Это все пустое

В новогоднюю ночь с Москвой, как и положено, случилось чудо, наночудо: из нее напрочь исчезли люди. Осталось все, ну или почти все, что было для них построено, а они взяли и смылись, неблагодарные. Столица огромной страны оказалась похожа на дорожный знак «Москва» с перечеркнутым названием населенного пункта. На январские каникулы наш отчаянно похорошевший при плитке город пустел всегда – но никогда до степени превращения в летний Берлин. Исход из Москвы на этот раз имел не привычный бытовой характер – погреть старые кости в Паттайе, устроить веселую лыжню с «Моэтом» в Санкт-Морице или почитать Драйзера на скамейке в Центральном парке, нет-нет – он стал похож на жест. Политический ли? Не знаю. Но точно протестный. Возможно, это был массовый выпад не против города как такового – а против нас самих, какими мы себя знаем одиннадцать с половиной месяцев в году: суетливых, настороженных, с натужными улыбками, готовых к немедленному отпору. Так или иначе, но в многомиллионном мегаполисе не стало людей. Одна экзальтированная дама в сердцах бросила даже: «Уж лучше пробки, чем так». Пробок и вправду не было. Мы попробовали жить в городе без людишек с их маленькими пороками – а ведь что такое автомобиль в Москве? Уж точно не добродетель. И нам – ну да, нам не понравилось.

Меж тем Москва старалась для нас. Улицы города числа тридцатого украсили иллюминацией, на Кузнецком Мосту и в Столешниковом переулке перестали производить граниторезательные работы, страшный визг, сопровождавший в последние месяцы священнодействия вроде приобретения сумок Louis Vuitton или примерок кулонов Cartier, прекратился – и началось общее веселье, ибо на улицы в промышленном количестве выпустили скоморохов: это была отчетно-перевыборная секция всех Домов культуры «Медик», «Электрик», «Огнеупорщик». Скоморохи были не просто так – их прикрепили к новогодним базарам, ставшим краеугольным камнем, чем же еще, в каникулярной программе столицы. Телевизор наспех объяснил гражданам, что такое шале – альпийская деревянная избушка с открытки, и призвал совершать покупки. Признаться, я и сам обзавелся варежками на веревочке, как в детском саду, шерстяными носками и вязаной шапочкой – расходными зимними материалами, которые почему-то не умеют обратить внимание байеров солидных московских универмагов. Больше на ярмарках покупать было нечего: хот-доги и слойки не слишком возбудили публику.

На Манежной площади базар был с солидным лейблом – не просто рождественская ярмарка, а Страсбургская, как суд или пирог. Гигантская очередь выстроилась за меренгами, хвостик поменьше – к ледяным сосискам и безалкогольному глинтвейну. Этот страшный напиток стал одним из символов последних каникул: из всех созданий дьявола, пожалуй, только слово «юморина» может соперничать с ним по степени гнусности. В лавке, где продавалась эльзасская керамика, осталось только одно наименование – огромная свинья-копилка приятного оранжевого цвета и две продавщицы, сидевшие одесную и ошуюю от своего товара, казались просительницами монеток за свой несносный труд. Маленькие, меньше икорных, баночки с фуа-гра осторожных москвичей совсем не заинтересовали: вряд ли дело было в имени производителя.

Елки, живые елки в кадках, играли в Центральном административном округе Москвы роль столь же заметную, что и в новой версии танца Волка и Красной Шапочки из «Спящей красавицы» Григоровича. Многие предположили, что с производства бордюров ближайшие родственники городского головы переключились на лесное хозяйство полного цикла: с одной стороны, живые деревья, с другой – древесина на шале, безотходное экологичное производство. Тем не менее даже записные эстеты отметили, скажем, что из окон «Моста», подвергнутого беспощадному ребрендингу, Москва представляется очень симпатичным, душевным, точнее, городом. Успех, сопутствующий новому «Мосту», который из заведения с псевдогастрономической кухней и порнографическими ценами стал вдруг вкусной и полезной «брассери», – так вот, этот успех показывает важный вектор: цена уже не просто имеет значение (эта «катастрофа» началась раньше), но для хороших людей является определяющим фактором – а у нас их, конечно, больше, чем плохих, помните про них. Кстати, в этом январе – впервые в новейшей московской истории – некоторые столичные рестораторы поступили решительно на парижский манер: на десять дней каникул повесили на свои заведения амбарные замки и отчалили кто куда. Причем эту моду завели не только гранды, как, например, «Скандинавия», предложившая, впрочем, на следующий месяц пятидесятипроцентную скидку за доставленные неудобства, но и аутсайдеры типа «Донны Клары» на Патриарших, ясное дело, никакими компенсациями не озаботившейся.

Географию путешествий уехавших москвичей легко было отследить в «Фейсбуке» и «Инстаграме». «Здесь, в Тасмании, страшные лесные пожары, вход запрещен, но мы, конечно же, наплевали, иначе никогда бы себя не простили» – что ж, это очень столичный подход к делу. Очень много фотокорреспонденции пришло на сей раз из Таиланда, и тут важно отметить особенное свойство «Инстаграма»: пасмурные московские, или питерские, ландшафты он улучшает, но любой солнечный пейзаж превращает в свидетельство адской тоски и скорби, так что немногие оставшиеся злорадно потирали потные от счастья руки. Оставшихся, впрочем, осталось так мало, что, когда один оставшийся встречал другого оставшегося, они приветствовали друг друга, как если бы на Земле столкнулись два марсианина.

Такие неожиданные встречи («А вы-то что здесь делаете?») происходили либо в Большом, два раза в день дававшем «Щелкунчика», либо на катке ЦПКиО им. Горького, стараниями Сергея Капкова и его команды ставшего-таки, вопреки прогнозам, явным местом силы. Без коньков в парк лучше было не прикатывать: главная лужайка и центральные аллеи были превращены в огромный и очень людный каток, но еще более существенный каток возник на всех прочих дорожках – естественным образом. Каток «от Капкова», очень ладно сбитый, совсем лишен романтики по типу «Покровских ворот»: потоки катальщиков направлены вперед, вперед, только вперед, потом направо, вперед, налево и вперед, вперед, вперед. Они движутся так, как кровь циркулирует в здоровом организме – и это производит двойственное впечатление на того, кто не катается, а наблюдает за действом со специально возведенных помостов: кто пооптимистичнее – неизбежно почувствует радость соучастия, а вот пессимистам будет трудно, они эдакий печальный Брамс, в миноре наблюдающий мажорные венгерские танцы.

По части оптимизма всех, однако, переплюнул Жерар Депардье, своим странным поступком ужасно взбудораживший целую роту не уехавших на курорты москвичей. Думаю, его поведение, идущее вразрез не только с постулатами российской оппозиции, но и, увы, со здравым смыслом, стало бы поводом для еще более значительных дебатов, если бы трудовое красное знамя не перехватил Сергей Полонский, в камбоджийской тюрьме неожиданно запросивший камбоджийское гражданство. Несчастные кампучийцы пока не знают, с кем связались: люди опытные немедленно, пока Госдума не запретила матерщину (это еще одно январское начинание), вспомнили присказку советских времен «За*бу, замучаю, как Пол Пот – Кампýчию». Полонский – человек настойчивый, уж если он чего решил, то выпьет обязательно.

«Марш против подлецов», вызванный еще одной безумной инициативой, собравший даже тех, кто всегда сочувственно отзывался о режиме – видимо, даже у ангельского терпения есть амортизация, – стал неожиданно громким завершением тихих дней в глуши. Москва – как Шуман: она не от пиано до форте, а от шепота до крика, точнее не скажешь.С