Вершки и корешки
У меня зазвонил телефон. «Кто говорит?» – «Слон!» – огрызнулась трубка. Со сна я ничего не могла понять. В окнах – московская хмарь и темнота. Кому там неймется в такую рань! «Они красят!!!» – негодовала трубка голосом Вадима Макарова. «Кто и что красит? Объясни толком». – «Таджики. Таджики красят нашу высотку прямо по камню!!!!»
Крупный, сильный мужчина, привыкший у себя в офисе отдавать распоряжения командным голосом, вмиг превратился в маленького несчастного мальчика. Он был бессилен перед системой. «Вчера казалось, что они просто шпаклюют трещины, а сейчас смотрю – тупо берут масляную краску и прямо по камню мажут, как в том анекдоте про солдат и траву…» – «А что «Архнадзор»?» – «Говорят, уже два предписания отправили в управление капитального строительства, а те все равно красят, видно, бюджет осваивают».
Вадим поселился с женой Женей в высотке, что на Кудринской площади, совсем недавно. Он любил свой дом юной и чистой любовью новосела и не мог потерпеть надругательства над ним. Тем более что у него в душе был повод для гордости. В процессе тяжелого семимесячного ремонта им с архитектором Алексеем Козырем удалось совершить невозможное – раздвинуть пространство и превратить сорок пять метров на первом этаже в восемьдесят три на двух этажах.
После войны высотка на площади Восстания (Кудринская площадь с 1925 по 1992 год именовалась площадью Восстания) и еще шесть московских небоскребов должны были стать вершиной советского ар-деко, окружением так и не возведенного Дворца Советов.
Предшественником «семи сестер» считают сорокаэтажное муниципальное здание Манхэттена, построенное в Нью-Йорке архитектором Кендаллом. Сталин не хотел отставать, и в Москве началось «увековечивание эпохи».
Секретарь ВКП(б) Попов цитировал вождя всех народов: «Ведь товарищ Сталин что сказал? Ездят у нас в Америку, а потом приезжают и ахают – ах, какие огромные дома! Пускай ездят в Москву, видят, какие у нас дома, пусть ахают…» В январе 1947 года по предложению Сталина Совет министров СССР принял постановление «О строительстве в Москве многоэтажных зданий».
Высотка на площади Восстания строилась по проекту М. В. Посохина с сорок восьмого по пятьдесят четвертый год, а заселять ее начали в пятьдесят пятом (после открытия «Гастронома», строительство которого лично курировал Микоян) в основном семьями инженеров авиапрома, собственно, и финансировавшего строительство. Здесь жили конструкторы, летчики-испытатели, генералитет. Герои Советского Союза Громов, Анохин, Галлей, конструктор Мишин. А еще кардиохирург Бакулев, шахматист Смыслов, хоккеист Сологубов, артист Верник (его до сих пор с нежностью вспоминают местные сантехники, говорят, без рюмки не отпускал).
Забавно, что в этом показательном доме, где квартиры были задуманы и спроектированы как отдельные, часть площадей все равно была выделена под коммуналки. Но по сравнению с жизнью в бараках и «живопырках» – так называли в Москве тесные, перенаселенные квартиры – здесь жили по-царски: роскошные лестницы и холлы, лифты, отделанные красным деревом, с непременными лифтершами, готовые кухонные и сантехнические блоки в квартирах.
Для счастливой социалистической жизни на цокольном и первом этажах были предусмотрены магазины, прачечная, парикмахерская, кинотеатр «Пламя», в подвальном – гаражи. Здание опиралось на стилобат – подвал, широким коридором идущий по периметру всех трех корпусов. Когда-то по нему завозили в знаменитый на всю Москву «Гастроном» продукты. Там даже было бомбоубежище, способное поддерживать на дизеле и солярке автономное существование всех жителей дома в течение трех месяцев.
Михаил Посохин вспоминал, что по желанию Сталина высотные здания венчались остроконечными завершениями. Поговаривали, что вождю нравилась готика. В результате шпиль дома на Баррикадной вознесся на сто пятьдесят семь метров. Его венчала звезда, и, чтобы поменять лампы в направленных на нее прожекторах, техникам приходилось карабкаться на немыслимую высоту. Потом на эту работу стали брать людей с плохим зрением, чтобы они не видели пропасть под собой, а к зарплате им давали пятнадцатипроцентную надбавку.
Спустя два дня после утреннего телефонного разговора стало понятно, что сражение с бюрократией и коррупцией в этом отдельно взятом уголке Москвы с треском проиграно. Уникальный памятник архитектуры продолжали красить. Правда, это не помешало нам с Вадимом, его женой Женей и Лешей Козырем не без приятности проводить время внутри памятника, особенно после проверки содержимого винного шкафа и духовки. Разгуливая по этому просторному дому, поднимаясь по лестнице на стеклянный балкон, разглядывая гостиную со второго этажа, я все думала, где же здесь прячется та однокомнатная квартира, в которую мне довелось попасть много лет назад. В то время здесь громоздилась полированная румынская стенка, а под ногами визжала целая стая цвергшнауцеров масти «перец с солью». Благородная хозяйка масти «соль с перцем» только вернулась из-за границы, говорила с собаками исключительно по-немецки и не совсем понимала, что происходит по эту сторону баррикад. Тогда я позарилась на строчку «потолок четыре тридцать» в объявлении о продаже квартиры и примчалась взглянуть на эту диковину, заранее решив брать не глядя. Но, войдя внутрь, обнаружила, что четыре тридцать при скромных размерах комнаты и микроскопических размерах кухни гораздо лучше смотрятся на бумаге, чем в жизни. А для возведения антресолей здесь явно не хватает сантиметров пятнадцати.
Как все же тесен мир. Теперь, через много лет, хозяином квартиры стал Вадим. Но по-прежнему было неясно, как они с Козырем умудрились удвоить пространство. Как смогли поженить бетон, стекло и сталинскую архитектуру? И не является ли жизнь на первом этаже в высотке нонсенсом? Вопросов масса.
«И все они связаны с главным, – начал Вадим. – Почему именно здесь? Отвечаю. У меня все студенческие годы прошли в этом подъезде, только на десятом этаже, в квартире академика Туманского. Я учился в МАИ с его внуком, и все наши сборища протекали либо на Николиной Горе, и тогда несладко приходилось соседям-дачникам (однажды на дрова для шашлыка разобрали забор Капицы), либо на гигантской террасе-уступе, куда выходила квартира. Мы там играли в бейсбол. И как играли! Мячи даже пару раз улетали в американское посольство. Это уже потом Туманский на базе нашего авиационного института организовал федерацию бейсбола, но в принципе бейсбол в России начинался именно с нас и именно здесь.
Я хорошо помню, каким был тогда дом. Помню деревянную, чуть ли не с инкрустацией, обшивку лифтов. Помню празднично сверкающий витраж в холле. Не понимаю, почему сейчас лампы витража включают только на Новый год… Но все равно это мое место… А что касается этажности, то, действительно, чего еще ждать от небоскреба, как не высоты птичьего полета? Это нечто ясное, понятное и логичное. Но ведь есть еще и обратная логика. Начнем с того, что сама идея Козыря сделать антресоли могла быть реализована только на первом этаже с его четырехметровыми потолками, а для нас увеличение метража было принципиально, поскольку жить в однокомнатной квартире невозможно (одна моя любовь к винилу чего стоит).
Еще одно преимущество первого этажа – ты не связан с лифтом. Все вносится и заносится гораздо проще. Иногда через окно. Тем же путем часто пользуются гости, и это мило, потому что вечеринки, которые заканчиваются утренниками, здесь нормальная практика».
«Да, это кайф – вылезти в тапочках в свой палисадник, – вмешивается Козырь, – и с птичьим полетом тоже не все так однозначно. Отсюда открывается шикарный вид на скульптуры, на входную группу главного подъезда. Сверху ты видишь перспективу, зато снизу – экстерьер дома. Фасад на уровне первых двух этажей облицован мраморизованным известняком венус (это мрамор, который еще не стал мрамором) с подмосковного исчерпанного карьера. А верхние этажи облицованы шамотом, керамическими отливками. По легенде, заказы на их изготовление распределялись между маленькими артелями. В этом доме все уникальное: и столярка, и литье, и керамика. Потом не стало госзаказов, и индустрия умерла. Возродить ее теперь почти невозможно. Спрос только-только начинает мизерными темпами возвращаться, но, согласитесь, когда нужно семь высоток облицевать керамикой (сколько там километров всего?) – под такой госзаказ можно и линии покупать, и развиваться. То же самое касается дверей, окон и прочего».
«Мы начали с того, что сняли стяжку, – продолжает Вадим. – Пять контейнеров вывезли и добавили к высоте четыре тридцать драгоценные пятнадцать сантиметров. Потом сделали над кухней и коридором антресоли, но вместо обычных пятнадцатисантиметровых перекрытий отлили сверхтонкие восьмисантиметровые. Конечно, они нашпигованы арматурой, и все фундаментально сделано. Спасибо нашим строителям во главе с Андреем Горячевым.
В результате у нас получилось высокое центральное пространство с вторым светом, а потолок в спальне, ванной и кухне приподнялся с двух метров до двух семнадцати. Это уже кое-что. Ты стоишь под душем в полный рост, а не сидишь на табуретке, и, надевая свитер, спокойно вытягиваешь руки.
А потом Женя совсем осмелела и предложила сделать в зоне над гостиной стеклянный пол! Благодаря всем этим решениям у нас из сорока пяти метров получилось восемьдесят три».
«И, кстати, сталинский стиль, – говорит Козырь, прикуривая свою сто пятидесятую сигарету, – отлично соединяется со стеклом и бетоном. С одной стороны, я сохраняю старое, с другой – наполняю новым смыслом. Это некая встройка в существующий интерьер-памятник. Я называю ее словом extension. И эта встройка существует по тем же законам, которые заложены в историческом пространстве. Но она подчеркнуто другая, и этот контраст работает и на старое (не разрушая его), и на новое. Принцип реставрации, который у нас в стране почему-то нигде не применяется. У нас надо все сломать, а потом возвести что-то совсем другое. И вот тебе Большой театр и Военторг, гостиница «Москва», одним словом, эрзац-архитектура. Но памятник нельзя повторить! Даже стену невозможно оштукатурить по-старому. Потому что все другое: другие технологии, другие материалы, подоснова, другие руки. Если перед тобой здание XIX века, значит, будь добр, штукатурь по дранке. Причем известковой штукатуркой. Кто ее сейчас намешает? Кто эту дранку набьет? И потом ведь не было алюминиевых правил, они же не вытягивали плоскости в ноль, там стены немного руколепные. В этом интерьере мы очистили все поверхности до монолита, стараясь сохранить все, что можно сохранить. Бетон не штробится, значит, делаем открытую проводку. От выравнивания стен «плывет» лепнина, значит, особо не ровняем. Цвет специально не вводим. Кирпич обладает цветом, бетон обладает цветом, на такой объем достаточно». После этого страстного манифеста Козырь сразу сник, видно, устал.
Но эстафету снова подхватил Вадим: «То же самое с меблировкой. Мне не интересны блестяшки, золочение, парчовость. В свое время я окончил художественную школу и, хотя потом пошел в МАИ, всю жизнь болел архитектурой и дизайном. Но занимался ядерными двигателями летательных аппаратов, строил «Буран». В институте нас учили системно мыслить, строить математические модели, и я усвоил: чем проще механизм, тем меньше он ломается. Все излишества, как правило, оборачиваются проблемами в эксплуатации. Это то, что касается машин и механизмов. С дизайном, по сути, то же самое: чем он навороченнее, тем быстрее надоедает, и я не вижу себя в таком интерьере. Я не считаю нужным втирать деньги в стены. В квартире должна быть качественная сантехника, пол и свет (со светом нам еще здесь предстоит поработать).
Вообще, я поклонник аутентичных вещей, реплики мне не нравятся. Например, я собираю аналоговую музыку, хотя сейчас все оцифровано. Конечно, у меня есть и СD, не все есть на виниле, но в любом случае гораздо интереснее собирать оригиналы.
В интерьере аутентичные вещи еще важнее. Что-то нам подарило Измайлово: телефоны, щеколды, ручки. Что-то подарил сам дом. Квартиры продают, и все немедленно отправляется на помойку. И счастье, если роскошные наборные двери из ангарской сосны просто выкидывают, а то ведь их еще режут пополам. Целиком выносят кухонные блоки, красивейшие мойдодыры из ванных комнат.
Параллельно с нами ремонтировали квартиру Героя Советского Союза с четвертого этажа, так мы едва уговорили его потомков поясной портрет дедушки при всех орденах с пола домой забрать. Если уж семейные реликвии бросают, что уж говорить о дверях и мойдодырах».
Слушая Лешу и Вадима, я подумала о том, что, в сущности, у вандализма и дремучести есть один большой плюс. Пока дела обстоят так, как они обстоят, знающему человеку всегда будет чем заняться у высотки погожим вечером. Только придется закрывать глаза на крашенную масляной краской траву, то есть фасад!С