Вадим Рутковский: Через тернии к звездам
Стены придуманного Анатолием Васильевым театра «Школа драматического искусства» видели многое, включая 24-часовой перформанс по «Улиссу». Но «Вещь Штифтера» способна удивить даже искушенного зрителя, привыкшего, что в театре, каким бы диковинным он ни был, играют люди. В этом же спектакле их нет — если не считать двух рабочих сцены, в самом начале представления они просеивают над неглубокими, но широкими бассейнами загадочный белый порошок, после чего наполняют их водой из светлых резервуаров, смахивающих на НЛО. Главные действующие лица и исполнители здесь — бассейны (они будут превращаться в подобия лесных озер, алхимических тиглей и разумного океана с планеты Солярис), белые паруса (один из которых станет экраном, на который спроецируется меняющий цвета пейзаж) и, конечно, распотрошенные механические пианино, складывающиеся в причудливую динамическую саунд-систему (эта махина напомнила мне негуманоидную «инсталляцию», описанную в книге Алана Бейкера про перевал Дятлова).
Немецкий композитор и режиссёр Хайнер Геббельс — радикальный преобразователь современного театра. Он и в режиссуру пришел из чувства неудовлетворенности существующим положением вещей: «Косность в театре — даже немецком, том, что у вас, в России, считается прогрессивным — не знает границ. Она лишает зрителя права на воображение. Я стремлюсь по мере сил противостоять этой силе и задевать все органы зрительских чувств». Участники проекта «Сноб» оценили «Вещь Штифтера» — спектакль, поставленный Геббельсом в швейцарском театре «Види-Лозанн». «Вещь» привез в Москву фестиваль «Золотая Маска», уже который год представляющий в своей внеконкурсной программе спектакли-легенды.
Москвичам знакомы две постановки Геббельса — «Хаширигаки» и «Эраритжаритжака». Название новой работы звучит менее экзотично, но тоже требует пояснения: Адальберт Штифтер — австрийский писатель-романтик XIX века, мастер детальных описаний пейзажей, в повести «Записки моего прадеда» уделяет внимание долгому созерцанию ледяного зимнего леса. Такое тщательное всматривание и вслушивание позволяют увидеть «вещь», в свою очередь, вдохновившую на философское эссе Мартина Хайдеггера: «Слово Штифтера указывает подлинно великое в малом, указывает на незримое сквозь явность и сквозь обыденность человеческого мира, дает услышать невысказанное в сказанном». Слово Штифтера звучит в работе Геббельса, но слова, как и прочие атрибуты традиционного театра, не имеют решающего значения.
«Вещь Штифтера» — в равной степени и спектакль, и инсталляция, и музыкальное произведение. В самом томительно-грустном эпизоде, когда на чёрную гладь воды падают дождевые капли дождя, из саунд-конструкции доносится Бах. Однако в остальные минуты монстр, в которого превратились пять пронзенных ветвями деревьев пианино, исполняет музыку самого Геббельса. Отчасти эти звуковые эксперименты напоминают творчество Лиланда Кирби, британского экспериментатора, в создании своих многомерных аудио-ландшафтов, как и Геббельс, отталкивающегося от чужих произведений: так Кирби создавал аналоги призрачной вселенной Джека Торренса из кубриковского «Сияния» и космологических текстов Винфрида Зебальда. Фрагмент из «Записок моего прадеда» звучит на московских гастролях «Вещи Штифтера» по-русски — очевидно, что Геббельс придумывал как визуальную, так и музыкальную версию поэтического текста Штифтера: «Мы наконец поняли, что за гул донесся к нам давеча по воздуху. По всей лесной чаще стоял треск ломающихся и падающих сучьев и веток. От этого веяло жутью в окружающей тишине, ибо все кругом цепенело в ослепительном великолепии, не шевелилась ни одна ветка, ни единая хвоинка — покуда глаз не натыкался на очередное дерево, которое отяжелевшие сосульки клонили долу. Мы выжидали и только озирались по сторонам —не то в изумлении, не то в страхе, не решаясь въехать в заколдованный лес. (…). Пока мы выжидали в нерешительности, по лесу снова прокатился удар, какой мы сегодня слышали уже дважды. Знакомый звук: сначала громкий треск, словно крик от боли, затем не то короткое веяние, не то тяжкий вздох, не то свист, а за ним — глухой гудящий звук удара, с каким кряжистый ствол низвергается оземь. Тяжелый удар прокатился по лесы сквозь чащу дымящихся ветвей. Грохот сопровождался звоном и вспышкою света, словно кто-то ворошил и встряхивал тысячи оконных стекол, — и снова все улеглось, и только стволы стояли, теснясь возле друг друга. Все замерло, и лишь по-прежнему носился в воздухе незатихающий гул».
Впрочем, Геббельс, блуждая по штифтеровскому лесу, начинает собственную игру в ассоциации, участником которой может стать каждый зритель, медитирующий в зале. Еще один текст, использованный в спектакле, — интервью с Клодом Леви-Строссом, о путешествиях и возможности выбирать собеседника из минувших эпох — может служить своеобразной инструкцией по применению спектакля — как путешествия по временам и фантазийным мирам. Проводниками в таких фантастических перемещениях обычные люди быть не могут. А вот аудио-конструкции — пожалуйста. На «поклоны», издавая нездешний гул, выходят именно они. А после спектакля не отказывают ни одному любопытному зрителю, желающему рассмотреть, как эти создания устроены и сфогографироваться на память.