Сирия накануне удара: в гостях у повстанцев

– Ты уверен, что нас не возьмут в заложники?

– Что ты! Правоверные мусульмане пригласили в гости! Мы будем в полной безопасности!

Когда маленький крепыш Али волнуется, то начинает кричать. Он признавался мне, что рано в детстве потерял родителей и «поэтому немного психованный». Кроме того, Али всю свою юность дрался на рингах заштатных клубов Египта от Александрии до Каира. Ладно бы еще в классическом боксе по добрым старым правилам маркиза Куинсберри, так нет же – рубился в кровавых «боях без правил».

Я его терплю. Али – мой переводчик. У него несколько языков, включая арабский. С его помощью я уже записал в Каире интервью с кряжистым стариком с квадратной бородой и странным рукопожатием. В камере смертников тюремщики сломали ему фаланги пальцев и вырвали ногти на всех пальцах. Шейха Абу-Исира и его организацию «Исламский джамаат» обвиняли в организации убийства президента Египта Садата.

Прощаясь с шейхом, коротко поговорили про скорбные дела мусульман в Сирии, и он вспомнил, что в Каире сейчас гостит генерал сирийских повстанцев. Закупает медикаменты и оружие. Конечно, я поехал к генералу добиваться интервью.

Высокий седой бородач похож одновременно на революционера-романтика Эрнесто Че Гевару и «террориста номер один» Усаму бен Ладена. Немедленно предложил чай. Переложил со стола в гостиной Коран в дорогом переплете. Разрешил курить. Принес тяжелую медную пепельницу. Генерал сирийских повстанцев говорит хриплым баритоном, иногда сваливаясь в тяжелые угрожающие басы.

– Каковы наши требования? Они просты: свободы и достоинства. Если наши требования чести и достоинства – это терроризм, то мы – террористы!

После записи разговора под камеру я понимаю: сейчас или никогда.

– Мы можем продолжить наше интервью в вашей бригаде в Сирии? Понимаю, что я из вражеской страны, но все же?

Бородач сверлит меня глазами.

– Мистер Вадим, вы работали на стороне сирийских правительственных войск?

– Да, в июне и в октябре, но потом меня выслали из страны за то, что снимал репортажи без разрешения министерства информации.

– Мистер Вадим, вы извините, но мы будем вас проверять.

Молчит. И вдруг улыбается.

– Я приглашаю вас в Сирию в мой отряд «Защитники Пророка». Сам встречу вас на турецкой границе, и когда вы все снимете – лично вывезу вас из Сирии.

Потом мы с Али совещаемся ­тет-а-тет в скрипучем старом баре колониального каирского отеля. Продолжаю нервировать переводчика.

– Я не хочу полгода гнить в какой-нибудь сирийской деревне, пока боевики будут надеяться на миллион долларов за мой выкуп или отказ российского правительства от поставок оружия режиму Асада.

На самом деле решение ехать к революционерам я уже принял. Просто хочется испытать реакцию моего спутника. Мой скепсис снова выводит его из себя.

– Ты просто не понимаешь наш мусульманский мир! Если мои братья-мусульмане пригласили, то они скорее сами умрут, чем позволят захватить тебя в заложники! Да я сам умру за тебя, понимаешь!

Мне становится неловко. Совсем скоро с этим пареньком мне предстоит нелегально перейти границу вою­ющей Сирии и снять репортаж об отрядах фанатичных повстанцев. Кажется, из российских журналистов так еще никто не делал.

Попробую рассуждать о кандидатуре Али хладнокровно. Его энтузиазм мне понятен. По сути, он и сам фанатик. Исламский фундаменталист. Активист запрещенной во многих странах мира организации «Братья-мусульмане». Такие парни во многих арабских странах сейчас только и мечтают попасть на войну в Сирию. Его карманы пусты, а у меня набиты казенными долларами. На священный джихад он попадет за счет неверного. Пускай он будет не воевать, а только работать переводчиком.

Я понимаю его страсть. Ведь он своими глазами увидит главное мировое событие в мусульманском мире. Если уцелеет, будут фото для друзей, детей и, дай Бог, внуков. И мои доллары перекочуют в его карман.

Гонорар за предстоящий вояж Али потребовал себе солидный. Даже по меркам богатых американских телекомпаний. Ему будут угрожать пули, снаряды и противопехотные мины-ловушки. Мне – этот же набор плюс угроза захвата в заложники. Ведь я не мусульманин. Я из страны – главного оружейного спонсора президента ­Асада. Знакомая переводчица-украинка мыкалась в плену у повстанцев почти шесть месяцев. В каком-то из отрядов боевиков давно «сидят в подвале» итальянские журналисты. Без вести пропал американский фотограф. Убили немецкого репортера. Список журналистских потерь на гражданской войне в Сирии длинный.

Конечно, надо бы другого переводчика поискать. Более уравновешенного и сдержанного. Это было бы разумно. Но когда все репортеры мира вдруг станут разумными, журналистике придет конец. 

*** 

Через неделю – пограничный пункт Кислис в сельской Турции. Перед шлагбаумом небольшая очередь. Почти не движется. Женщины-тени в черных накидках. Мужчины переговариваются тихо. Огромные сумки-баулы на земле. В километре за будкой пограничника воюющая Сирия. Пограничный переход с этого света на тот. Виз у нас нет, а в Сирии за нелегальное пересечение границы – от трех до семи лет тюрьмы.

Нас встречает генерал. Кожаная куртка и черная бейсболка. И не Усама, и не Че Гевара. Генерал отводит нас в сторону к чахлым кустам и инструктирует.

– Только не говорите посторонним, что вы из России. Вы из Канады или Польши. И по-русски между собой не говорите при чужих людях.

Ничего себе. Как определить «посторонних»? А «своих-чужих»? А если потребуют паспорта? Ни у меня, ни у Корешкова нет канадских паспортов. Черт, мне всегда нравилась Канада!

Турецкий пограничник не задает вопросов. Просто ставит штамп о выезде. Мы садимся в машину и въезжаем в Сирию. Здесь уже нет ни пограничников, ни таможни. Через несколько километров сожженный танк на обочине. Потом еще один. Ну что мне эти военные виды? Меня волнует наш ­статус – заложники мы или все-таки действующие репортеры?

Оператор Серега Корешков молчит. Думает о том же. И генерал молчит. Глаза закрыл. Только Али что-то без умолку несет на арабском. Я толкаю переводчика в бок.

– Может, переведешь?

– Вадим, я говорю нашему генералу об ужасах этой войны! Представляешь, как страдают сирийцы? Тысячи убитых детей, тысячи изнасилованных женщин! Проклятое сирийское правительство.

– Откуда ты знаешь, что их именно тысячи, а не сотни или, наоборот, десятки тысяч? Ты что, видел, как их всех насилуют? Ты же только что сюда из Египта приехал.

– Мы, египтяне, любим сирийский народ и все знаем о его страданиях!

«Помоги мне, Боже», – думаю про себя.

Машина притормаживает. Дорога перегорожена бетонными блоками. Парни в гражданской одежде, но все в черных масках и с автоматами. Из перевернутой бочки торчит черный флаг, часто называемый знаменем «Аль-Каиды». Генерал высовывается из машины и что-то бурчит хриплым басом. Его, видимо, узнают, и мы без проволочек едем дальше.

Вскоре останавливаемся и выгружаем вещи в каком-то неприметном сером доме без забора. Али уже узнал, что это временный дом самого генерала. Здесь его отец и жена. Завтра утром за нами придет пикап с охраной, и мы двинемся дальше. Нет, мы не несчастные жалкие заложники, а полные сил и энергии военные репортеры.

Абу аль-Харрис (так зовут генерала) сам носит еду с кухни и аккуратно расстилает перед нами одноразовую скатерть. Генеральское ли это дело? Все просто: по закону шариата посторонние мужчины не должны видеть лица жены-хозяйки. О, странный, странный мусульманский мир!

Ужинаем, усевшись на ковер и скрестив ноги, как турецкие (сирийские?) портные. Кисловатый молочный суп с мясом. Еще блюдо «фрика-ливания» – рис, пшено и фарш. В переводе с сирийского – «еда королей». Все вкусно и необычно. Главное неудобство – едим при свечах. На всех территориях Сирии, где побеждают повстанцы, правительство отключает электричество. Наш хозяин Абу аль-Харрис басит:

– Нас отбросили в пещерный век. Власти наказывают мирное население за поддержку революции.

Убрав еду, генерал стремительно приносит матрасы, одеяла, подушки. Али радостно сообщает, что, оказывается, генерал в молодости был неоднократным чемпионом Сирии по карате. Нашел наш сирота родную душу.

Устраиваемся спать на полу в этой же комнате. Отчетливо слышно, как где-то бомбят. Из угла доносится бормотание засыпающего Али.

– Я же говорил тебе, Вадим, что сирийцы очень гостеприимный народ. Мы, египтяне, их очень любим. 

Утром за нами приезжает пикап с закрепленным черным флагом на капоте. Два автоматчика. Один – лет тридцати, с рыжей бородой, в натовском камуфляже. Не улыбается и не здоровается. Смотрит на нас как через бинокль – что за людей чудак-генерал привез из вражеской России? Имя такое, немного шипящее – Абдушшакур. Другому нет и восемнадцати, но у него черный армейский жилет-«разгрузка» с ручными гранатами в нагрудных кармашках, под жилетом черная футболка с надписью по-английски «Конец игре». Его зовут Ахмет. Если бы я не знал, что у исламистов алкоголь и наркотики – это страшный грех, то подумал бы, что юный Ахметка забил с утра добрый косяк. Генерал хлопает его по плечу.

– Ты такой красивый, Ахмет, ты, наверное, сегодня умрешь!

Оба смеются. Шутят.

Улыбка не сходит с лица Ахмета, даже когда мы осматриваем следы ночных бомбардировок правительственной авиации. Огромная воронка рядом с деревней. Несколько метров глубиной. В соседнем городке летчики не мазали. В центре полностью разрушено трехэтажное здание. Мне говорят, что это был постоялый двор и здесь убито семнадцать человек. Горожане быстро и молча разбирают завалы. Не вижу ни одного военного, кроме наших охранников и генерала. Толстый хозяин хостела в испачканной грязью и пылью майке рыдает.

– Да, мы тут все террористы! Все, все, все террористы! Убейте нас всех!

Глубокое небо над нами неожиданно прорезает звук. Ахмет сильно толкает меня в плечо и кричит по-английски: «Самолет, воздух, скорее побежали!» Народ, спотыкаясь и падая в завалах разбитых кирпичей, бросается в соседние переулки.

Я вспоминаю, как снимал репортажи по другую линию фронта. С правительственной стороны, в Дамаске и Хомсе. Сразу после акций устрашения повстанцев. Еще можно сказать по-другому – террористических актов боевиков.

Звучит по-разному, но суть одна: полицейские и чекисты ходят и собирают в пластиковые пакеты фрагменты человеческих тел. Обрывки кожи с крашеными волосами, мужскую руку с обручальным кольцом, чьи-то пальцы – по виду ребенка лет десяти. Все, что можно найти после взрыва начиненной взрывчаткой машины.

Такие взрывы случаются в Дамаске и других городах Сирии ежедневно. Иногда по несколько раз на дню. Можно сказать себе: «Это же гражданская война, брат!» Или: «Это же понятно – око за око, зуб за зуб». Но когда все началось? Еще пару лет назад иностранные туристы спокойно бродили по кривым улочкам Дамаска и придирчиво выбирали старинные серебряные украшения в местных лавочках. Или цветастые платки из тонкой верблюжьей шерсти. В них прохладно летом и тепло промозглой зимой.

Сейчас нет туристов. Есть сто тысяч убитых за два года гражданской войны. Так говорят в ООН.

Мы заезжаем в деревню забрать наш багаж. Пока грузили вещи, у пикапа спустили два колеса. Ждем, когда улыбчивый Ахмет и мрачный Абдушшакур решат проблему.

Рядом со мной на крыльце щурится на солнце отец генерала. Старику под восемьдесят. Он скрипит мне, что корни войны в давних событиях. В молодости он был имамом в своей суннитской мечети. Время от времени к нему врывались агенты «Мухабарата» (тайной полиции) и изымали религиозную литературу. В государстве, где у власти много лет алавитский (шиитский) клан, суннитские книги с названием «Нет бога кроме Аллаха» были официально запрещены. Имама били, а потом посадили в тюрьму, где в качестве воспитательной меры надзиратели иногда давали заключенным вместо чая свою мочу.

Я размышляю, что то же самое сейчас происходит в России – на Кавказе и в Поволжье. У любого имама за салафитскую литературу могут быть ­проблемы с чекистами.

Отец генерала – бывший имам и зэк, продолжает тихо скрипеть:

– Все проблемы в том, что одна конфессия насаждает нетерпимость к другой. Шииты долгие годы давили нас, суннитов, и в итоге получили кровавую бойню. 

***

Мы мчимся к Алеппо – северной столице Сирии, местному Санкт-Петербургу. Повстанцы бьются с армией в разных частях города. Многие микрорайоны разрушены.

Нам на троих выделили целую комнату в большой квартире на первом этаже. Фронт в минуте езды на машине. Отчетливо слышно, как с периодичностью в четыре-пять минут в соседних кварталах падают мины. Генерал показывает мне, что где-то вдоль разрушенных многоэтажек ­можно идти спокойно.

Вдруг срывается с места. Неожиданно легко для своего веса и огромного роста перебегает пустую улицу. Со спринтерской скоростью. Точно – в юности серьезно занимался карате. Кричит нам:

– Тут снайпер все простреливает!

Бегу следом почти удачно. Спотыкаюсь и падаю, но уже вне зоны видимости вражеского стрелка.

Группа молодых парней обнимается-здоровается с Абу аль-Харрисом и поднимает вверх автоматы. Несколько раз мощно на вдохе-выдохе: «Аллах Акбар!»

Странно, что я подумал про армейского снайпера как про вражеского. Может быть, еще недавно, когда был на правительственной стороне, с этим стрелком обнимался, как сейчас эти ребята с генералом. Для репортера профессионально важно всегда быть нейтральным. Очень сложно.

Присутствуем при боевой операции исламистов. Подгоняют экскаватор. В ковш забирается здоровенный молодой бородач по прозвищу Лев. Парни подают ему ручной гранатомет. Тяжелая машина движется по улице прямиком к пятиэтажке, где засел правительственный стрелок. Лев быстро высовывается из металлического ковша и стреляет по этажу, где находится снайпер.

Взрыв. Боевики забегают в здание. Армейский офицер и его напарник убиты. Не отступили и не сменили позицию. В Сирии коса нашла на камень. Наверное, в Дамаске им присвоят звание героев.

На третий день к вечеру приезжает командир «Защитников Пророка». Настоящий командир бригады. Абу аль-Харрис собрал отряд в самом начале антиправительственных выступлений. Когда революция окрепла, на ее сторону перешел кадровый военный лейтенант Абу Яруб. И тогда генерал, будучи по профессии мастером по ремонту квартир, уступил командование профессионалу. По сути, теперь выполняет функции политработника.

Сижу напротив командира за столом с чаем. На стене черный флаг с перекрещенными мечами и арабской вязью: «Нет бога кроме Аллаха». Изучаем друг друга. Крепкий молодой блондин с крупными чертами лица и цепкими серыми глазами. На Руси говорят, такие бабам нравятся. Из генеральской семьи.

До командировки я читал в докладах международных организаций упоминания отряда «Ансар Мохаммед» («Защитники Пророка»), связанные с расстрелами пленных. Спрашиваю об этом командира. Абу Яруб отвечает тихо и твердо:

– Пленных мы судим справедливым судом. Судья выясняет степень их вины, сколько крови они пролили, и если они виновны – их казнят.

– Вы берете людей в заложники?

– У нас есть пленные, и мы договариваемся с правительством, чтобы обменять их на наших людей, сидящих в тюрьмах.

– Кроме сирийцев с правительством воюет много иностранцев. Их отряд называется «Победный фронт». США считают, что это ­террористы.

– Американцы обвиняют «Фронт Нусра» в терроризме, чтобы внести раскол в движение. Хотят сделать нас вторым Афганистаном.

– Вы считаете себя моджахедом, воином Аллаха?

– Нет, зато я хорошо воюю за революцию. Скорее, это вы моджахед, раз не побоялись сюда приехать.

А командир, оказывается, с юмором. Как и всякий профессиональный военный, Абу Яруб не любит давать интервью. Но он выполнил трудную задачу и очень доволен.

За ужином командир веселится и вдруг называет нашего переводчика египетским шпионом. Али вспыхивает и поднимается из-за стола. Кричит в лицо Абу Ярубу на арабском. Командир молчит, но серые глаза его стекленеют. Наконец мне удается увести Али в нашу комнату.

– Ты чего раскричался, он же шутил?

– Вадим, я не шпион, и я хотел его побить.

– Мы у него в гостях. От него зависит мой репортаж. Ты можешь мне его запороть.

– Извини, не повторится.

Утром Али подводит ко мне пухлого парня с видеокамерой на толстом животе.

– Вадим, это Акиф. Нам здесь не совсем доверяют, а он может работать второй камерой в труднодоступных местах. Конечно, ему надо платить.

– Хорошо.

Командир договорился об интервью с шефом Революционной полиции Алеппо. Бывший генерал сирийских спецслужб, перешедший на сторону повстанцев. Большая часть мегаполиса с населением семь миллионов человек под его защитой. Теоретически. На самом деле здесь правят разношерстные боевые бригады.

Подтянутый. Идеально выбрит. Белоснежная сорочка. Адиб ­аль-Шалеф – настоящий кадровый генерал. Знаю, что он ездил в группировку к иностранным боевикам из загадочного «Победного фронта». Они объявили себя сирийским филиалом «Аль-Каиды». В общем, боевой исламский интернационал.

– И как они вас встретили?

– Я сначала боялся встречаться с ними. Но, когда приехал к ним, спросил: «Вы приехали, чтобы создать здесь исламский халифат?» Они ответили: «Нет, это неверно. Мы приехали для того, чтобы воевать».

– Вы слышали, как они наказывают провинившихся?

– Я спросил их: «Вот вы поймали воров, почему не отрубили им руки, ведь про вас говорят, что вы всегда руки отрубаете?» Они ответили: «Мы следуем законам ислама. Если будет создано настоящее большое и успешное исламское государство, где люди будут жить в достатке, можно будет отрубать руки тем, кто ворует, и это станет уроком другим».

Весь день бегаем под обстрелом по улицам. Перебегаем по специально пробитым боевиками тоннелям внутри домов. От позиции к позиции.

В один из дней просыпаюсь от диких криков переводчика. Выбегаю в соседнюю комнату. Али стоит перед командиром и размахивает перед его носом небольшими, но очень крепкими кулаками. Безобразную сцену молча наблюдают солдаты.

С трудом увожу горе-переводчика в нашу комнату. Обернулся. Показалось, что в больших глазах Абу Яруба прыгают огневые искры.

– Али, в чем опять дело?

– Он меня жестоко оскорбил!

– Как?

– Сказал, что моя организация «Братья-мусульмане» создана на деньги американцев.

– Да хоть на средства инопланетян!

– Это оскорбление.

– Я хочу записать иностранцев из «Победного фронта» – мне уже пообещали, а ты гробишь мою работу.

– Извини. 

*** 

На душе у меня неспокойно. Мы третий день ничего не снимаем. В окне яркое солнце, а мне мерещатся тучи. Черные и грозовые.

Целыми днями слоняемся по квартире. Абу аль-Харрис снова пропал. И не ночует здесь. Задаю недоуменные вопросы командиру Абу Ярубу через Али, но в ответ лишь кривая улыбка.

Просыпаюсь в восемь. Иду, перешагивая через спящих на полу боевиков, в умывальник. Пока мылся «по частям» под краном с ледяной водой, все снова разъехались. Только соседский толстый мальчишка, подмета­ющий полы, напевает добравшийся и­ до сирийских пацанов мотивчик: «Гэнгэм стайл, гэнгэм стайл!» Расталкиваю Корешкова и Али.

– Слушайте, вам не кажется, что они готовятся захватить нас в заложники?

Сергей почти мгновенно встал и быстро задымил сигаретой.

– Объясни, почему так думаешь?

– Мы не снимаем уже три дня. Генерал исчез, хотя в Каире клялся, что не будет отходить от нас ни на шаг.

Из-под одеяла выглядывают сонные глаза Али.

– Вадим, ну опять ты за свое. Что им мешало захватить нас вчера или позавчера?

– Али, ты же слышал, как командир признавался – им не хватает двухсот тысяч долларов, чтобы взять аэропорт Алеппо. Может, думали, что найдут двести штук, но не получилось. А тут вот они «деньги живые» – сами у тебя живут.

– Вадим, сколько раз тебе объяснять: мы гости, и это мусульманский мир. Тут такого коварства, как у вас, не может быть.

Мне хочется его ударить. Вдребезги расквасить физиономию. Мысленно молюсь: «Господи, дай мне терпения!»

– Али, представь, что этот отряд прошел долгий путь, пролил тонны чужой крови, потерял половину своих людей во имя революции.

– И что?

– А то, что им остался один шаг до взятия международного аэропорта. Выбор – победа революции или жалкая группа журналистов, да еще из вражеской страны. Ты бы что выбрал?

Он начал хмуро подниматься из кровати. С одеяла на пол зашелестела шелуха от семечек.

– Что, Али, молчишь? Ты еще в сотый раз повтори: «Мы, египтяне, любим сирийский народ».

– Да, мы любим сирийцев. У них есть нехорошие люди, точнее, только один – командир Абу Яруб. Остальные замечательные все чуваки!

– Короче, Сергей, собираем барахло и готовимся к эвакуации. Али, можешь оставаться здесь со своими замечательными чуваками. Если нет, то убери шелуху у кровати. Сходи на улицу – осторожно разузнай насчет машины до турецкой границы. Шансов немного, если они приняли решение на захват, то догонят. Но сидеть без дела глупо.

Оба кивнули в знак согласия.

– Если вдруг сейчас появятся – вежливо объясним, что, мол, все мы сделали и сняли. В Москве срочно ждут объективный репортаж. Так и подчеркни, Али, объективный репортаж!

Али, перекривившись, уходит, а мы начинаем упаковывать бронежилеты, каски и спальные мешки. Тридцать минут, и мы собраны. Появляется переводчик. Лицо наконец сосредоточенное. Кажется, и у египтянина что-то екнуло в сердце.

– Машины есть, можно ехать.

В эту секунду дверь в нашу комнатушку распахивается и входит ­улыбающийся Абу аль-Харрис с автоматом.

– Привет, ребята!

Мы садимся на койки, и я прошу Али перевести.

– Генерал, мы все сделали. Позвонили в Москву, там хотят срочно давать этот наш объективный репортаж в эфир. Ты обещал в Каире, что встретишь в Турции и проводишь обратно. Обещание в силе?

– Конечно, мистер Вадим, сейчас умоюсь с дороги, и поедем. Грузите вещи в пикап на улице.

Он уходит. Я выдыхаю.

Али победно смотрит на меня и подметает мусор у своей кровати. Мы с Корешковым идем на улицу с вещами. Домой!

У пикапа стоят командир Абу Яруб и рыжебородый Абдушшакур. Молча наблюдают, как мы укладываем багаж. Командир пальцем подзывает к себе Али и говорит что-то по-арабски. Мой переводчик начинает дико на него кричать. Командир улыбается, смотрит на него немигающими глазами.

– Али, ты можешь мне сказать, что происходит?

Я понимаю: все пошло наперекосяк. Еще пытаюсь спасти положение и протягиваю руку командиру, он ее пожимает, но продолжает внимательно смотреть на смугло-красного Али.

Я протягиваю руку рыжему Абдушшакуру. Он ее отталкивает. В отличие от невозмутимого командира, его лицо перекошено от злости.

Тогда как можно спокойнее приобнимаю рыжего за плечи и проникновенным голосом говорю по-английски: «Извини, пожалуйста, давай отойдем на одну минуту!»

Рыжий подчиняется, делает несколько шагов от машины и спрашивает меня:

– Вадим, ты заплатил деньги за видео оператору Акифу?

– Конечно, я оплатил его работу.

– Так вот, Акиф и твой переводчик были в сговоре. Али взял половину суммы, он украл у тебя деньги!

Подбегает маленький вертлявый курд, занимающийся в отряде контр­разведкой, и вежливо, но настойчиво предлагает нам с Корешковым вернуться в квартиру. Боже, помоги нам!

Вечереет, и дизельный генератор еще не завели. На диване сидит Али. В полутьме квартиры заметно, насколько он бледен. Напротив сидит спокойный командир Абу Яруб. Нас с Сергеем усаживают рядом в кресла. Позади еще какие-то люди.

Командир что-то медленно говорит Али. Переводчик мне переводит.

– Вадим, они объявили, что меня захватывают.

Одновременно оказавшийся рядом парень в зеленой бандане вскидывает автомат. Этот же симпатичный и спокойный парень говорил нам несколько дней назад твердо: «Я моджахед, и у меня хватит сил защитить вас от кого бы то ни было». Сейчас он передергивает затвор калашникова и показывает Али, что ему следует встать и идти в соседнюю комнату. Командир уходит следом.

Через минуту тишины оттуда раздаются крики Али. Уже не ярости и бешенства, а боли и унижения. Слышны звуки хлестких пощечин по лицу. Потом щелчки разрядов электрического шокера. Разряд – крик, удар – крик, разряд – крик.

Группа боевиков толпится в комнате. Некоторые заходят в комнату, где пытают Али. Все наши хорошие знакомые. Бегали с ними под пулями две недели, завтракали и ужинали, философствовали и шутили.

Выходит командир и громко спорит с парнями. Появляется генерал и тоже вступает в перепалку. Догадываюсь: решают, что делать с нами. История выходит для революционеров неприглядная. И мы – ненужные свидетели.

Смотрю на Сергея. Его лицо непроницаемо. Я тоже вроде спокоен. С одной стороны, мне стыдно – сижу и молчу. С другой стороны, понимаю: дело не в деньгах, якобы украденных у меня Али. Какое им дело до моих денег. Али им сразу не понравился. Какие-то свои арабские и мусульманские мерки. И еще, вероятнее всего, месть командира за оскорбления, нанесенные ему переводчиком.

Наконец к нам подходит командир и показывает жестом, что надо встать с кресел.

– Ю, Вадим, вэри гуд! Энд ю, Сергей, вэри гуд! Али – вэри бэд! Али – харам!

«Харам» – это страшный грех. За «харам» предполагается серьезное наказание в жизни или после смерти – мучения в аду.

Командир неожиданно предлагает нам сесть на пол. Там уже раскладывают принесенные из харчевни пакеты с едой. Жареные куры, бараний шашлык, кебабы, огромный пакет лаваша, арабская кока-кола. За трапезой человек пятнадцать боевиков.

За стеной надрывается от боли Али. Мужчины неторопливо и с аппетитом едят. Однако же и на нас поглядывают. Смогут ли есть в такой ситуации эти русские?

Стараюсь отрывать небольшие кусочки курицы, чтобы не подавиться. Вдумчиво жую. Накладываю в одноразовую пластиковую посуду кебаб, поливаю соусом. Смотрю на Сергея – и он, кажется, не нервничает. Правильно, эти парни не должны почувствовать нашу нервозность или, не дай Бог, трусость.

Наконец заглядывает Абу аль-Харрис и машет рукой, мол, чего расселись, поехали. На пороге нас на прощание обнимает командир Абу Яруб и другие парни.

С нами в пикапе еще два автоматчика. Генерал петляет по переулкам на высокой скорости. Останавливаемся у неизвестного здания. Рядом чернеет котлован или большая воронка от взрыва. Все, думаю, приехали. Но Абу аль-Харрис выводит из темноты неизвестного мужчину. Он заговаривает со мной по-русски с сильным арабским акцентом.

– Добрый вечер! Они попросили меня перевести, поскольку я учился в СССР. Мистер Вадим, у вас есть претензии к Свободной сирийской армии?

– Нет, у меня нет претензий, но мне хотелось бы знать, что будет с переводчиком Али.

– Он совершил плохие поступки. Его побьют, сделают ему немножко больно и ровно через сутки отвезут к турецкой границе.

– Понятно, а что с нами?

– Вы переночуете в известной вам деревне и завтра рано утром будете в Турции.

Они сдержали слово – так все и было.

Утром мы перешли границу в знакомом местечке Кислис. Генерал дошел с нами до турецкой стороны. Обнял меня и Сергея. На мгновение мне показалось, что его глаза увлажнились. Я вспомнил Юлиана Семенова и слова его Штирлица о том, что «все громилы, как правило, сентиментальны».

Абу аль-Харрис стремительно зашагал к шлагбауму. Домой в Сирию. Подумалось, что именно он нас вчера отстоял.

Мы решили ждать известий от Али в ближайшем к границе городе двадцать четыре часа и потом поднимать шум в прессе. Через сутки он позвонил.

– Привет, Вадим.

– О! Слава Богу, ты где?

– Меня привезли, но не в Кислис, а в какой-то другой пограничный пункт. Вроде это южнее километров на пятьдесят.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, меня много били по голове и сильно мучили. Говорили, что отрежут перед телекамерой голову, как это делают в Ираке.

– Сейчас мы посмотрим, какой ближайший к тебе аэропорт, и купим билет до Стамбула-Каира.

– Хорошо.

Спустя несколько месяцев начались волнения в Каире. Военные свергли президента Мурси, лидера организации «Братья-мусульмане». Через IP-телефонию я получил сбивчивый месседж от Али с каирских улиц:

«Мы реально ожидаем смерти в атмосфере, я думаю, скоро погибну сегодня, поэтому стараюсь извиниться со всеми людьми, с кем ссорился и с кем виноват».

На следующий день я позвонил ему. Мой бывший переводчик был жив и сидел на баррикадах.

– Али, а уточни на всякий случай: за что извиняешься? За то, что «запорол» мне половину репортажа в Сирии?

– Нет, не в этом дело, просто тогда в Сирии еще в середине командировки приходил человек из совсем другой бригады и предлагал мне лично пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы я заявил, что вы шпионы. Тогда бы они смогли официально вас захватить. Не мучаясь совестью.

– Ну ты же отказался?

– Да, хотя, если честно, я немного сомневался.

– Ну отказался же? Ну и все. Ты давай там держись в своем Каире, брат-мусульманин.С