Галина Федорова: Ровесники войны

Все мы, родившиеся в начале 40-х, — ровесники войны.

Я еще помню ее страшный оскал, когда мы с семьей приехали в разрушенный послевоенный Минск в гости к маминой сестре Августе. Помню разрытые общие могилы возле военного городка. А в лесу — остовы сгоревших боевых машин. Мой дядя Ваня был военным летчиком, он возил меня на аэродром, и я сидела в кабине настоящего штурмовика, того, который совсем недавно сбивал вражеских мессеров.

Да и у нас в далеком тыловом Челябинске о войне напоминали не только фронтовые треугольники. Помню узкие полосы бумаги, наклеенные на окна крест-накрест, для того чтобы стекла в квартирах не вылетели из рам в случае бомбежки.

Мы гордились победой. Папа, вернувшийся с фронта, показывал мне карту, и я удивлялась: «Как это — малюсенькая Германия посмела полезть к нам. Наша страна такая великая!»

Мы учились в шестом классе, когда март 1953 года изменил всю ситуацию в СССР. Смерть Сталина! Помню, как, зареванная, я бежала по улице — куда, зачем? — и думала, как же теперь мы будем жить?! Что будет с нашей страной? В школе на третьем этаже был выставлен огромный портрет вождя с цветами возле него. Общее построение в коридоре. Плакали все.

Мы учились в девятом, нам было по 16 лет, когда Никита Хрущев в 1956-м произнес свою знаменитую речь на XX партийном съезде. Вчерашний бог был свергнут, мы были опьянены ощущением открывшихся возможностей. И пронесли это чувство через всю жизнь. Чувство внутренней свободы.

Однако власть очень скоро поняла, что свободу следует народу давать дозированно, по маленькому глоточку. В 1957 году, после школы, я поступала в Уральский госуниверситет. Абитуриенты шепотом обсуждали, что произошло в вузе весной. Тогда студенты старших курсов провели конференцию, на которой сравнивали одну за другой статьи Конституции СССР и современную им реальную жизнь. Судьба смельчаков была незавидна: исключение из вуза, тюрьма… 

Мои школьные годы — с первого по седьмой класс — пришлись на тяжелое послевоенное время. Шло восстановление народного хозяйства, разрушенного в годы войны.

Мы жили в коммунальной квартире на четвертом этаже пятиэтажки. Когда-то в подъездах, видимо, планировали устанавливать лифты, для них было оставлено место, но потом стало не до лифтов, и мы бегали по пролетам, опасливо поглядывая вниз, в квадрат пропасти.

В квартире ютилось, кроме нашей, еще две семьи. А в годы войны на подселении обитала даже жиличка в ванной — эвакуированная из Ленинграда. Пищу все готовили на общей кухне на керосинках. Кто сегодня вспомнит о керосинках! А продавался керосин в магазинчике по дороге к трамвайной остановке, и там всегда толпился народ.

Трамвай №8, проходя под тремя мостами и затем через поселок ЧТЗ — тракторный — и все парадные улицы, связывал КБС с центром города и вокзалом. Впрочем, еще можно было за полчаса пешком через Порт-Артур пройти к железнодорожному вокзалу. Так назывался этот район в честь подвига русских моряков в 1905 году.

Сейчас эта территория — престижный микрорайон, застроенный высотными домами. А тогда Порт был как большая деревня, о которой ходила дурная слава, и мы не рисковали без особой надобности бегать туда. Особенно в темное время суток. Хулиганства, воровства и бандитизма в те послевоенные годы случалось немало.

Одно из главных впечатлений детских лет — очереди в магазинах. Особенно за керосином, мукой и хлебом. Очереди, в которых нужно было стоять часами. Номера записывали химическим карандашом на руке. Беготня по магазинам и стояние в очередях были моим главным делом в семье.

Мне было суждено начать учебу в 1а классе женской школы №37 города Челябинска. В школе, где с самого ее основания в 1936 году преподавала математику моя мама Антонина Васильевна Евсеева, где уже три года училась моя старшая сестренка Амалия — Маля, как мы ее звали дома.

Шел трудный 1946 год — и мне еще не исполнилось семи лет. Но я уже немножко знала грамоту, так как нередко сидела рядом со старшей сестрой, когда та учила уроки. Бывала я раньше и в школе. Мама брала меня с собой, когда не хотела оставлять одну дома, и я тихонько рисовала что-нибудь, сидя на задней парте, чтобы не мешать остальным. Понятно, что я рвалась в школу — и оказалась в классе самой маленькой по возрасту и по росту.

Почти все мои одноклассницы жили в соседних домах или в бараках. В основном это были дети из семей работников завода имени Серго Орджоникидзе, или иначе — завода №78. Теперь это Станкомаш. Не у всех была школьная форма, вместо портфелей многие ходили с тряпичными сумками. Чтобы выглядеть наряднее, баретки нередко мазали мелом. Зимой в классах было холодно, и часто гас свет.

Чистописание для меня оказалось мукой. Моя ручка все время ставила кляксы. Но я очень старалась. Чернильницы были непроливашками, но они не хотели со мной дружить. Так и потянулось по всем годам моего ученичества — пятерки, пятерки по всем предметам, и снижение отметок — за помарки. Впрочем, это не помешало мне завершить школьное образование с золотой медалью.

С первых дней теплого золотого сентября 1946 мы подружились с черноглазой серьезной девочкой — Олей Олимпиевой, дочерью директора мужской школы №47. Жила ее семья тогда в служебной квартирке, расположенной в самой школе, только со стороны двора, заросшего бурьяном. А в семье было, между прочим, трое детей.

То есть даже директора — самые главные люди в системе школьного образования — в те годы не имели нормального жилья. Но мы об этом не думали. Жили весело, беззаботно. Наши игры тогда: лапта, прятки, шандор-шандор (игра в мяч), казаки-разбойники… Став постарше, мы сели на велосипеды. Зимой катались на коньках, лыжах…

Другая моя подружка — Лидия Прокопьевна Свиридова. Лиля. Мы жили в одном доме и даже в одном подъезде. Мы — на четвертом, а она — на втором этаже. Сотовых телефонов тогда не было, как и обычных стационарных. И ничего, обходились. Стукнешь в двери — договоришься — и во двор. Или просто покричишь подружке — и вот уже все в сборе. Можно и про школьные дела поговорить, поскакать на скакалке, поиграть в классики или в мяч. А сколько мы знали считалок!

Как раз весной 1946-го из армии вернулся мой папа, старший лейтенант Сергей Павлович Федоров, на гражданке учитель математики и астрономии, а также фотолюбитель, автомобилист, охотник и рыбак. Он прошел войну, был награжден орденом Красной звезды, а в послевоенный год служил в военной комендатуре польского города Штетин.

Еще в армии, во время первых боев под Москвой, доброволец лейтенант Федоров вступил в партию. Очень высокий и красивый, он был замечательным неординарным человеком, и я гордилась им. У многих моих подружек отцы не вернулись с фронта, как, например, у Руфы Розановой, тоже дочери учительницы из нашей школы, Ангелины Михайловны. Или у Али Сафиуллиной. Как я узнала спустя многие годы, ее отец, как бывший пленный, был репрессирован.

И в этой обстановке всеобщего сиротства, недоедания, бедности и грубости — удивительное было чувство единения и взаимовыручки людей, чувство радости детства, нашего упорного стремления учиться.