Вадим Рутковский: Скарлетт Йоханссон и земляне. Контрасты Венецианского фестиваля
Спецсобытие, устроенное совместно 70-м Венецианским кинофестивалем и двумя параллельными секциями — 10-ми «Днями авторов» и 22-й «Неделей критики», — показ ностальгического документального фильма «Лино Миччике, мой отец: видение мира». Миччике — режиссер-документалист, но в первую очередь — выдающийся критик и пропагандист кино, основатель легендарного фестиваля в Пезаро (в фильме среди его участников мелькает наш Никита Михалков, молодой и страстный); как понятно из названия, кинопосвящение ему сделал сын, Франческо Миччике. К чему я об этом вроде бы локальном проекте вспомнил? А все к той же, мелькавшей в предыдущем репортаже теме заката кино. Он начался не с исчезновения 35-миллиметровой пленки; переход на цифру, скорее, спасительная метаморфоза.
Исчезновение кино как религии, изменение отношения к некогда священному действу (в церкви же не светят мобильным телефонами) случилось не вчера. Миччике-младший начинает рассказ с воспоминания о сравнительно недавнем событии: случившемся в 1989 году (еще жив Феллини) бунте итальянских кинематографистов против рекламных пауз во время телетрансляции фильмов. Согласитесь, обращается Франческо к зрителям (и я к его словам присоединяюсь), сегодня такое невозможно вообразить. А в конце 1980-х — да, реклама, вторгающаяся в живую кинематографическую ткань, казалась святотатством. Страсти разгорелись такие, что в 1995-м прошел национальный референдум. Кинематографисты проиграли его, как говорят, из-за мощной телетирании магната Берлускони. На каждом из принадлежащих ему каналов зрителей пугали и шантажировали, мол, запретите рекламу в фильмах — лишитесь «Далласа» и «Династии».
Плоды того поражения мы — на всех континентах — пожинаем сейчас. Сомнительный конкурс Венеции-70 — один из примеров: стремление собрать программу из больших, достойных прошлого, картин при отсутствии таковых приводит к тому, что из двух десятков участников добрых слов заслуживают совсем немногие.
Один из них — совсем маленький фильм, по сути, короткометражка (хоть и длится 76 минут с титрами) Филиппа Гарреля «Ревность» с сыном режиссера Луи (напомню, что прославился он после «Мечтателей» Бернардо Бертолуччи, нынешнего председателя жюри) в главной роли. Маленький Гаррель в маленьком фильме; но при всей скромности проекта в этом черно-белом эскизе о молодом актере и окружающих его женщинах (бывшей жене, нынешней невротичной подруге, сестре, дочери и партнерше по сцене) сплетаются мотивы нескольких реальных биографий — от самого Гарреля до Владимира Маяковского.
«Джо» Дэвида Гордона Грина и «Дитя Бога» Джеймса Франко — фильмы, рожденные из американской крови и почвы, возвышаются в конкурсе горными вершинами. Грин рассказал обычную, в общем, историю взросления и дружбы (в заглавной роли отсидевшего свое маргинала, лесного рабочего Джо — Николас Кейдж, вернувшийся в офф-голливудское кино, в роли неприкаянного подростка, обретающего в Джо друга, — многообещающий Тай Шеридан, работавший с близкими Грину режиссерами Терренсом Маликом и Джеффом Николсом). Но в своей уникальной, поэтичной и визионерской манере, никуда не девавшейся даже в голливудских комедийных опытах Грина, вроде «Ананасового экспресса».
«Дитя Бога» — буйная экранизация Кормака Маккарти; Джеймс Франко поборол свой нарциссизм — он появляется в эпизодической роли обывателя-линчевателя, а все клокочущее, плюющееся раскаленной энергетической магмой пространство отдано выдающемуся актеру Скотту Хейзу в роли скитающегося по лесам и пещерам безумца и убийцы. Самого обаятельного героя фестиваля, потому что Франко делает его органической частью природы, неподвластной человеческому суду.
О человечности — выдающийся фантастический фильм британца Джонатана Глейзера «Под кожей». В 1990-е Глейзер превращал в кино клипы (самый грандиозный пример — Rabbit in your headlights), сегодня заново изобрел жанр sci fi. Про то, что Скарлетт Йоханссон играет инопланетянку, питающуюся плотью земных мужчин, было известно давно. Но как будет поставлен процесс поглощения, я бы не смог представить: никакого тупого каннибализма, но гипнотической силы эпизоды, в которых мужчин, бредущих за Скарлетт, будто гаммельнские крысы, поглощает и растворяет черная вода («Снилась мне черная вода, а под ней — города»). Глейзер и земную повседневность снимает будто глазами пришельца, постепенно, против воли, позволяющего гуманизму проникнуть под кожу. В одном из эпизодов появляется дальний родственник линчевского Джона Меррика, современный Человек-слон, первый из тех, кому алиен в обличье божественной Скарлетт оставляет жизнь.
Есть шансы на золото и у снятой одним планом «Анны Арабии», мозаики историй, сложенной израильтянином Амосом Гитаем. Не такой плохой, получается, фестиваль. И кино еще не совсем умерло. Известно ведь, что у каждого свое кино и, значит, у каждого кино — свой конец. В одном из архивных репортажей о былых Венецианских фестивалях (их показывают перед конкурсными фильмами) появляется Альберто Сорди — в качестве первого в мире человека, использовавшего интернет-мем «Кто вы такие? Я вас не знаю! Идите прочь» лет за пятьдесят до изобретения интернета. Так вот, герой Сорди из комедии «Таксист» перестал ходить в кино, когда в залах запретили курить. И ничего.