стало быть, согласна?

– Согласна на что? – спрашиваю я осторожно.

– На шесть-семь коробок!

– Каких коробок?

Он всплескивает руками:

– Ты что, меня не слушала?

Я говорю, что, конечно же, слушала, и тут же прошу все повторить сначала.

– Короче, – говорит он, – месяц назад меня взяли за жопу, был суд, мне дали десять лет. Я, конечно, все предчувствовал и до ареста успел кое-что продать, но, естественно, не все. Оставшиеся вещи нужно срочно перевезти, иначе пропадут. Так ты согласна?

– Ты откуда идешь? – спрашиваю я, оглядывая его. Видятся мне при этом разорванные наручники, спиленные кандалы на ногах.

На нем обычные штаны и женская кофта поверх футболки:

– А, это... – говорит он. – Микки, помнишь, такой худой, бывший гонщик? Его жена мне одолжила.

– Жена? Микки?

– Я ж тебе говорю, меня на месяц отпустили. Так можно к тебе перевезти или нет?

Я мычу что-то нечленораздельное.

– Ну и отлично, – благодарно трубит Мачо Джо. – Завтра в пять подъедем, будь дома! У тебя телевизор, надеюсь, есть?

– Телевизор?!

– Ну да, телевизор! – отвечает Мачо Джо, раздражаясь от того, что я все время переспрашиваю. – Мой друг, завтра же бейсбол! Мировой кубок, «Ред Сокс» вышли в финал! Короче, есть?

– Есть, – говорю. – И, может быть, даже работает.

В пять часов они подъехали – Мачо Джо с Триш и Микки с Джейн. Мужчины сходу принялись разгружать контейнер и перекладывать вещи в коробки, а мы с Триш и Джейн вошли в дом. И вот, сидя на высоком табурете посреди моей кухни – одета она была во все черное, как будто Мачо Джо уже умер, – Триш снова пересказывает всю историю. Я уже все знаю, но люди говорят об одном и том же по-разному.

– Я как раз под душем, он еще спал, – всхлипывает Триш. – Звонок в дверь, я выхожу в халате. На пороге, Бог мой, восемь федеральных полицейских с автоматами! Что такое, спрашиваю. Ордер на арест! Я ничего не знаю. Но я действительно ничего не знала! Меня – в наручники, Мачо Джо приковали к раковине в кухне... Восемь часов переворачивали дом вверх дном. Это был такой ужас, такой позор, какого я в жизни не испытывала! Я даже зубы не почистила в тот день!

Всхлипнув, она залпом заглотила остаток воды и посмотрела на нас покрасневшими глазами:

– Десять лет, девочки, десять лет я верила в эту ложь! Как он мог? Потом этот позорный суд. Вы не представляете себе, что у меня был за чудовищный месяц. Он со мной не разговаривал, пил виски и смотрел в окно. Не продал почти ничего. У меня руки опускаются! Через неделю он уйдет в тюрьму, а я останусь ни с чем.

Когда Триш наконец замолчала, Джейн, женщина, мыслящая политически, выразила свои чувства в одном отчаянном восклицании:

– Черт бы побрал эту бушевскую администрацию!

А теперь давайте все по порядку.

Итак, Мачо Джо. В миру – за неимением лучшего слова – Мачо Джо имел репутацию высокого класса арт-дилера, специалиста по индейскому искусству. Но на искусстве, как известно, много не заработаешь, даже на индейском. Поэтому помимо индейских тотемных скульптур Мачо Джо еще торговал гашишем. С одной стороны, повсюду в их доме на специальных мраморных столиках стояли угрюмые животные символы, и стены были увешаны пестрыми индейскими одеялами.

С другой стороны, о которой мы не знали (или не хотели знать), Мачо Джо привозил с мексикан-ской границы гашиш и коноплю. При этом речь шла не о каких-то жалких унциях и даже не о килограммах, а о тоннах и дальнобойных грузовиках. Наверное, при таком виде заработка Мачо Джо лучше было лечь на дно и затаиться, но Мачо Джо был не из тех людей, что прячут деньги под матрас, а сами ютятся в развалинах. Мачо Джо не только не затаился, но на виду у всего города стал строить новый трехэтажный дом.

Год назад он закончил великое строительство. Дом из белого камня стоял на высоком холме, принадлежавшем им с Триш. С этого холма открывался роскошный вид на леса, поля и огороды; по другую сторону лежал чистый дорогой пригород с игрушечными церквями, отелями и маленькими ухоженными парками. Таким образом, помимо непосредственно дома, Мачо Джо с Триш оказались владельцами и этого сокровища. Выходящий теплым летним вечером на крыльцо мог ладонью, как драгоценности из шкатулки, зачерпнуть весь пригород с его изумрудными и рубиновыми огнями. Когда в патио собирались гости, Триш выкатывала на столике кофе со сливками, тонко нарезанные сыры, ягоды в хрустальных вазочках.

– Все чистое, органическое, местного производства. Мы с Мачо поддерживаем местных фермеров! – приговаривала она с гордостью.

Я завидовала.

– Если бы мы вдруг взяли и разбогатели, – иногда произносит мой муж, впрочем, чисто гипотетически, – мы бы взяли к себе жить всех наших друзей-поэтов, а на оставшиеся деньги издавали бы журнал!

Вслух я с ним соглашаюсь, потому что неудобно не соглашаться с благородным ходом мысли, но сама я, если порой и размечтаюсь, представляю дело иначе. «Я тоже хочу дом и чтоб меня все оставили в покое!» – взвизгивает моя истертая в локтях душа. А бедные друзья-поэты и так живут у нас годами.

Так вот, я завидовала напрасно, потому что в то самое время, когда Мачо Джо разливал в тонкие бокалы французское вино и мы мирно выпивали и закусывали органическими продуктами, за Мачо Джо уже велась неусыпная слежка.

Доверив Джейн вести с Триш душеспасительные беседы, я вышла на крыльцо. Теплый октябрьский ветерок трепал листья на деревьях, и в воздухе плыла какая-то осенняя грусть. Было время заката. Что-то в последнее время такие долгие красные закаты нагоняют на меня тоску. Может, оттого, что всё куда-то летит, а я остаюсь?

Доставая скульптуры, мужчины вели степенный разговор:

– ... Ну ладно, понимаю, – говорил Мачо, – промахнулись один раз – не было кандидата! Но когда они избрали этого ублюдка на второй срок, тут уж я совершенно о**л! Это, мой друг, говорит о качестве мозгов в Америке...

Микки задумчиво молчал. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло:

– Знаешь, Мачо, – сказал он, – мне иногда кажется, что в такое время за решеткой сидеть не хуже, чем гулять на свободе. Ей-богу, сам бы сел, лишь бы не видеть весь этот бардак! Куда тебя, кстати, определили?

– В Девенс.

– Федеральная? Курорт-спорт! А кстати, о спорте, вы смотрите сегодня бейсбол?

– Ну так! А ты?

– Что за вопрос!

Мики вытащил из стоящего на газоне контейнера бутылку с пивом и поискал глазами открывашку:

– Так ты когда туда?..

– В понедельник. А что?

Микки снова поискал открывашку и, не найдя ее, опустился на крыльцо.

А дальше сделал следующее. Согнувшись пополам – он был худой и гибкий, как ребенок, – со стороны ботинка просунул в брючину руку и что-то покрутил. Потом подергал ботинок и вместе с ним вынул кусок ноги. Я смотрела не отрываясь. Сверху на голени чернел небольшой металлический штырек, которым он поддел крышечку.

Он показал мне конструкцию:

– Протез – сам делал!

Я сказала, что, в принципе, могла бы и за открывашкой сбегать, но Микки уже и думать забыл про меня. Завинтив ногу обратно в штанину, он поднялся:

– Я могу подвезти!

Мы занесли в дом семь коробок. Мачо Джо заглянул на дно контейнера и вытащил из него последнюю вещь. Это была огромная рыбина из черного малахита; ее вскинутые вверх плавники и судорожно вздыбившийся хвост, должно быть, говорили о содержащейся в ней темной тотемной силе. Мачо Джо поставил ее на траву перед нами и загляделся:

– Эту щуку, друзья мои, я взял у одного черокского мужика еще в восемьдесят шестом году. Две недели курили гашиш, а она все лежала у кровати. Потом я ему говорю: не продашь? «Нет, – говорит, – продать не могу, могу только подарить».

Мы понимающе молчали.

Он сдул с лезвия картонную труху и, прищурившись, поглядел на часы. Зрение, если верить Триш, Мачо Джо подсадил на ночных стриптизах. «Поменьше надо пялиться на голых баб!» – ворчала она, когда он жаловался на глаза.

– Без десяти шесть, пора включать. Вы, надеюсь, остаетесь?

– Джейн вообще-то ночью дежурила... – сказал Микки.

– Понимаю, – ответил Мачо Джо.

Видно было, что он расстроен.

Они зашли в дом, а я осталась сидеть и наблюдать за происходящими на улице переменами.

Ровно в три часа улица опустела, жизнь вдруг втянулась внутрь домов, как улитка в ракушку. Опустели детская площадка, перекресток, магазины.

Было непонятно, как может так быстро опустеть целая местность! Происходило что-то стихийное, вроде отлива. Куда-то подевались многодетные мормонские соседи, старушка, бросавшая собаке теннисный мячик. Все было пусто, только я да еще мексиканский садовник в соседнем огороде остались от целого городка. Когда в одном из домов раздавались особенно громкие голоса, мы с садовником поднимали головы и понимающе улыбались друг другу.

– «Ред Сокс» выигрывают, – сказал он, улыбнувшись мне в очередной раз.

– Похоже, что так.

Он вышел ко мне, раздвинув кусты руками. Это был не садовник-мексиканец, а японец, управляющий филиалом крупной фармацевтической фирмы. Такой уж выдался день – все оказывались кем-то не тем, кем казались. Пора уж было перестать удивляться. Я и перестала.

Его звали мистер Кимото, и жену его звали миссис Кимото. Мы разговорились, что да как, и я спросила, сколько они в этой стране. Они приехали в Америку из Хиросимы двадцать лет назад. Услышав «из Хиросима», я подумала, что, наверное, не смогла бы жить в стране, сбросившей на нас ядерную бомбу. Интересно, что Бертран Рассел именно так и предлагал сделать: сбросить ядерную бомбу на Советский Союз. В каком-то смысле мы ее сами сбросили на себя еще в тридцать седьмом году.

Он показал на портфолио:

– Альбом?

– Портфолио подруги.

– Ваша подруга – художница?

– О нет! Моя подруга – жена коллекционера и...

Я решила не продолжать. Когда-то я работала продавцом в книжном магазине, и коммерческая выучка у меня осталась. Она, видимо, навсегда оседает в организме, как радиация. Сначала я, кстати, была с покупателями честна. Если книга мне не нравилась, я отговаривала покупателя ее брать. Задвигала Коэльо поглубже, прятала «Код да Винчи».

Менеджер завел меня в кабинет.

– Ты кем работаешь?

Я растерялась. Выпил он, что ли, думаю. Я знала, что он держит в сейфе бутылку с коньяком.

– Ты здесь работаешь продавцом! – объяснил он и вдруг не на шутку разбушевался. – Цель продавца – продать книгу. Не обсудить, не дать свою никому не нужную оценку, не спрятать ее черт знает куда, чтоб потом никто не мог найти, а продать. Поняла?

– Поняла, – трусливо ответила я.

– А теперь иди и работай! И чтоб никакого литературоведения! – прокричал он мне в спину.

Я пошла и стала работать. Продавала книги, литературоведением не занималась. Потом и меня, и его, кстати, тоже уволили, но это уже к делу не относится.

В общем, мистер Кимото был на середине портфолио, когда я сказала:

– Великая индейская культура... Могу познакомить с оригиналами! Это – шедевры!

Я думала, что он откажется.

– Пойду предупрежу миссис Кимото, – просто ответил он.

Когда он вернулся, я с трудом его узнала. Вместо рабочей одежды на нем был темно-синий костюм, с которого он на ходу стряхивал соринку. В руках он держал блокнот и калькулятор. Сердце мое подпрыгнуло от радости.

– А почему ее мужа зовут Мачо Джо? Он что – индеец? – спросил мистер Кимото, когда мы входили.

– Да, – говорю, – индеец. Хотя по нему и не скажешь.

Мачо Джо с Триш не отрываясь смотрели на экран телевизора, и показывать работы Мачо Джо отказался:

– Мой друг, – воскликнул он, похлопав японца по плечу, – если есть охота, иди выбирай! А я обязан посмотреть этот матч. Если «Ред Сокс» сегодня выиграет, я могу спокойно садиться в тюрьму. Ты же понимаешь, что второго такого матча не будет еще десять лет!

Мистер Кимото покивал: да-да, конечно. Когда он ушел в гостиную, Мачо Джо тихо спросил:

– Кто этот парень?

– Японец.

– Сам вижу, что японец. Откуда?

– Из Хиросимы.

– Откуда-откуда?

– Из Хиросимы, – повторила я.

– Полное бл**ство! Ты посмотри на этих кретинов!

Последнее, впрочем, относилось к чему-то в телевизоре.

Только во время рекламы Мачо Джо вернулся к разговору:

– Хиросима – культурный центр! – сказал он. – А где ты его нашла?

– В соседнем огороде! Они – наши соседи...

Мистер Кимото отобрал работы очень быстро. Он взглянул в экран, вежливо улыбнулся, потом протянул Мачо Джо две руки:

– А что вы говорили про тюрьму? Я хочу надеяться, что это была шутка?

Мачо Джо пожал только одну из рук, потому что в другой у него был стакан с виски.

– Мой друг, ты можешь надеяться, но мне уже и место известно! Можешь меня навещать.

– Навещать буду. Миссис Кимото тоже! – сказал японец и еще раз потряс его руку.

Мы с мистером и миссис Кимото выпили и закурили. С акации летели золотые листья, щебетали какие-то невидимые, но очень болтливые птицы. Я семнадцать лет живу в Америке, но мне до сих пор кажется, что птицы здесь говорят по-русски. Одна спрашивала: «Крутить, крутить?» Вторая отвечала: «Четыре, четыре, четыре». Третья добавляла: «Тихо, тихо!»

Приблизительно такой же незамысловатый разговор вели и мы.

– Вы много курите? – спрашивала у меня миссис Кимото.

– Четыре с утра, а там как получится.

Мне не очень хотелось касаться этой болезненной для меня темы. Болезненной – потому что сигареты стоят дорого. В день – я как-то подсчитала – я выкуриваю на двенадцать долларов, а зарабатываю в день – это уже подсчитала моя дочь – одиннадцать долларов и тридцать семь центов. Моя зарплата – болезненная тема номер два. Болезненная тема номер три – это метафизика замкнутого круга. Чтобы работать, мне нужно курить. Но когда я курю, я практически уничтожаю плоды своей работы. Подготовка к занятию – пять сигарет. Самопрочистка мозгов после занятия – еще две. Помимо этого, я курю, когда пишу. Стихотворение – тридцать пять сигарет, цикл стихов –... тут я уже даже не бралась считать. По сути, мои издержки на курево должны были бы списываться с налогов. Это – профессиональные затраты, но пойди объясни это налоговому управлению.

Супруги дали мне возможность высказаться на тему налогового управления и разом заговорили, перебивая друг друга.

– Вы пишете стихи? А про что они?

Это – болезненная тема номер четыре. Я жила в России тридцать лет. Меня никто ни разу не спросил, про что мои стихи. В Америке меня почему-то об этом спрашивают все, даже профессиональные литераторы.

– Я пишу про всё, – ответила я.

Они переглянулись, и мистер Кимото достал из кармана телефон.

– Мы с миссис Кимото хотели бы купить ваши книги. Как они называются?

Я продиктовала названия книг. Птицы продолжали переговариваться. Теперь первая говорила:

«Пилить, пилить». Вторая ей отвечала: «Вить, вить». А третья, видимо устав от их болтовни, просто молчала.

– Это, наверное, голубые сойки, – сказала я супругам.

– Да, наверное, – согласились они, но разговор про птиц не вызвал у них интереса.

– А сколько вы зарабатываете с одной книги? – спросила миссис Кимото.

– С одной книги?

Я задумалась.

Мы чокнулись и закурили по третьей сигарете:

– Я почему спрашиваю, – сказала хозяйка. – Я тоже написала книгу, и мы с мистером Кимото хотели бы ее издать за свой счет. Как это делается?

– А про что ваша книга? – спросила я.

Оказалось, этот вопрос был не столь уж бессмыслен.

– Про смерть, – невозмутимо ответила она.

Все еще продолжая улыбаться, миссис Кимото объяснила, что три раза в неделю работает с умирающими людьми. Приходит, сидит с ними, читает им стихи. Ее услуги оплачивались значительно выше моих. Сорок долларов в час.

Я посмотрела на нее и подумала: не поинтересоваться ли вакантными позициями? Что-то меня остановило.

– Я могу спросить у своего издателя.

– Если не трудно...

– Нисколько. Я обязательно узнаю! – щедро пообещала я ей, заранее понимая, что ничего такого делать не стану.

Почему люди врут, думала я, пробираясь через кусты к себе домой. Ведь никакого же проку мне не было в этом вранье! Может, хочется иногда выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле?

Мачо Джо был в прекрасном расположении духа, из чего я заключила, что «Ред Сокс» выиграли.

– Эй, Джипси, – протрубил он (так он иногда называл Триш), – выдай мне подписанный чек!

«У меня уже нет ни чековой книжки, ни х*я», – объяснил мне он и поинтересовался моей фамилией.

– Может, не надо? – неуверенно спросила я, но фамилию назвала.

Мачо Джо выписал чек на полторы тысячи и засунул мне в карман.

– Не говори ерунды!

После этого они стали прощаться. На лестнице он мне сказал:

– Послушай меня хоть раз в жизни: поезжай в Мексику. Остатки самой гуманной в мире цивилизации!

Я пошла за ним:

– Разве ацтеки не делали человеческие жертвоприношения?

Это было неуместно, я сразу поняла. Он уже дошел до конца тропинки, но тут вернулся обратно:

– Слушай, – сказал он, – черокскую щуку я оставляю тебе.

Я утерла слезу и ответила, что буду хранить ее до его возвращения.

– К черту возвращение, загони ее японцу за полцены и поезжай в Мексику. Я тебе говорю: великая цивилизация. И не спорь ты все время, пожалуйста! Знаешь, только не обижайся, ты хороший человек, но у тебя есть эта идиотская привычка – все время спорить. Не спорь, ты не в России! Улыбайся, кивай, и тебя полюбят.

Я хотела возразить ему, что все не так просто, но вовремя остановилась. Мы обнялись, и он пошел, величаво покачиваясь, закуривая сигару, затягиваясь ею на ходу. До него я знала только одного человека, который затягивался сигарой. Тот во время службы в советском флоте спрыгнул с корабля и плыл до Турции две недели. Я с ним познакомилась в Израиле. Он работал океанографом, ездил по всеми миру, опускался на дно нескольких океанов, а умер от мышечного спазма в Кинерете.

Судьба, подумала я, от нее никуда не удерешь – ни в Израиль, ни в Мексику.

Мачо Джо грузно опустился на сиденье, и, просигналив три раза фарами, они уехали. Улица снова была пуста, и я снова сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Потом стала припоминать, откуда они вообще взялись – эти Мачо Джо и Триш.