11 дней в британском депортационном центре
Екатерина Затуливетер: В тот вечер, 2 декабря 2011 года меня привезли в депортационный центр Yarl’s Wood в графстве Беркшир к западу от Лондона. Я сидела в зале ожидания, когда завели четырех женщин. Две измученные азиатки сели вместе на диване и обнялись. Я тут же вспомнила сериал «Бангкок-Хилтон» с Николь Кидман, и дрожь прошла по моему телу. Я еще не знала, чего ожидать от этого места, и появление этих особ меня еще больше напугало.
От мыслей о тайской тюрьме из старого сериала меня отвлекла третья женщина с улыбкой во все лицо, она прыгала от счастья.
— Ты из какой тюрьмы? — спросила она меня дружелюбно.
— В каком смысле? — не поняла я вопроса.
— Ой, так тебя сюда не из тюрьмы привезли? А мы тюремные пташки, — сказав это, она почти запорхала по комнате, улыбаясь и внимательно изучая все вокруг.
Четвертая женщина латиноамериканской наружности была полной противоположностью «пташки»; угрюмо плюхнулась на кресло напротив меня.
— За что тебя посадили? — спросила я у самой разговорчивой.
— За перевоз наркотиков, — ответила она, — как же мне нужна сигарета! Ты не куришь? — она посмотрела на меня.
— Нет. А ты откуда? — мне хотелось побольше узнать об этой женщине, излучающей столько энергии и радости.
— Я из Германии. А она из Бразилии, — ответила «пташка», показав на угрюмую женщину, смотревшую на меня исподлобья.
— А я из Таиланда, — сказала, улыбнувшись одна из азиаток, — а она из Китая.
Китаянка промолчала: то ли не говорила по-английски, то ли ей все порядком надоело, и принимать участия в дискуссии она не желала.
В это время немка уже задорно стучала по стеклу в окне, выходящем из нашей комнаты в коридор, пытаясь привлечь внимание охранников. Когда они взглянули в ее сторону, немка начала жестикулировать, имитируя курение, а потом, сложив ладоши вместе, прошептала please.
Ее дружелюбность и улыбка особого впечатления на стражей порядка не произвели.
— Ждите! — прикрикнули они на нее.
Ответ немку ничуть не разочаровал, и она тут же развернулась и увлеченно зашагала в другой конец комнаты.
— Так, что тут у нас? — сказала она сама себе. — Ой, смотрите, девочки! Фитнес-центр! И кинотеатр! — обернулась она к нам. — А пойдемте сегодня все вечером в кинотеатр!
Зарядившись ее оптимизмом, я уже думала про себя: «А почему бы и нет?!»
— Интернет! Здесь есть интернет! — не дождавшись нашего ответа про кинотеатр, восторженно закричала моя новая знакомая. — Я не открывала свою почту четыре года! Я же даже пароль не вспомню...
Но о пароле она задумалась всего на секунду, пока не увидела другое объявление:
— Магазин! Нет, вы представляете?! Здесь есть магазин! — она обернулась к нам, ожидая нашей реакции. Ее не последовало.
В этот момент в комнату вошли два охранника, женщины.
— Нам нужно вас обыскать, — объяснили они свое появление.
— Извините меня, конечно, — перебила их бразильянка, несмотря на вежливые слова, тон ее голоса был груб, — нас только что привезли из тюрьмы. Там нас обыскивали уже сто раз за сегодня. Неужели вы думаете, что на нас что-то есть?
— Мы обыскиваем всех, перед тем как впустить в центр, — спокойно объяснила одна из женщин.
После обыска нас впустили в длинный коридор. При входе стоял холодильник с салатами, йогуртами, сэндвичами. Беру салат и йогурт, пытаюсь найти ложку для йогурта, их нет. Беру вилку.
Справа несколько столов, составленных вдоль коридора. За ними снуют охранники. Слева три комнаты ожидания с большими окнами. Нам показывают на дальнюю. Идем. Посередине большая комната с ярко-разрисованными стенами, на полу валяются игрушки. Это явно была комната для семей с детьми, но совсем недавно британское законодательство запретило содержать детей в депортационных центрах.
Заходим в следующую комнату, ее за нами быстро запирают на ключ. Молча принимаемся за еду. Вскоре дверь открывается и заходит девушка, садится рядом со мной на диван. У нее в руках только банан. Выглядит девушка ужасно, воспаленная кожа, усталый вид, грязные волосы и одежда. Она практически без сознания. Время от времени полуоткрывает глаза, чтобы оглядеться. Ее взгляд задерживается на мне, и она произносит:
— Ата еhуди?[1]
— Sorry? — я не понимаю вопроса.
— Ата еhуди? — повторяет она.
Я пожимаю плечами.
— Салат, — говорит мне бразильянка, — она хочет твой салат.
Я недоуменно протягиваю девушке салат, не понимая, почему она не взяла для себя в холодильнике. Но девушка отказывается.
В этот момент дверь опять открывается и меня вызывают. Я не успела поесть, беру с собой йогурт, вилку и выхожу. Офицер представляется Ником и приглашает меня присесть за стол. Пока он отходит за какими-то бумагами, я пытаюсь поймать йогурт вилкой.
— Знаешь, ложкой намного проще, — подкалывает меня Ник, вернувшись к столу. — Тащи сюда свои вещи, будем досматривать.
Вытряхнув все, что я успела собрать в маленькую сумку при аресте, Ник сразу изымает все банковские карты из кошелька и телефон. Мне не повезло с блэкберри. Если бы у меня был телефон без камеры, мне бы его оставили.
— Как тут вообще? — шепотом я спрашиваю.
— Нормально, — он сразу понимает вопрос, — через пару дней освоишься. Здесь хорошая атмосфера, много приятных людей. Все относятся друг к другу с пониманием. Можешь рассчитывать на нашу помощь и поддержку в любое время. А главное — не забывай, что люди, переведенные сюда из тюрем, уже отбыли свое наказание и теперь совершенно ни в чем не виновны.
Ник садится заполнять формы, протягивает мне мои вещи, в придачу дает пакет с одеждой и отправляет на осмотр к медсестре, крича вдогонку:
— Совсем забыл сказать. Здесь нельзя использовать слово «заключенные», только «резиденты».
Медсестра Сюзи расспрашивает о моем самочувствии. Должна признать, такого интереса к моему здоровью еще не проявлял ни один человек в белом халате. После осмотра и разнообразных расспросов звучит, как оказалось, главный вопрос:
— А в общем ты как себя чувствуешь?
Но это не приглашение к дискуссии, на этот вопрос есть только пять вариантов ответа. Они прописаны в форме, и Сюзи мне протягивает ее для ознакомления. Я не верю своим глазам, варианты следующие:
Happy[2]
Aggressive
Sad
Quiet
Apathetic
С вариантами явно не густо. Могу ли я считать себя в данный момент счастливой? Какая неудачная шутка! Агрессии я не проявляю. Грустно — это совершенно не то состояние, которое можно испытывать после ареста. Спокойная? Только если не считать, что меня трясет и я не могу перестать разговаривать. А апатия так и вообще очень странный вариант. Как может быть все равно, когда попадаешь в такую ситуацию?
Увидев мое недоумение, медсестра живенько ставит галочку напротив варианта happy. Я с насмешкой улыбаюсь, закрываю глаза и вижу огромный зал со скамейками, обтянутыми зеленой кожей. В зале человек 60 мужчин в серых костюмах с галстуками. Один из них уверенной походкой движется по направлению к улыбающемуся спикеру. Мужчина останавливается у длинного резного стола и аккуратно кладет свои бумаги на despatch box[3].
— Уважаемый мистер спикер, достопочтенные члены палаты общин, — начинает министр по тюрьмам Криспин Блант, — в 2011 году 87% человек, доставленных в наши депортационные центры, испытывали состояние счастья. По сравнению с предыдущим годом количество счастливых увеличилось на 1,2%.
— Hear, hear![4] — ликуют депутаты.
— Я уже не говорю о более ранних цифрах — лейбористы никогда не умели наводить порядок в тюрьмах!
Раздается хохот за спиной Бланта, а лейбористы, сидящие перед ним, вскрикивают от недовольства.
— Order, order![5] — кричит спикер Джон Беркоу, продолжая улыбаться.
Вместе с бразильянкой меня ведут по длинным коридорам-лабиринтам. Время от времени мы останавливаемся перед очередной запертой дверью. Охранник долго звенит ключами, отпирает дверь, мы все проходим, и он тут же ее запирает. На большинстве стен разноцветные рисунки. После очередного запирания-отпирания дверей мы попадаем в живую атмосферу. Везде бегают женщины, в основном молодые. Кто-то весело смеется. Кто-то, фривольно облокотившись на стол, явно флиртует с охранником. Если бы эту картину я увидела по телевизору, то решила бы, что это студенческая общага.
Перед нами еще одна запертая дверь, но на этой розовая табличка с надписью BUNTING[6]. Мы заходим, поднимаемся по лестнице.
— Прачечная, — охранник показывает направо, — а здесь переговорная.
Мы заворачиваем по коридору налево.
— Здесь столовая. Сегодня она уже закрыта, ужин закончился. Приходите утром.
Дверь напротив столовой открыта нараспашку. Мы заходим. Комната большая, с двумя диванами, а напротив — столами, за которыми сидят охранники и что-то увлеченно пишут, не замечая нашего присутствия. В дальнем конце комнаты большая белая доска с номерами комнат и фамилиями резидентов. К своему удивления, я нахожу и свое имя, напротив номера 117.
— Садитесь, — командует охранник, — как только кто-то из моих коллег освободится, вам покажут ваши комнаты.
На столах в ряд разложены какие-то бумаги, а на них ключи, пластмассовые кружки и куски мыла.
— Ваши имена? — не поднимая глаз от стола, произносит один из охранников.
В моей комнате кровать, стол, шкаф, телевизор и дверь, ведущая в душ с туалетом. Все серое: полы, стены, кафель в ванной. Сажусь на кровать, но тут же вскакиваю и выбегаю из комнаты. Мне еще всю ночь проводить одной, сейчас мне надо к людям.
Я долго ворочаюсь, от ужасной усталости, не могу заснуть. Подушка постоянно соскальзывает на пол, а повернувшись на правый бок, я вижу канализационную дыру прямо перед собой. Наверное, это для случаев, когда тошнит — легче убирать. От этой мысли становится еще неприятнее. Переворачиваюсь на другой бок и впервые за этот долгий день начинаю плакать.
Просыпаюсь от ужасных криков. Кричит женщина, матерится. Где-то очень близко. Я судорожно пытаюсь вспомнить заперла ли дверь на ключ, но проверить не мог: все тело окоченело, не сдвинуться. Меня охватывает паника.
Вдруг раздается голос охранника.
— Прекращай! Успокойся! Крики тебе не помогут, — голос идет откуда-то издалека, из громкоговорителя.
Крики продолжаются несколько часов. Начинает светать. Заснуть мне больше не удается. Сейчас только шесть утра, завтрак в восемь. Мучительных полтора часа лежу в постели.
За несколько минут до восьми у двери в столовую собирается уже человек пятнадцать. Все перешептываются на тему ночных криков.
— Это мисс Кинг, — объясняет Ник, услышавший шепот, — ее посадили в камеру после того, как она ударила одного из охранников. Она часто кричит по ночам. Но не волнуйтесь, — он продолжает после паузы, — в те редкие случаи, когда мы ее выводим из камеры, мы предупреждаем, чтобы вы запирались изнутри в своих комнатах. У нас в центре есть несколько камер, но мы их очень редко используем. Только в таких случаях. Так что ведите себя хорошо, — подмигивает нам охранник.
За завтраком девушка с бананом садится со мной. Ее зовут Зое, она из Израиля. Вчера она решила, что я тоже еврейка. Именно поэтому обратилась ко мне на иврите. Сегодня Зое выглядит намного лучше после душа и сна.
— Как ты сюда попала? — спрашиваю я.
Выражение лица Зое тут же меняется. На нем страх и ужас. Я уже морально готовлюсь к очередной истории про наркотики.
— Я работала, — наклонившись поближе ко мне, шепчет Зое.
— Работала? — я вскрикиваю.
— Тссс! — напугано кричит она, оглядываясь по сторонам.
Понятно, конечно, что работать без разрешения — это нелегально. Но выражение ее лица и тон ее голоса не соотносятся с уровнем «нелегальности» ее поступка.
— Я из Хайфы, — продолжила она, — у меня там работа. Я не приехала за хорошей жизнью. Просто я люблю путешествовать, и когда куда-то еду, я обычно недельку работаю, а на заработанные деньги путешествую по стране. Ты не поверишь, — она уже улыбается и немного расслабляется, — они здесь круто работают! Меня поймали в первый же день! Иду я к своему хостелу после работы, ко мне на улице сзади подходят два полицейских, бьют по плечу и говорят: «Пошли собирать вещи», — Зое хохочет, — да, так и сказали!
Арестовали Зое позавчера и кинули в тюремную камеру. Вчера из камеры забрали и привезли сюда.
На следующее утро меня будит охранник, залетевший в мою комнату с возгласом: «Почему ты не на вводном занятии?!» — «Каком еще вводном занятии?» — спрашиваю я, но след охранника уже простыл. На полу листок: «Приглашаем Вас в 9 утра посетить вводное занятие». Смотрю на часы: 9.08. Опоздала на завтрак. Умываюсь, хватаю яблоко и плетусь на вводное занятие. Все уже сидят и заполняют какие-то формы. Сажусь рядом с Зое.
— Что тут? — спрашиваю.
— Пока заполняем пожелания на переезд. Завтра нас переводят в другой блок. Этот — только на первые три дня. Там комнаты на два человека. Хочу с тобой в одну комнату. Ты куришь?
— Нет.
— Я тогда тоже напишу, что нет. Иначе в одну комнату не поселят.
Мне тоже дают форму. Отмечаю некурящую, а единственным специальным пожеланием пишу: «Чтобы соседка говорила по-английски».
Охранник начинает рассказывать, как заранее заказывать еду на неделю, про занятия в фитнес-центре, про религиозные комнаты и возможность исповедаться у представителя своей религии. На этом охранник останавливает взгляд на мне.
— К сожалению, у нас нет комнаты для исповедующих русское православие и священника тоже нет. Ты сможешь исповедаться у греческого православного священника?
Я и не знаю, плакать мне или смеяться. Сдерживаю себя и отвечаю:
— Спасибо, мне никто не нужен.
— Нет-нет, ты не стесняйся. Мы обязательно найдем для тебя священника.
В этот момент открывается дверь.
— Катя, к телефону, — произносит голова.
Я с облегчением, что не придется продолжать беседу о священниках, выбегаю из комнаты.
На вводное занятие я уже не вернулась, а вышедшая с него Сужитра спросила:
— Ты уже видела русскую старушку?
Я в недоумении.
— Да, она в другом блоке, но ее вроде собирались сегодня увозить в аэропорт.
Я пытаюсь найти объяснение, как пожилая русская женщина могла оказаться в британском депортационном центре. Скорее всего, приехала к дочери, живущей здесь, но напортачили с документами, а иммиграционные службы не дремлют. Я решаюсь найти бабульку, спускаюсь в общие помещения и спрашиваю у первого попавшегося охранника.
— Ах, Маргарита! Наша местная знаменитость! Живет в Avocet’e.[7] Иди прямо до семейного блока, а потом направо до упора, — охранник участливо машет руками, показывая мне дорогу.
Бегу в указанном направлении. За дверью с желтой табличкой AVOCET стоит женщина, ждет, когда охранник откроет дверь. Охранник подходит, но перед тем, как выпустить женщину, спрашивает, что мне надо. Объясняю цель своего визита, и он тут же расплывается в улыбке.
— Маргарита! Да, она здесь.
— Я сейчас ее позову, — вдруг говорит мне по-русски женщина, ждавшая за дверью.
У Маргариты Ивановны яркие рыжие волосы чуть ли не по пояс. Она с трудом передвигается, но без посторонней помощи.
— Я из Ленинграда, — сообщает она, как только мы усаживаемся в гостиной. Зарема, женщина, позвавшая Маргариту Ивановну, присоединяется к нам, — приехала сюда в марте просить убежища.
— То есть родственников у вас здесь нет?
— Нет, никого. Мне нельзя оставаться в России, опасно.
Я вопросительно поднимаю брови. Она вроде не журналист, да и на Ходорковского не смахивает. Почему ей в России опасно?
— Еще в Советском Союзе моего сына хотели расстрелять за преступление, которое он не совершал. Я его спасла. С тех пор за мной охотятся.
— А ваш сын? Где он сейчас?
— В Ленинграде. У него семья, дети.
Ситуация загадочная. Сын спокойно живет в Питере, а за ней охота. Но бабулька уже забыла об этом и рассказывает, как она сюда попала.
— Я прилетела в Ливерпуль. Меня поместили в квартиру с другими беженцами. Ужасное место! Вокруг одна молодежь, в основном все негры, пьют, гуляют ночи напролет. А самое ужасное — не было душа, только ванна. А как я в моем состоянии в нее залезу?
Я понимающе киваю.
— Но я вышла на местного депутата. Хорошая такая женщина. Кеннеди. Да, Джейн Кеннеди. Она мне переводчика нашла, и начали мы с ней решать, как получить для меня убежище. А потом Джейн пропала. Через месяц получаю письмо от какой-то Лучианы. Не помню, то ли Биргер, то ли Бергер. Говорит, она новый депутат, чем может мне помочь? Начинаю заново ситуацию объяснять... Как же Джейн могла уйти? Не понимаю.
— И что? Она ответила?
— Нет, а несколько месяцев спустя меня арестовали и сюда привезли. Вещи отобрали. Документы отобрали. Меня уже несколько раз пытались в самолет посадить. Но я сопротивляюсь. Какой самолет? Я лучше тут!
— А что тут? Может, лучше домой? К сыну, к внукам?
— Нет, опасно, не могу.
Нас разогнали на ужин, но я пообещала попросить, чтобы меня перевели к ним в блок.
Во время завтрака на следующий день охранники объявили, что Зое, немка Барбель, тайка Сужитра и я переезжаем в Avocet. Нам выдали огромные пластиковые мешки, мы свалили в них свои вещи и потащили их по полу, не поднимая, в другой блок. Я захожу к себе в комнату, в которой уже давно обосновалась девушка из Бразилии.
— No speak English, — произносит она с широчайшей улыбкой, перед тем как я успеваю поздороваться.
Вот здорово, думаю я. Ведь единственная моя просьба была — человек, с которым я смогу общаться. Я бросаю пакет с вещами на пол, ничего не распаковываю и сразу выхожу.
В комнате у Заремы образовалась русская тусовка. Даже охранники знали, что Маргариту, меня или двух украинок нужно искать у гостеприимной дагестанки.
Вечером собираемся все в гостиной: Барбель, Сужитра и ее подруга из Малайзии Праха. Барбель первой начинает рассказывать про свою жизнь. В молодости работала в службе «Секс по телефону», познакомилась с парнем, влюбилась, а он торговал наркотой. Убедил Барбель привести кокаин в Британию, она согласилась. Как только ее поймали, он исчез. Но появился другой, до этого просто знакомый. Англичанин. Прошел с ней через суд, поддерживал в течение четырех лет тюрьмы. У него двое детей, которых Барбель считает за своих. Теперь, отсидев за свое преступление, она хочет остаться в Англии с новой семьей.
Сужитра провела в одной тюрьме с Барбель восемь месяцев, хотя посадили ее на шесть. В течение двух месяцев мест в депортационных центрах не было, и ее продолжали держать в тюрьме сверх срока. Сужитра каждый день следила за тем, как она одета. Ее единственную никто не видел ни в одежде, выданной в центре, ни в пижаме.
— Восемь месяцев тюремной одежды, я больше это носить не могу, — объясняла она.
Посадили Сужитру за подделку британского паспорта. Но общительная девушка приобрела множество друзей за короткое время в Англии и чаще всех бегала в зал для встреч с близкими.
Малазийская подруга Сужитры говорила с ней на тайском, что меня очень удивило.
— Моя мама тайка, — объяснила стеснительно Праха, — моя семья живет на границе с Таиландом в штате Келантан.
— А ты как здесь оказалась? — спрашиваем мы Праху.
— Пыталась получить убежище. Я не могу возвращаться домой. Я лесбиянка. Мои родители хотели выдать меня замуж, — ее лицо морщится в отвращении, — я сбежала из дома. Поступила сюда в университет, но, когда учеба закончилась, визу мне не продлили, а в убежище отказали. Я здесь уже четыре месяца, мне некуда ехать.
В гостиную забегает охранник.
— Где Прашанти? Видели ее? — он вопросительно смотрит на нас.
Прашанти — скромная женщина из Индии, ее привезли на следующий день после нас.
— Нет, — качаем головами мы, озадаченные его волнением.
— Кто дал ей подзарядку для телефона?
Сужитра поднимает руку.
— Ты с ума сошла! Она же может себя удушить! — кричит на нее охранник.
— Откуда же я знала?
Мы выбегаем и встречаем Прашанти в коридоре, живую и здоровую.
— Где зарядка для телефона? — прикрикивает на нее охранник.
— У меня в комнате, заряжает телефон.
— Неси быстро сюда!
Прашанти, опустив голову, обиженно шагает в свою комнату и приносит зарядку. Мы ее зовем к себе. Она с радостью присоединяется. Ей нет еще и тридцати, но выглядит она как старуха. В глазах — безысходность.
— Меня привезли сюда из Индии к мужу, — говорит она. — До этого я его не знала, он какой-то наш дальний родственник. Как только я приехала, он забрал у меня все документы, не разрешил подать на визу, не выпускал из дома и регулярно бил. Я прожила так шесть лет. С ужасом каждый день ждала возвращения мужа с работы. Пыталась покончить с собой. Такая жизнь не имеет смысла.
— Но ведь теперь ты можешь вернуться домой и начать все сначала! — участливо заговорила Барбель.
— Дома меня не примут. Нельзя уходить от мужа, — чуть слышно произнесла Прашанти.
Тем вечером я переехала от бразильянки к Зареме. Ее соседку увезли на самолет в Киев. Мы проболтали всю ночь. Оказалось, что у Заремы дома, в Махачкале, был свой маленький магазинчик. Но платить всем за «крышу» было невозможно. Ей пришлось за копейки его продать. Она подала на визу для высококвалифицированных специалистов. Единственное, чего ей не хватало для визы, — знание английского. Она купила диплом о знании языка и с легкостью получила визу четыре года назад. Год назад она решила перевезти в Англию своего сына. Подали документы на него, но тут обнаружились поддельные документы Заремы. Ее осудили на 60 часов исправительных работ.
— Подумаешь, мусор в парке поубирала — я была рада, что с такой легкостью отделалась. Но визу новую не давали, а старая истекла. Приказали раз в месяц являться в полицию, отмечаться. Вот так и ходила год. А на прошлой неделе сижу у подруги перед очередным походом в полицию и говорю: «Ира, посадят меня сегодня точно. Чувствую. Сколько же можно ходить вот так?» Как в воду глядела. Бросили в камеру, ничего не объяснили. Я рыдала сутки, не знала, что делать. Не знала, на сколько посадили и что будет дальше? А холода эти страшные. Давно такого в Англии не было. Кожу на лице так испортила. Ты думаешь, я такая всегда красная, опухшая? Нет, это последствия слез и обморожения. Молила охранника носки мне дать из сумки моей. Не дал. На третий день меня привезли сюда. Здесь условия несравненно лучше. Я немного поболела, но уже поправляюсь. Дело мое начали заново рассматривать. Надежда, думаю, есть.
На следующий день Зарему увезли вечерним поездом на север в Уэйкфильд, где она и жила. Меня тут же попросили переехать к девушке из Пакистана, чтобы в нашу некогда русскую комнату заселить подружек, которые отказывались жить раздельно. Обитательница комнаты лежала на кровати, взглянула на меня отчужденным взглядом, назвалась Асмой и перевернулась на другой бок, показывая всем своим видом, что на дискуссию не настроена.
Ночью мы заболтались с девчонками, и я вернулась в свою комнату только в четыре утра. Когда я зашла, обнаружила Асму на коврике рядом с моей кроватью. Она молилась. Я не знала, что делать — уйти или лечь в кровать. Очень хотелось спать, но, чтобы добраться до кровати, пришлось чуть ли не перешагивать через Асму.
На следующее утро мне сказали, что повезут меня в суд. Я не знала, вернусь или нет. Пока я собирала вещи, ко мне забежала Праха, сообщив, что теперь, когда все разъезжаются, она тоже поедет домой и попробует помириться с родителями.
К Маргарите Ивановне я зашла на секунду попрощаться.
— Меня должны сегодня увезти, — с грустью сказала она.
— Мне сказали охранники, что если вы по дороге в аэропорт положите руку на сердце, то вас отвезут в больницу, и вашу депортацию опять отменят. В вашем возрасте они побоятся посадить вас на самолет силой.
— Спасибо, но я думаю, мне пора домой.
* * *
Праха по возвращении домой в Малайзию не смогла найти общий язык с родителями. Пожила несколько месяцев у любимой бабушки, а потом уехала в Австралию, получила статус беженца, нашла работу и любимую девушку.
Зарема еще год сражалась с британскими иммиграционными властями, живя в подвале, который ей выделили, но в итоге выиграла суд. Не оставляет надежды на то, что ее сын сможет переехать к ней.
Маргарита Ивановна провела несколько недель с сыном и внуками в Петербурге и отправилась за приключениями во Францию.
Сужитра живет и работает в Бангкоке. Со своим парнем-англичанином они видятся в основном в Италии.
Зое теперь не работает во время своих туристических поездок.
[1] С иврита — «Ты еврейка?»
[2] Happy — счастливый; aggressive — агрессивный; sad — грустный; quiet — спокойный; apathetic — безразличный.
[3] Два традиционных ящика, лежащих на столе в центре палаты общин. В ящике на стороне правительства лежат Библия и Коран, а в том, который на стороне оппозиции, — Библия, уцелевшая после бомбардировки парламента во время Второй мировой войны. Члены правительства и теневого правительства выступают в парламенте у этих ящиков. Остальные депутаты выступают со своего места.
[4] Традиционное ликование членов палаты общин. Аплодировать в большинстве случаев запрещено.
[5] Традиционная для спикера фраза, призывающая членов палаты к порядку.
[6] Bunting — овсянка (птица).
[7] Avocet — шилоклювка.
Проект «Жизнь в тюрьме»:
Светлана Бахмина: Роды в местах лишения свободы
Ольга Романова: В тюрьмах выходят замуж по любви и для удобства