Антонина Авилова: Решительный бой

Италия, озеро Комо. Девять часов утра. ­Готовность номер один: стилист развесил одежду, фотограф достал оборудование, главный герой – Петр Федоров уже выпил два капучино, поставил свою музыку и перемерил все вещи. Визажист сильно задерживается, а солнце, так необходимое фотографу для «правильного света», единица не постоянная и светить по заказу не будет, нужно ловить момент. В панике команда обзванивает всех возможных гримеров в округе, но тщетно – единственный свободный мастер сможет приехать только через пару часов.

«Ребята, так зачем ждать, пойдемте в ближайший супермаркет, купим средства для волос, и я сам что-нибудь ­соображу». Мы переглянулись: Федоров сказал это так, ­будто забыл, по какой причине мы здесь и что главная ­звезда сегодня – он сам.

Это чуть позже я пойму, что так у Пети во всем, и перестану удивляться. Он будто не придает никакого значения тем статусам и привилегиям, которыми успешно пользуются многие его коллеги. Более того, не просто их не замечает – не допускает мысли воспользоваться своим поло­жением.

– Одна певица заявляет, что хочет быть ближе к народу… и летает экономклассом, выкупая целый ряд, – смеется Федоров, сидя у иллюминатора в «экономе».

Неужели никогда не хотелось вписать в свой райдер какие-нибудь подобные капризы? Ведь могло снести голову: молодой парень, сериал «Клуб», дикая популярность у девушек.

– Был, конечно, период, когда мама говорила: мол, остановись, тебя заносит. Но глупо думать, что ты делаешь что-то сверхъестественное. Для меня, например, абсолютные боги – хирурги. Не пойму, почему у них нет звездной болезни. Восемь часов операции, на следующие сутки еще одна. А пациент уже здоровый гуляет через несколько дней после операционного стола. Вот это – чудо. А то, чем занимаемся мы, немного лукавство.

Возможно, Федоров относится к своей профессии с такой завидной иронией, потому что об актерстве никогда не грезил. Справедливости ради – о хирургии тоже. Детство провел на Алтае, куда первоклассником переехал с мамой и отчимом. Они разработали одну из первых тогда гимнастик на основе тай-чи и, загоревшись идеей оздоровительной пропаганды, уезжали в горы. Выписавшись из квартир, с Москвой простились решительно. Возвращаться они не планировали.

Но с москвичей, пусть даже оставивших столицу навсегда, спрос особый – по приезде они становятся чужаками. Да еще и земля на Алтае непростая: уровень радиации такой, что на обед всей семье хватало двух картофелин – гигантских размеров. Происходящее во дворе в то время Федоров описывает осторожным «легкая поножовщина», хотя ему и пришлось из-за этого последние годы на Алтае учиться экстерном.

Мамино сердце не выдержало вида бесконечных синяков и разбитых Петиных губ, да и Москва с непреодолимой силой тянула обратно – и в восьмом классе Федоров вернулся в столичную школу. Маме снова пришлось, сбиваясь с ног, налаживать жизнь в Москве, а Пете – со скрипом оканчивать одиннадцать классов. Типичная история: учеба давалась легко, но дворовая компания всегда была интереснее толстых книжек. Что делать дальше, после получения аттестата, было совсем не понятно. Он, конечно, собирался поступать в Строгановку, но воспринимал ли это всерьез?.. В тот момент ушел из жизни отец – актер Петр Евгеньевич Федоров. На поминках к Пете неожиданно подошла незнакомая бабушка и долго расспрашивала, почему он не поступает в театральное. Позже выяснилось, что это была легенда Театра им. Вахтангова, знаменитая актриса Галина Львовна Коновалова. И Федоров задумался. А через какое-то время держал в руках студенческий билет Щуки. Поступал без блата и ужасно расстроился, когда на первом курсе ­преподаватели разглядели в нем Федорова-младшего. Про себя говорит просто: «Я пользователь генов». А гены там – не забалуешь. Двоюродный дедушка Петра – Александр Викторович Збруев, планка заоблачная.

Спрашиваю, влияет ли на его работу эта ответственность.

– Раньше должен был доказывать, что сам чего-то стою, такое родство пугало. Я отдавал себе отчет, что, если случится облом, за мной целая семья, которую нельзя подвести. А сейчас вообще испытываю настоящее биологическое ­счастье. Бабушка тут моя спрашивает: «Петь, давно хотела спросить! Легко тебе крутиться в этих киношных кругах?» И я понял, что не знаю, как правильно ей ответить. Понимаешь, говорю, я же не кручусь, я работаю. Это ерунда, что количество твоих снимков в светской хронике – двигатель торговли. Можно делать свою работу так, чтобы она тебя и рекомендовала.

Збруев как-то присутствует в его жизни?

– Да, но мы с ним, к сожалению, мало общаемся. Очень жалею, что не успел показать «Россию-88», они просили с Олегом Ивановичем (Янковским. – Прим. ред.), у меня все никак не было лицензионной копии, а потом Олега Ивановича не стало. Нужно отвезти Александру Викторовичу несколько дисков. А вот на премьеру «Сталинграда» семью обязательно позову. Я недавно был у дедушки с бабушкой, людям под девяносто, а они мне напомнили, чтобы я два билетика им отложил. Жду премьеры, даже хотя бы ради их фотографии в кинозале в 3D-очках. Что творится из-за этого 3D, как нас только ни ругают! Мол, как вы смеете делать шоу на этом! У нас принято, что, как только возникает тема войны, мы резко убираем улыбки с лица. Это очень мне мешало, постоянно думал: мол, ты снимаешься в фильме о войне, а настроение что-то больно хорошее, непорядок!

Бондарчук как-то признался, что Федоров – один из его любимых актеров. Сложные были пробы?

– Я, когда узнал, что Федор будет эту картину снимать, надеялся, что по старой дружбе позовут в какой-нибудь крутой эпизод. Но мне неожиданно позвонили и предложили попробоваться на главную роль. Я удивился, Громов ведь изначально побрутальнее и постарше меня. А оказалось, было принято решение делать героев моложе. Мне кажется это правильным, ведь раньше в моем возрасте люди считались уже если не стариками, то уж точно пожившими людьми. Федору очень повезло с артистами на этом фильме, я не про себя ни в коем случае. Там играет прекраснейшая Мария Смольникова, питерская театральная актриса, я ее поклонник до конца дней. Рядом с ней в современной одежде очень глупо себя чувствуешь. Дима Лысенков сыграл снайпера, очень характерный актер. Я благодарен Федору за состав. Я уж не говорю, понятно, про старших, про Томаса Кречманна. Знакомство с такими людьми – это крутой опыт. Я хорошо помню, как познакомился с Бондарчуком. Он приезжал к нам в институт, мы играли спектакль «Не Тургенев». Я понял тогда по шороху, что в зале Бондарчук. Меня вызвали потом, как всех мальчиков, на пробы, когда начали подготовку к «9 роте», но Федора на этих пробах не было. А знакомство наше не относилось ни к одному фильму, в котором мы снимались. Встретились мы на пробах к кинофильму Шахназарова «Всадник по имени Смерть», он изображал опытного такого террориста, а я – новичка. Я пришел на площадку и обнаружил Федора, которому уже наклеили длинные черные волосы. Это были, пожалуй, одни из самых провальных проб в жизни. После этих проб, собственно, я был уверен, что никогда больше не увижу Бондарчука. Причем мне кажется, что он не помнит наше первое знакомство, я первый раз рассказываю эту историю. А на «Обитаемый остров» меня уже позвал Павел Каплевич, он занимался кастингом на картину. Пробы были странные, но мне позвонили часа через два и утвердили, я даже до дома не успел доехать.

Роднянский в своей недавней книге признает, что «Обитаемый остров» с треском провалился. А как сам Петр относится к этому фильму?

– Я не буду лукавить, я люблю эту картину и очень рад, что она существует, даже безотносительно моего участия. Для меня этот фильм – воплотившаяся мечта из детства любого мальчишки, такая игра в войнушку. Я счастлив, что Борис Натанович Стругацкий еще был жив и картину успели ему показать. Понятно, что случился кризис и еще много субъективных причин. Но я не понимаю этой агрессии. У меня за плечами около сорока картин, и я отдаю себе отчет, что достойных наберется штук пять. Никак не могу перестроиться на рыночную историю, когда все считают только кассовые сборы. Я не понимаю, почему нельзя назвать плохое кино говном, только если фильм собрал огромную кассу. Это же говно, просто дорогое. А у нас вешают ярлыки: фильм провалился. Но подождите, ребята, фильм-то классный. Вот, например, отличную работу ­Каримова «Неадекватные люди» как-то прокатали же, даже с небольшим количеством копий. Так сетку грамотно рассчитали по показам, что теперь мало кто может повторить успех такого арт-хаусного кино. Мне очень нравится брутальная история «Обитаемого острова»: самый дорогой фильм за всю историю нашего кино выпустить в первый день кризиса – это мощно. Красиво. Федор весь в этом – мне кажется, он такой стрелок крутой, планку задает ­невероятную. И сейчас со «Сталинградом» – даже если не в художественном смысле, а по уровню заморочки. Теперь у нас в России есть такое кино, до которого надо дотянуться. Я не до конца понимаю, примут ли у нас ­«Сталинград», но точно посмотрят. В случае с этой картиной я даже за то, чтобы прыгнуть в пасть тигру: понимаю, что будет немереное количество людей, которые станут нас непременно ругать. Я готов к этому, потому что уверен: кино отличное.

Но даже если фильм хороший, идут ли сейчас зрители на тяжелые фильмы? Мало того что кино тяжелое, так еще и российское. Есть много людей, для которых эти два ­фактора – крест на походе в кинотеатр. Федоров со мной не соглашается.

– Тут вот какая штука: мы должны учиться слагать мифы для молодежи, которые не слагали для нас. Потому что последних лет двадцати в кино нет, это квантовый скачок в Средневековье. Надеюсь, что сейчас все будет развиваться быстрее. Теперь нам по тридцать лет, и история уже делается нашими руками. Я очень плохие слова говорил про госбюджеты, а сейчас понимаю, что был неправ. Ругаться-то надо на кинематографистов, которые за эти деньги сняли такую пропаганду, что отвадили зрителей от кинотеатров. Теперь позвать людей на военное кино невозможно. Я за «Сталинград» в этом смысле, за смещение жанра, надо учиться быть дерзкими. Я за неоднозначных героев, за неоднозначные картины. Герой нашего времени – он неоднозначен максимально. Знаю только, что он есть. Точно есть. Мне сложно о нем судить, потому что живу в Москве, где хватает своих героев, которых на самом деле нет. Если снять про такого героя времени фильм, из этого выйдет то самое кино, которое можно везти на фестиваль и получать призы. Он как герой всяких комиксов, где все одной ногой ступили на темную сторону. Нельзя сейчас снимать про однозначно положительного героя.

В поисках своего героя люди сейчас выходят на площади. А выходил ли он сам? – спрашиваю я Федорова.

– Я не понимаю теперь, кому доверять. Я на выборы президента первый раз в жизни сходил в прошлом году. Решил, что пора. Сейчас заслуживает внимания именно та потребность в поиске истины, которая всех будоражит. Может, я переездил по стране, не знаю, но все, что происходит в Москве, сильно оторвано от реальности и от России в целом. Если революция, о которой все сейчас говорят, начнется, те люди, которые о ней больше всех кричат, первыми исчезнут. Какое-то время то, что происходило в стране, иначе как политической импотенцией назвать было нельзя. То, что рассказывают по ящику, слушать невозможно. Но я совсем не стесняюсь того, что не разделяю рьяного революционного движения. Все говорят сейчас: «Боритесь за правду!» А в чем правда? Правда в том, чтобы оставаться самим собой.

На удивление, кажется, Петру Федорову это удается, ­несмотря на дикую занятость и кипучую деятельность вокруг. Возможно, камертоном отчасти является Настя ­Иванова, любимая девушка, фотохудожник, абсолютный космополит по духу: пока мы снимали Петра в Италии, Настя вернулась из Лондона и собиралась лететь на Байкал. В разговорах Федорова она присутствует постоянно, и это еще одна тема, говоря о которой у него загораются глаза, но он старается быть лаконичным: «Настя прекрасна». Да, собираются играть свадьбу. Нет, как всегда невозможно найти на это время. А секрет крепких отношений – они вместе около восьми лет – по Федорову прост: нужно чаще ­смеяться друг над другом.

Во время подготовки к съемке в Италии он взялся отвечать за музыкальную атмосферу – играла музыка из его айпода. И в какой-то момент, между написанием письма с просьбой разрешить снимать нам на самом озере Комо и экстренным поиском гримера, я пожала ему руку, мол, как здорово, когда музыкальные вкусы у людей полностью совпадают. Играл неизвестный мне отличный трек. Федоров улыбнулся: «Спасибо. Это моя музыка». И когда он все успевает? Почему человек, собиравшийся поступать в художественное училище, закончивший ­театральное, вдруг занимается еще и музыкой?

– Все начиналось чуть ли не с вокальных партий на стихи Рембо, – рассказывает Федоров, и я медленно перевожу на него удивленный взгляд. Неплохое начало. – Мы придумывали разные проекты с ребятами, в итоге поняли, что пора записать альбом. Я самоучка, раньше грезил диджейством на виниле, осваивал все виды гитар. А в Race to Space отвечаю за клавиши, электронную секцию.

После, когда я звоню Федорову в Москве, чтобы договориться о встрече, он с гордостью делится новостями: накануне его группа выступала на разогреве у The XX. Присвистываю. Обо всем, за что Петя берется, он рассказывает взахлеб: какой звук был вчера в «Крокусе», сколько народу и что «иксы» оставили им в гримерке записку с благодарностями. Спросить, сохранили ли ее, не рискую, но тут же получаю ответ на незаданный вопрос: Петя единственный раз брал автограф – у Микки Рурка после выхода «Рестлера», причем ездил специально, по морозу и, как положено, ждал у гостиницы, чтобы познакомиться с кумиром ­детства.

За все время разговоров с Федоровым у меня складывается стойкое ощущение, что он точно знает, как расходовать свои внутренние ресурсы, и интуитивно понимает, в каком направлении двигаться дальше. Откуда тогда находятся в его фильмографии картины, которыми актер вряд ли ­гордится?

– Бывает, я соглашаюсь на съемки, через месяц прихожу, смотрю в сценарий, а то, ради чего я соглашался, исчезло. Мне тогда невыносимо жалко потерянное время.

И как с собой бороться, если в процессе понимаешь, что совсем не хочешь, чтобы твое имя значилось в титрах?

– Бессмысленно, подписан контракт. Но ты борешься, борьба идет на уровне своей грядки на огороде. Ты окучиваешь ее, поливаешь. Потом картина выходит, все говорят, мол, какой ужасный фильм, но вот хотя бы Федоров там ничего.

Петр кокетничает, у тех, кто играет «ничего», телефон не звонит так часто. Только при мне ему звонили организаторы форума «Селигер» (Федоров в очередной раз вежливо отказался от приглашения приехать), Петр Мамонов (зовет в гости в свой новый дом в Тверской области), коллеги-музыканты (уточняли, когда Петя приедет на репетицию). Спрашиваю, звонят ли, помимо прочих, театральные режиссеры?

– Недавно Серебренников приглашал в «Гоголь-центр». К сожалению, я понимаю, что Кирилл требует полной занятости, которой, я никак не могу обещать. За десять лет, с тех пор как я окончил институт, произошел огромный, квантовый скачок в театре, конечно. Я немного теряюсь сейчас, потому что иногда не понимаю, что вижу: телевизионные какие-то новости или театральную сцену. Все никак не дойду посмотреть «Сон в летнюю ночь» в том же «Гоголь-центре». Специально не ходил в моменты читки, чтобы не искушать себя.

Впрочем, было какое-то время после института, которое он отдал театру.

– Да, я пришел в Театр им. Станиславского. У нас Мирзоев считался чуть ли не запрещенным, а мне он очень нравился, и я пошел к нему в театр. Я знал, что Владимир Владимирович довольно лоялен к снимающейся молодежи, а сниматься я стал на первом курсе. У меня было пять отпусков подряд за свой счет, на шестой раз Владимир Владимирович меня вызвал и предложил уйти. Я проработал там в итоге пару лет, было стыдно, пропускал все репетиции. В какой-то момент понял, что совесть меня замучила, пришел и говорю: мол, чувствую свой скорый уход, что у вас горит? Введусь в самый шлак, готов. Там как раз детские каникулы, «Царевна-лягушка». Легко, говорю, любую роль сыграю: Дурак, Царевич, Лягушка. Вот с дураками проблема, мне отвечают. Всë, проблемы с дураками у вас нет, я здесь. То 2 января я запомнил надолго... В квартире, в которой я встречал Новый год, наконец все стали ложиться спать. Я пришел в театр в десять утра и долго лежал в белом парике с прической каре, успокаивал люстру, чтобы она перестала качаться вертолетом. Потом, когда мне показалось, что я собрался, вышел на сцену и в первом ряду увидел всех тех друзей, которые, оказывается, сделали вид, что ложатся спать. У меня открылось сознание, конечно, и всё, я уже играл не для детей, а для этих десятерых человек. Коллеги на сцене не понимали, что со мной происходит. Как раз тогда вышел «Убить Билла», мы были фанатами, и из меня сыпались цитаты из фильма. Это был ад, конечно. С театром я завязал. А сейчас, когда отлыниваю от театральных предложений, совсем не уверен, что нахожусь на правильном пути.

– А какой путь правильный? Голливуд? – спрашиваю я.

– Да ты знаешь, кстати, смешно: я вот плох в английском, и на меня периодически косятся, мол, как же ты в Голливуд поедешь? Но, ребята, о чем вы говорите, по-моему, все уже приехали сюда. Мне кажется, голливудские гонорары – все эти двадцать миллионов долларов – это ­стоимость не твоя и не твоей работы. Это стоимость твоей свободы. Ты подписываешься под то, что ты теперь бренд, тебя можно купить или продать. Казалось бы, ты меняешь эту свободу на яхты и вертолеты, но при этом ты лишаешься чего-то очень важного. Ты больше не человек из толпы. Никакой труд не может стоить так дорого, как свобода.

Осенью, кроме «Сталинграда», выходит еще несколько ­картин с участием Петра Федорова – а это значит, снова интервью, пресс-конференции, премьеры и бесконечные съемки. Он ничему особо не доверяет, когда дело касается производства кино, но снова бросается в авантюру и принимает участие в новой картине – интуиция, говорит, не подведет.

Последний – и главный – вопрос задаю уже в эсэмэс через месяц после нашей съемки: «В чем сила, брат?» Через десять минут Федоров отвечает, и пазл складывается: «Каждый из нас должен как можно чаще задавать себе вопрос «Для чего я это делаю?» Всё просто: сила в мотивации, сестра! В горении сердца».С