Александр Созонов: Художник может быть только свободным, но независимых режиссеров не существует

СТы независимый режиссер? Двое твоих однокурсников остались при мастере, Кирилле Серебренникове, сначала на «Платформе», теперь в «Гоголь-центре». Ты существуешь сам по себе. В чем плюсы и минусы свободы?

Настоящий художник может быть только свободным, но при этом независимых режиссеров не существует. Есть период, когда работаешь один, ограниченный только своей фантазией, когда только придумываешь ходы, разрабатываешь тему. Но потом начинается процесс создания спектакля. А это работа с людьми, деньгами, решение целого ряда административных и постановочных проблем. И ты ищешь способ преодолеть все это с минимальными потерями и достичь того прекрасного замысла, который был у тебя в голове в самом начале пути. Потом выясняется, например: артист А. не умеет петь, нам нельзя повесить на штанкеты больше 300 кг, артиста Б. нужно отпустить на съемки, у него трое детей, декорации собрали неправильно из-за ошибки в чертежах, переделывать уже поздно, смету на костюмы урезали вдвое и надо покупать ткани дешевле, а они в светодиодных приборах смотрятся ужасно, артист В. в ссоре с артистом Г., и они не могут играть вместе... Продолжать? Даже если ты ушел в подполье и не занимаешься зрительским театром, а тебя интересует только лабораторный процесс, ты обязан решать не только художественные проблемы, но и — хотя бы — составлять расписание репетиций на неделю. Без разницы, где ты работаешь и с кем — у тебя одни и те же проблемы. Я уже не говорю про ту степень ответственности, которую должен держать в голове худрук. Забота и о труппе, смене поколений, и о зрителе, о культурной политике, конфликты между и внутри цехов, постановочных команд, с администрацией города. Остаться в сфере влияния мастера — это не разговор о свободе, а разговор о диалоге, который у нас с Кириллом Семеновичем есть, и нет смысла его прерывать.

СТвоя первая работа, которую я увидел, — эскиз «Она скакала на лошадях как на бирже» в Центре драматургии и режиссуры. Он, скорее, насторожил: слишком форсированная, крикливая актерская игра, грубые режиссерские мазки. Сегодня — после изобретательных спектаклей «Медленный меч» и «Портрет Дориана Грея» — мне кажется, что это оборотная сторона экспрессивного режиссерского стиля, драйва, который при неудачном раскладе может обернуться таким вот «много шума и ничего». Театр вообще громкое или тихое искусство? Почему очень многие актеры, особенно в консервативных репертуарных театрах, настолько неестественны и часто игру подменяют как раз громкостью? Как с этим бороться?

Театр — это в том числе и искусство композиции, сочетания, порой принципиально несочетаемого. Чем он разнообразней, чем больше его видов, тем лучше. «Чтобы были сливки, нужно и молоко». Не надо ни с чем бороться — пусть решает зритель. Я в этом смысле сторонник либеральной экономики.

СКак началось твое сотрудничество с Олегом Меньшиковым и театром Ермоловой? Насколько легкой была работа над «Дорианом Греем»? Кто выбрал пьесу?

До встречи с Олегом Меньшиковым я почти год писал пьесу и мучился, кто этот лорд Генри сейчас, кому я бы верил, кто имеет право говорить эти слова от имени эпохи. Кто тот человек, которому не пришлось бы натужно выдавать мастерство актера за простоту и органичность. А они как раз очень необходимы при работе с Оскаром Уайльдом. Как только я понял, что это Олег, через полчаса нашел номер его директора, через сутки был у него в кабинете, начав разговор с фразы: «Вы обязаны играть в этом спектакле». Мы проговорили два часа, прошли весь сценарий насквозь, со всеми раскадровками, подборкой музыки, поворотными точками. Потом Олег сказал: «Я ничего не понимаю, но почему-то так вам верю». А потом восемь месяцев ада. Когда весь театр заново вспоминал, что такое напряженная работа. Электрики, осветители заново пересобирали и проверяли схемы. Для работы над видео пришлось привлечь не только лучших в Москве, на мой взгляд, медиахудожников Яна Калнберзина и Евгения Афонина, но и крупную IT-компанию. Для артистов были приглашены педагоги по вокалу, речи, хореографии, английскому языку — часть песен в «Дориане» на английском языке. Очень сложно заставить работать этот организм. Особенно если вспомнить, что ты только студент, а в русском театре диплом и преемственность весьма многое значат. Премьера прошла тяжело: там сказалось, что Меньшиков был после тяжелых гастролей, общий стресс театра, огромный прессинг со стороны «театральной общественности» — на этот спектакль было так много поставлено. Но все же мы выстояли. И сейчас после гастролей в Питере, в Киеве, в Екатеринбурге — везде, кстати, спектакль хотят видеть снова — актеры вошли во вкус и действительно стали командой. А ведь там четыре поколения Ермоловского театра — научить, заставить, убедить, заинтересовать их вместе работать было отдельным приключением. А спектакль собирает полные залы, помогает найти нового зрителя, так как он диаметрально отличается от того, что делал Олег в товариществе, и от всего предыдущего репертуара Ермоловского театра и, в хорошем смысле этого слова, кормит театр.

СВ «Дориане Грее» есть мощнейшие сцены с использованием видео. Видео есть и в проекте «Вне игры». Современный актуальный театр возможен без мультимедийных технологий?

Театр в принципе невозможен без технологий. Есть технологии актерской игры, есть — режиссерского разбора, есть технологии написания текста, есть сценографическая, световая... Театру как культурному явлению несколько тысяч лет — недальновидно изобретать колесо или называть использование видео новаторством, после опытов почти столетней давности Пискатора, Мейерхольда. Но современный человек получает все больше и больше информации через зрительный образ. Мы стали меньше читать, но больше видеть. Иконки и условные знаки все чаще заменяют текст. Может быть, поэтому спектакль «Дориан Грей» начался с привлечения Натальи Шендрик (Шендрик — талантливый дизайнер, создатель, в частности, фирменного стиля «Гоголь-центра», принесшего ей европейскую премию Ed Awards, постоянный соавтор Александра Созонова. — Прим. ред.) и разработки логотипа DG — Dorian Grey.

СКому принадлежит идея перформанса в доме Ермоловой?

Это часть проекта фестиваля-школы «Территория» «Живые пространства». Его куратор — новый худрук новой сцены Александринки Марат Гацалов. Режиссер с постановочной командой приходит в некое не театральное пространство, чтобы услышать его историю, вытащить ее наружу, рассказать средствами театра. В этом году тема «Театр — не музей». Мне предложили на выбор несколько музейных пространств: Еврейский музей и Центр толерантности, Бахрушинский музей, Московский музей современного искусства. Я прошел все. И пусто. Ничего не возникло. Никакого ощущения истории, никакого желания что-либо рассказать. И тут я вспоминаю, что дом-музей Ермоловой — это филиал Бахрушинского музея. И все сразу сложилось. Есть «намоленное место» — особняк, где были все: Шаляпин, Станиславский, Таиров, Немирович-Данченко, Модест Чайковский. Есть труппа, которая имеет право говорить и играть о Ермоловой, труппа, которая от Марии Николаевны Ермоловой на расстоянии нескольких рукопожатий. Безусловно, это сложно — найти правильный способ игры в этом особняке, способ, который не подставлял бы актера. Как играть на фоне подлинников? Как сделать так, чтобы дом, как артист в рамке музея, огромного артефакта первых побед великого русского театра, помогал. А артист не был бы обманщиком с плохим гримом, в неточном историческом костюме, с наигранной интонацией. И мы с актерами только в начале этого пути. Это просто часть эксперимента по нахождению правильной формы диалога со зрителями. В каждой комнате мы проверяли разные атмосферы, разные гравитации и виды физики, математики и геометрии — все в художественном смысле слова.

СМузейные работники обычно трясутся над вверенными им сокровищами и с радостью бы закрыли их для посетителей навсегда. Как коллектив дома-музея отнесся к вторжению?

Это была история любви (смеется). С ухаживанием, завоеванием доверия, легкими обманами, взаимным раздражением, притиранием. Но все-таки взаимной любви. Мы вместе работали с музейными работниками: спасибо Раисе Ильиничне Островской, заведующей музеем, Александру Абрамову — нашим историческим консультантам. Вместе перелопатили огромное количество вариантов сюжета, тома и тонны документов. Теперь, когда Олег Меньшиков хочет, чтобы это была репертуарная история, несколько сотрудников музея изъявили желания принять участие в полной версии «Ермолова. Вне игры» уже в качестве действующих лиц, для них будет написана отдельная сценарная линия.

Для меня самый главный зритель был — внуки, правнуки и даже уже прапраправнуки Марии Николаевны Ермоловой. Ты был как раз на том спектакле, где они были среди публики. Может, именно поэтому что-то необычное произошло именно в тот раз. Их оскорбить, обмануть было бы преступлением.

СПочему твоим соавтором-драматургом стала именно Ярослава Пулинович?

Байопик — очень сложный жанр. И нужен был лучший драматург. С молодым, но мудрым пониманием истории. Драматург, который обладает тремя полушариями мозга. Надо пройти по грани между документальным театром, который имеет свои правила, придумать актуальную трактовку, точный способ подачи и найти свой уникальный, современный, но стилистический выверенный язык.

С«Вне игры» останется разовым представлением в рамках фестиваля или получит продолжение? Если да, то в каком виде?

Получит, но когда, не знаю. Надо думать и снова планировать. Спектакль-путешествие, спектакль-квест — весьма сложный жанр.

СПрочел в программке, что ты из Ижевска. Для меня этот город в первую очередь ассоциируется с экспериментальной электроникой: на рубеже 1980–90-х там работали самые интересные в этой сфере музыканты: «Виды рыб», «Красивая пришла», «Самцы дронта», «Бурундук квартет». Застал ли ты эту музыку? Вообще, какую музыку ты слушаешь и влияет ли она на тебя?

Музыка влияет на все. Всегда стараюсь работать с актуальной музыкой. Принципиально привлечение к спектаклям композиторов, что, кстати, привил Серебренников. Причем всегда ищем вместе и новое звучание, и какие-то новые ходы и способы подачи. В «Дориане» работал и композитор Юрий Лобиков, мой бывший однокурсник и почти уже штатный композитор «Гоголь-центра», а также саунд-дизайнер Vtol, который давно уже легенда альтернативной музыки не только в РФ, но и в Европе. В «Ермолова. Вне игры» работал Павел Шутов — один из участников команды D-pulse, когда-то ижевский коллектив, теперь питерский. Сейчас делаем большой алхимический перформанс в питерской консерватории. Музыку пишет Дмитрий Вихорнов. Это сочетание электроники, клавесинных паттернов XVI века, прекрасное колоратурное сопрано Дины Велес-Морозовой при самой тесной интеграции с видео и химией.

СКаким ты себя видишь через пять лет?

Не менее трудолюбивым художественным руководителем одного из столичных театров.С