Алюминиевый храм на краю болота

Церковь стоит в небольшом овраге, вокруг болото — заросли камышей и борщевика в человеческий рост. Внутри разруха. Все, что отличает церковь от сарая, — небольшой алтарь, состоящий из очередного яйцеобразного купола с крестом.

Вверх по склону ведет тропинка, выходящая во двор дома, в котором, судя по всему, и живет строитель. Деревья увешаны колокольчиками, лентами и мишурой, многочисленные шумелки (в основном пустые пивные банки) издают тревожный грохот, на металлические трубы насажены старая печатная машинка и дисковые телефоны, а на самодельных постаментах красуются бюсты Ленина и Сталина. Отломанный кусок черепа еще одного Ленина валяется в кустах, рядом со старым разобранным приемником.

Того, кто все это сделал, зовут Александр Маркелович Ладогин — его телефонный номер мне диктует раздраженный похмельный голос из-за закрытой двери дома, в который я все-таки решаюсь постучаться. Сам он в городе, и когда оттуда вернется — непонятно. Александр Маркелович встречаться с журналистами не спешит, даже на телефонный разговор его едва-едва удается уговорить. Ему этого счастья уже 12 лет назад хватило — именно тогда он начал строить церковь и впервые стал объектом внимания для журналистов:

— Лишка информации в газеты попадает! Зачем это надо? Про меня и про церковь в районной газете уже писали в 2001 году, а я ведь был в министерстве сельского хозяйства начальником отдела нормирования оплаты труда. Вот я тогда особенно не давал про себя писать, хоть и все равно писали. Это ж такая должность была, что в газете обо мне напечатали, и я по району стал бояться ездить, все спрашивали: «Ой, это про вас была статья, про вас?»

Судя по его голосу и тону разговора, это никакой не безумный фанатик и не одержимый православный, а самый обычный, совершенно адекватный пожилой гражданин с неплохим чувством юмора. С чего я, действительно, решил, что обычный пожилой гражданин не может держать в огороде насаженные на штыри печатные машинки, а на досуге строить фантасмагорическую церковь в болоте? Мне становится совестно, тем более что жители Мулянки, как выясняется, относятся к делу Ладогина с пониманием, а некоторые периодически ходят к нему в церковь — другой-то в поселке нет.

— Сейчас, правда, в поле построили новый дом, а вокруг него сделали сплошные участки. Ни проезда, ни прохода к моей церкви не оставили. А ведь тут место хорошее, в паре метров пруд есть небольшой, тут бы насадить деревья, облагородить все.

Не то чтобы это место, заросшее борщевиком, выглядит таким уж хорошим, но с ним, так или иначе, все равно лучше расстаться по возможности. Ладогин уверен, что сейчас его главная задача — перенести церковь в открытое общественное место, чтобы она была доступна каждому. С этим соглашался и священник, которого Александр Маркелович приглашал для освящения церкви. Во всяком случае, неканонический вид постройки священник не посчитал препятствием для совершения обряда, а вот ее расположение — посчитал.

— Он сказал, что место нужно повыше подобрать, ну это я и сам знаю. Устное разрешение он дал, конечно, но церковь нужно переносить на более высокое место — не может она в овраге стоять.

Куполов на церкви столько, сколько Ладогину лет. Он начал ее строить, когда ему было пятьдесят — именно столько куполов поставил, а затем каждый год прибавлял по одному:

— Сколько Бог отведет, столько и будет на ней куполов.

У этих необычных куполов, из-за которых фотографии церкви и вызвали в интернете такой резонанс, своя история. По фотографиям так с ходу и не понять, из чего они сделаны. Александр Маркелович смеется и советует тем, кому непонятно, «включить фантазию»:

— У нас же разрушилось подсобное хозяйство завода Свердлова. А там работала теплица. Порушили и развалили все, все стало заброшенным и никому не нужным. Люди кинулись разбирать: кто удобрения, кто стекла, кто еще что-то. А я сразу заметил абажуры, которые в теплицах над рассадой висели и свет отражали. Такие, между прочим, сейчас в магазинах больше двух тыщ за штуку стоят. Чистый алюминий! Я увидел их, и мне в голову пришла идея: это же готовые купола! Я их подрезал где надо, подровнял, склепал крепко. Раньше еще саморезов нужных в магазине не было, все вручную приходилось делать.

Странное убранство двора — бюсты вождей и советские значки — объясняется так же.  Ладогин просто сохранил реликвии, которые в одночасье стали никому не нужны. Советский кабинетный работник, переживший крах идеи и распад производства, он переделал заводские плафоны в церковные купола, а бюсты и значки — в элементы интерьера и ландшафтного дизайна.

— У меня дома вся кухня сделана из удостоверений ударников труда. Я ведь, когда работал, заведовал отделом социалистических соревнований. Раньше везде был такой отдел. Когда социализм закончился, это все осталось, целые мешки такого добра. Всех попросили освобождать помещение, ну а атрибутику хоть на свалку. Так что у меня вся кухня вот этими корочками советскими оклеена и лаком покрыта. Ничего не выбрасываю: вымпела, значки у меня до сих пор дома мешками лежат. Все сохранилось.

Я на всякий случай интересуюсь, не занимается ли Александр Маркелович каким-нибудь творчеством. С досадой узнаю, что сам он ничего не пишет, не ваяет и не рисует. Зато активно собирает предметы старины, точнее говоря, всякий антикварный или просто необычный хлам, который иногда можно найти на рынках. И относится к нему бережно, как к драгоценности. Сейчас Ладогина занимает идея реставрации бюстов Маркса и Энгельса — он уже разъяснил для себя технологию и собирается заняться этим в свободное время.

— А жалко, что мы с вами лично не поговорили, — под конец разговора Александр Маркелович неожиданно смягчается, хотя десять минут назад ничего о журналистах и слышать не хотел. — Я бы с вами на другую тему пообщался, может, вас бы заинтересовало. Это коснется экологии. Следующий год — год борьбы за экологию, вы знаете? Я тут кое-что обнаружил…

Ладогин делает театральную паузу.

— Это небывалый случай — то, что я вам покажу, выходит за рамки разумного. Но это обязательно нужно видеть своими глазами, рассказывать я вам ничего не буду. Может быть, мы с вами встретимся через три-четыре недели, когда я буду посвободнее?

Он еще спрашивает!