«Искусство не журналистика»: почему художников перестали вдохновлять протесты

В 2011–2012-м художники вдохновлялись новостями из «Новой газеты» и репортажами телеканала «Дождь», и чуть ли не каждый митинг/арест/законопроект находил отклик в их работах. Они поочередно устраивали перформансы в защиту Pussy Riot, рисовали портреты Путина и Медведева, которые затем выносили на Болотную площадь или проспект Сахарова, отсиживали десять суток в СИЗО, писали лозунги синей ручкой на простынях (этим, в частности, занимался политический активист Петр Верзилов на пару с Алексеем Навальным) и дразнили разъяренных казаков выставками «альтернативных» икон.

С каждым месяцем проекты становились провокационнее, а православные активисты и казачьи патрули — многочисленнее и агрессивнее. И если в начале 2012-го выставки протестного искусства на «Фабрике» и «Артплее» проходили мирно и незаметно, то к концу года посещать подобные мероприятия стало небезопасно.

Что мы наблюдаем летом 2013-го? Главный сторонник протестного искусства Марат Гельман уволен с должности директора музея ПЕРММ, в анонсах мероприятий на «Винзаводе» и «Артплее» больше нет слов «политика», «религия», «протест», «Болотная», а художники не стоят с плакатами ни у Кировского суда, ни у ворот колоний, где отбывают срок Алехина и Толоконникова. Что произошло с протестным искусством? Ушло в подполье? Подстроилось под цензуру? Или же художники перестали верить в силу протеста? «Сноб» поговорил об этом с кураторами и самими художниками.

 

Василий Слонов, художник. Серия его работ Welcome! Sochi 2014 послужила поводом для увольнения Марата Гельмана с должности директора музея ПЕРММ

Протестное искусство пошло на спад, как и все протестное движение. Это общая тенденция. Если в обществе есть какая-то актуальная тема, она, естественно, мотивирует и художников. А в ситуации, когда побеждает тотальное равнодушие, и художникам становится все равно. Что касается кураторов, они тоже не могут разрабатывать только одну тему. Им это рано или поздно надоест. Все приедается, а искусство — такая сфера, которая постоянно требует чего-то нового.

СМожет быть, кураторы просто боятся цензуры?

Независимым-то кураторам чего бояться? Тот же Марат Гельман — я не думаю, что он напуган. Он кем был, тем и остался. Занимается тем, что ему интересно, и не думает: «Ой, мне за это по голове достанется».  

Лично я не актуальный художник. Я не питаюсь политическим планктоном. Мне интереснее социальная жизнь. Моя стратегия — стратегия анекдота. Отстраненное, ироничное отношение ко всему. Я не принимаю близко к сердцу ни Болотную, ни Навального, ни патриотические движения. Живу своей содержательной жизнью.

СНо ваш проект Welcome! Sochi 2014 очень актуален.

Проект про Сочи актуален, так как это сейчас тема номер один. Но я им начал заниматься еще раньше, чем государство, — с 2007 года. А то, что он стал актуальным, — не моя вина. Моя цель была как-то помочь государству, вдохнуть во все это душу, сделать проект самобытным, интересным, задорным. И, конечно, в сердцах людей это нашло какой-то отклик. Они увидели не просто какую-то официальную картинку, а здоровую самоиронию. Да и Олимпиада — это международное событие. Это как Вторая мировая. И меня интересуют вот такие масштабные события. А Навальный — это региональная история. Слишком мелко. Мне хочется масштаба, кубометров каких-то.

Артем Лоскутов, художник, организатор «Монстраций», автор иконы Pussy Riot

Я бы не сказал, что протестного искусства нет. Те, кто этим раньше занимался, продолжают заниматься. С выставками сложнее. Вот недавний пример: на «Белых ночах» в Перми готовился проект «Occupy Пермь» — согласованный оккупай в музейной обстановке, — и наша задача была в том, чтобы заполнить это пространство абсурдными лозунгами с «Монстрации». Кончилось это все тем, что Гельмана уволили, а «Occupy Пермь» запретили — наш проект стал четвертым, который был снят с программы. Так что сложность с организаторами и кураторами, безусловно, есть. Такое ощущение, что все лишний раз пытаются перестраховаться и ничего не показать.

ССудебные разбирательства по поводу вашей иконы до сих пор продолжаются.

Самое интересное в том, что эта акция изначально не оценивалась нами как что-то экстремальное. Но она спровоцировала несколько административных дел, которые идут-идут, и конца им не видно. Вот соберемся мы еще раз сделать что-то подобное — не будем оценивать это как провокацию, как шаг против государства, как что-то незаконное, а получится то же самое. Меня это не то что останавливает, но все равно грустно, что в нашей стране все так происходит.

Я слышал, что проблемы с цензурой возникли сейчас у Московской биеннале — там до сих пор не вывешен полный список участников. Говорят, там идут торги за то, кто может участвовать, а кто нет. Какие-то проекты государство хочет снять, а кураторы сопротивляются, и поэтому не вывешиваются списки. Что останется с такими темпами от современного искусства — непонятно. Какая уж тут жизнь, какое искусство?

Иосиф Бакштейн, искусствовед, куратор, комиссар V Московской биеннале современного искусства

Художники по-прежнему интересуются политикой. Для многих это уже стало частью творчества: они реагируют не только на какие-то конкретные политические события, сколько на всю современную неолиберальную общественную философию. Это уже политизированность самой художественной ментальности.

К политическому искусству как к жанру я безразличен. Мне интересны сами произведения. Если в художественном отношении они состоятельны, если это интересная метафора, какая-то концепция, то работа может быть политизирована, а может быть абсолютно аполитична — дело не в этом. Практика показывает, что использование художественной формы для раскрытия политических тем не всегда дает положительный результат — даже у самого политически ангажированного зрителя это не вызывает гарантированного интереса.

СБудут ли представлены политические работы на предстоящей биеннале?

На биеннале есть работы, которые как-то реагируют на политическую ситуацию, но для художника важна не реакция на какие-то политические события, а встраивание элементов политической философии в свои художественные концепции.

СГоворят, что у куратора возникли проблемы с цензурой.

Никакого специального отсева участников не было. Были какие-то разговоры с художниками, но это все дело куратора. Отбирает проекты сама Катрин де Зегер. Поэтому цензуры никакой у нас нет.

Татьяна Волкова, искусствовед, организатор фестиваля активистского искусства «Медиа Удар»

Большинство арт-институций совершенно исключили из сферы своих интересов политические темы или сфокусировались на работе с западными художниками. Современная ситуация в России также приводит многих кураторов и художников к самоцензуре. Но это все же не относится к художникам-активистам, чьи работы направлены не на арт-систему, а на общество. Медиатехнологии сегодня позволяют авторам работать вне арт-институций, устраивая разные офлайн- и онлайн-события, создавая собственные, независимые формы существования.

С«Медиа Удар» проводится в рамках Московской биеннале современного искусства. Вы чувствуете какое-то давление со стороны кураторов?

В финансовом отношении и в отношении контента наш фестиваль абсолютно независимый. Биеннале никогда не вмешивается в то, как мы отбираем материалы спецпроектов, и не помогает деньгами или площадками.

Александр Савко, художник. В 2012-м его картина «Нагорная проповедь» с изображением Микки-Мауса в образе Христа была признана экстремистской

Прошлогоднее увлечение художников протестным искусством было лишь погоней за славой. Да и делалось все это довольно примитивными методами. Как говорится, кусочек карбида очень быстро растворился в воде и перестал бурлить. У кого был больший интеллектуальный запас, те стали делать более изощренные и кропотливые работы, а вот эти однодневки быстро исчерпали себя и ушли.

То, что было со мной и Микки-Маусом, не является единым целым с последующими скандалами — Pussy Riot, протестами и т. д. Потому что мой замысел был совсем другой: во-первых, была использована старая работа, которой уже около 20 лет. И там речь шла о подмене понятий в условиях новой потребительской цивилизации — о замене истинных ценностей сиюминутными медийными мультяшными персонажами, которые стали олицетворением новых идеологий и религии. В этом и есть ирония, что работу осудили за старые грехи — она не вписалась в новое время. В этом ее прегрешение.

СУсилилась ли цензура по сравнению с 80-ми и 90-ми?

Цензуры стало вроде больше, но цензура эта смехотворная. Такое ощущение, что все хотят нарваться на консервативные государственные препоны, чтобы создать себе ореол мученичества. Тогда, в 80-е и 90-е были более кондовые условия. И проекты были более изощренные и иносказательные, так как все работали с двумя смыслами. А сейчас это все настолько прямолинейно, что уже нет ни подтекста, ни скрытого смысла. Есть только залихватские попытки удара, взрыва, чтобы моментально попасть на страницы журналов и экраны телевизоров.

Герман Виноградов, художник, музыкант, в 2012-м активно выступал в защиту Pussy Riot

Я не считаю, что у художников должна быть мотивация, связанная с фестивалями и выставками или их закрытием. У каждого должна быть своя личная мотивация. Раньше о политическом искусстве никто не говорил, а потом из-за репрессий властей все это всплыло. Ведь власти на самом деле сами спровоцировали протестное искусство.

А сейчас протестное искусство превратилось в чистый протест. Художники задали тон, пробудили сознание людей. Как это часто бывает, художники осваивают какую-то территорию, допустим, «Артстрелку» или «Красный Октябрь», и потом там уже начинается другая жизнь. А художники уходят на новую территорию и обустраивают уже ее. Начиная с перестройки, художники и музыканты задавали тон, а потом уже люди, проснувшись, начинали жить нормальной жизнью и требовать свои права. Искусство формирует идеи, а реализуются они все на площадях.

Арсений Жиляев, художник, куратор, лауреат ежегодной премии «Инновация»

Когда твои товарищи в тюрьме, не очень понятно, как можно заниматься искусством и каким оно должно быть. Искусство все же не журналистика, здесь не может быть просто горячих тем, которые надо обязательно показать. Оно живет в иной темпоральности. То, что хорошо для политики и активизма, не обязательно хорошо для искусства, и наоборот. Pussy Riot сидят в тюрьме, о них говорит весь мир, тысячи людей борются за их освобождение. Значит ли это, что они по определению делают хорошее искусство? Очевидно, что сейчас все ждут искусства, связанного с ЛГБТ-проблематикой из России. Но у нас его почти нет.

Сейчас я продолжаю делать проекты, у которых есть некий образовательный и просветительский потенциал. К началу октября готовлю персональную выставку под названием «Спаси свет». Название взято из кампании поддержки политзэков и, в частности, Володи Акименкова, слепнущего в СИЗО. Этот проект — довольно пессимистичное рассуждение о возможностях повлиять на ситуацию с репрессиями с территории искусства. В начале года будет выставка в Париже «Новые пути в направлении объекта. Из России с любовью». В ней так или иначе затрагивается та же тема.

России сейчас, как мне кажется, нужны не очередные скандалы и громкие новостные заголовки, а тихая и кропотливая работа по выстраиванию новой демократической культуры. Такое искусство менее заметно, но без него мы не двинемся дальше пустых лозунгов и насилия. На суд Pussy Riot или приговор Навальному приходят тысячи людей, о них думают, им пытаются помочь. Но десятки невинных людей тоже сидят за решеткой, и ведь им помощь нужна в еще большей степени, чем людям с первых полос газет.

Петр Павленский, художник, автор нашумевших перформансов с колючей проволокой у здания петербургского ЗАГСа и зашиванием рта в защиту Pussy Riot

Говорить об упадке политического искусства слишком рано, ведь оно напрямую зависит от политического климата: чем сложнее ситуация в регионе, тем больше новых форм искусства там может зародиться. Проблема может заключаться в том, что сам по себе этот вид деятельности достаточно трудоемкий, постоянно необходимо сохранять баланс между искусством и политикой, между художественной практикой и активизмом. Для приверженцев «комфортного» искусства оно кажется слишком опасным, прямым и политизированным, а для активистов — слишком сложным для восприятия и неоправданным по соразмерности риска и практической пользы. Поэтому для реализации аутентичного произведения достаточно сложно найти необходимую поддержку. А после того, как такое произведение состоялось, начинают накатывать волны реакции, одной из которых является желание различных институций современного искусства втиснуть это явление в удобные для себя рамки — начать совместное производство новых политически лоботомированных проектов. Попасться в ловушку такой нейтрализации гораздо страшнее, чем подвергнуться давлению правоохранительных органов.

Многие галереи и музеи сейчас не в состоянии взаимодействовать с политическим искусством. Они управляются менеджерами, а менеджеры и директора находятся под надзором контролирующих инстанций и руководствуются исключительно соображениями трусости — заботятся о сохранении своего оклада и рабочего места.

Проблема скорее не в моде или вдохновении, а в небольшом количестве людей, занимающихся этим жанром. А это является прямым следствием образования в сфере искусства, которое направлено на то, чтобы дрессировать гомогенную массу послушных художников. Результат такой дрессировки — армия «удобных» художников, которые, как цирковые собаки, готовы ради галочки в резюме производить кубометры визуального мусора, соответствующего всем необходимым государственным и идеологическим стандартам.