Орфики. Отрывок из романа

У Тагира во дворе, слепленном из оштукатуренных и крытых шифером «саклей», в этом пестром прибежище отдыхающих жили также и питерские коммерсанты — Игорь и Дима, любовная парочка. Усеянные татуировками с изображениями птеродактиля, черепахи, Че и Фиделя, они пили водку, ссорились, мирились, прилюдно целовались и отчего-то привечали нас — подмигивали, дарили половинки арбузов и угощали шашлыком.

Здесь же жила еще одна забавная пара: молодой подполковник МУРа и его невеста, тициановская хохлушка Ира, с нежной, едва ли не прозрачной кожей. Полнокровная, она мучительно поднималась по крутым уличкам Гурзуфа, от солнца закутанная с ног до головы в индийское сари. Подполковника звали Лешой, лет он был примерно тридцати с небольшим, выглядел сорвиголовой. Пружинистый, с гимнастической фигурой, азартно поглощенный своим медовым месяцем, однажды он созвал тагировских жильцов праздновать его день рождения и смотреть фильм со своим участием. Оказалось, на видеокассете запечатлен десяток операций по задержанию: с вламыванием в «малины», криками, битьем, подсечками, выкручиванием рук и т.д., где главной звездой был наш герой. Бодрый монтаж и хихикающий дятел Woodpecker в качестве саундтрека сопровождали боевитые клипы. Игорь и Дима посмотрели это кино с восхищением, бурно зааплодировали, а затем пригласили всех в бильярдную неподалеку отмечать премьеру.

Я отправился с ними, мы крепко выпили и, как водится, завели задушевные разговоры. Скоро заведение закрылось, бильярдные столы накрыли чехлами и мы спустились на пляж, где откупорили еще бутылку мадеры. Но прежде выкупались и покачались на волнах, бегущих от горизонта, заваленного звездами; черная медвежья масса Аю-Дага, казавшаяся ночью в полнеба, нависала над бухтой. Хмель слетел, и мадера пришлась кстати. Речь сначала зашла о звездах, о том, насколько космосу безразлична жизнь на земле.

— Эх, красота какая: Млечный путь льется через небо, — сказал Дмитрий. — Когда помру, хочу, чтобы душа туда полетела — в другие галактики, поглядеть, как звезды устроены…

— Ничего интересного, — произнес я, устраиваясь поудобней на лежаке, кладя под голову руки. — Звезды устроены проще микроба.

— Да ну?.. Гонишь! Тогда просто посмотреть… Красиво же в телескоп!

— Заливаешь! — тоже не поверил Лешка. — Проще микроба? Не верю. Не то что микроб, даже человек — объект хрупкий. Башку свернуть голыми руками — раз плюнуть. А если в звезду зашвырнуть водородную бомбу, даже все бомбы, какие есть на планете — она и не заметит.

— Живое всегда сложнее мертвого.

— Это уж точно, — отозвался Игорь.

— Почему же? — Лешка разлил еще мадеры и продолжал: — Человек проще стиральной машины. У него всего ничего управляющих кнопок: власть и эти, как его… низменные желания.

— Ты просто имеешь дело с определенным контингентом, — сказал я. — В твоей работе только такие личности попадаются. Это все равно как, не покидая Африки, быть уверенным, что вся Европа — Сахара.

— Брось, — сказал Лешка, — все проще. Убийца, на самом деле, средний человек. Я их перевидал, знаешь сколько? Самый мрачный маньяк — тихоня. Сидит такой мужичок-душегуб на скамье подсудимых — и с виду не отличишь от слесаря-сантехника или конторского служащего. Люди вообще звери, страшней человека — нету. Это я тебе говорю. Не обольщайся. Ты пороху еще не нюхал. Есть такие парни, которых даже на том свете бояться надо.

— Золотые слова, — кивнул Игорь. — У нас в Питере года два как появился один немец — художник и скульптор. Гансом звать. Ну, Ганс и Ганс. Немчура и немчура. А он, прикинь, из мертвых… мумии делает!

— Не мумии, а парафином под давлением пропитывает, — уточнил Дима. — Они после этого твердые становятся. И как живые.

— Это еще зачем? — удивился Лешка

— Он потом этих мертвяков на выставках показывает. Приехал в Россию, чтобы по моргам искать бесхозные неопознанные трупы. И потом из них то Дон Кихота с Санчой Пансой на соломенных ишаках изобразит, то короля Артура в латах из жестянок… А наша братва повадилась пацанов к нему возить. Он снимает с них слепки и делает пластиковые копии на арматуре — не отличить!

— Зачем?!

— Вместо памятника. Мода такая. Ганс из павших бойцов памятники творит. Стоят, как живые. Братва им только букетики цветов в руках раз в неделю меняет.

— Где это… стоят? — насторожился я.

— На кладбище, не дома же. Стоят над своими могилами, он их как-то на постаменте крепит.

— Слыхал, слыхал я про вашего Ганса, — отозвался Лешка. — В Питере всегда братва с фантазией имелась. Город мастеров, что делать.

— Вот те крест… У нас Сосо так поставили. И Горячего поставили, я сам видел, чуть с копыт не слетел.

— «Тишина… И мертвые с косами стоят…» — сказал Леша. — Но даже если так, то я пострашней случа́и знаю.

— Это какие? — отозвался я.

Леша помолчал, потягивая мадеру, и со значением спросил:

— Про игру в «рулетку» слыхал?

— Нет, — соврал я, прислушиваясь к шелесту волн в гальке.

— В «русскую рулетку».

— Это в которую белогвардейцы в Севастополе играли перед тем, как в Турцию на пароходе отчалить?

— Не знаю, как в Севастополе, но в Москве сейчас по-крупному играют. Подпольное казино. У нас там двух подсадных, агентов то есть, грохнули. Самая высокая крыша у этих игроков.

— А как играют? — спросил Дмитрий.

— Пока не выяснили. Вроде делают ставки на выжившего. Но там странная баба замешана. Предсказательница. Средних лет, на левой руке трех пальцев нету, ногу приволакивает. Стоит укрытая с головы до ног, под занавесью, и выкликает будущее. Как выкрикнет, после этого игрок нажимает себе в голову курок…

— Извращенцы, — выдохнул Игорь.

— Жуть, не то слово, — сказал Лешка и почему-то перешел на шепот. — Я слыхал еще, что эту бабу… предсказательницу — пуля не берет. Моя-то пуля серебряная, возьмет. Но то, что такое болтают — это настораживает. За мою практику еще ни разу ничего подобного не встречалось

— Как не стыдно, — я возмутился. — Взрослые люди, а в чушь всякую верите.

— А предсказание-то тут при чем? — спросил Игорь.

— Не знаю, — разлил еще мадеры Лешка. — Не выяснили еще.

— А я слыхал, — сказал Дмитрий, вытряхивая камешек из сандалии, — что это вроде как человеческое жертвоприношение. Будто будущее требует такой величины приношения. Как бы объяснить. В древности жертвовали Молоху. Всего было семь ступеней: курица, козленок, овца, теленок, корова, бык и человек. Язычники приносили к жертвеннику первенцев и приводили скотину. Кто говорит, что младенцев сжигали заживо. Кто говорит, что только проносили через огонь. В залог того, что ребенок останется живым и невредимым и умножит семя родителя…

— Ладно тебе трепаться, — сказал Игорь. — Вот даешь. Нет, ну как это — ребенка родного и в огонь?

Все замолкли на время, соображая.

— Ну, ладно, — сказал Лешка. — Давайте на посошок и по койкам.

— Мрачная история, — вздохнул Игорь. — Хотите, я веселую расскажу? Представьте, у меня дед в концлагере охранникам голыми руками головы отрывал. Выжил чудом — узники подняли восстание, когда поняли, что всех их сейчас отправят в газовые камеры. И дотянули до прихода американцев. Дед до сих пор по праздникам обедает из лагерной алюминиевой миски. Чтобы не забывать. Тарелок не признает, только в гостях.

— Это тут причем? Какая связь? — раздраженно буркнул Дмитрий.

— А при том, что дед говорит, будто Россия превратилась в концлагерь. Как советская власть рухнула, все тут же поделились на охранников и заключенных. Такая самоорганизация.

— Можно подумать, раньше было по-другому, — возразил Дмитрий. — И погоди, власть еще не рухнула.

— Рухнула, — мрачно сказал Лешка. — Это я тебе как представитель ее говорю: нет власти. Теперь, если не получаешь удовольствия от того, что кого-нибудь мучаешь, обворовываешь или обманываешь, — не выплыть.

— Дерьмо всегда плавало, — заметил Игорь.

— Кстати, пошли еще занырнем, — сказал Дмитрий.

Но купаться не стали, а выпили на посошок.

— А что, правда, тот немец мумии из трупов делает? — спросил я.

— Вот те крест, — перекрестился Дмитрий. — Я ж говорю, получается, как в паноптикуме. Будто живые, только страшные до смерти.

— Мертвяков бояться не надо, — ухмыльнулся Лешка. — Не то что живых. Мертвые — кореша безобидные.

— Ну, не скажи, — возразил Дмитрий. — Я пацанам не поверил, пошел сам на кладбище. Смотрю, Сохатый в плаще над своей могилой стоит… И глаз его блестит, стеклянный… Тут я как заору, ствол достал, с места сойти не могу. Думал, лопну от крика, пока не всадил в него пулю.

— Серебряную?

— Уж какая была.

— И что?

— Ничего. Испортил Сохатому костюмчик, потом пришел, заштопал.