Вадим Рутковский: Римский кинофестиваль: Алексей Герман изобразил жертву

Моя экс-коллега по «Снобу» Ксения Чудинова первой придумала фразу «Трудно быть зрителем», посмотрев неоконченную версию фильма на дне рождения «Новой газеты». Теперь ей вторит Умберто Эко, чей прочувствованный текст о последней картине Германа прозвучал перед началом — по-итальянски в исполнении Марко Мюллера и в русском переводе Елены Костюкович из уст консультанта Мюллера по российскому кино Алены Шумаковой. Теперь это станет общим местом, еще бы: хронометраж в три часа, кровь, слизь, грязь, струпья, потроха и гниение, абсолютный авторский произвол, выразившийся и в совершенно наплевательском отношении к сюжету — я еще в школьные годы читал роман и тогда же видел советско-немецкую экранизацию Петера Фляйшмана, помню не супер, но думаю, что узнать текст Стругацких в густом черно-белом экранном мороке трудно. Вот Эко написал, подразумевая концентрацию насилия на экране, что рядом с Германом даже Тарантино — Уолт Дисней; в таком случае рядом с этой экранизацией главных советских фантастов даже «Сталкер», мало что оставивший от «Пикника на обочине», хрестоматийная версия.

Но незачем преувеличивать сложность фильма для восприятия. Подозреваю, что исстрадался прибывший на премьеру министр Мединский, не раз заявлявший о своем неприятии режиссерских «самовыражений» — а это самовыражение в кубе, квинтэссенция уникального, перенасыщенного людьми и предметами, клокочущего, как океан Солярис, говорливого и некомфортного германовского мира (и каждую минуту ловишь себя на мысли, насколько же несамостоятелен режиссерский стиль Германа-младшего, впрыснувшего в отцовскую вселенную инъекцию гламура). Но если вы знаете и принимаете другие картины Германа, пережить эти три часа можно легко и даже с удовольствием. Пусть простит меня Эко, воспринявший фильм как мучительный, восходящий к Босху кошмар, но, по-моему, это босхианская комедия, макабрический карнавал в лужах крови и дерьма, язвительное высказывание закоренелого мизантропа, не случайно пригласившего на главную роль комического артиста Леонида Ярмольника. Закадровый голос сообщает — тем, кто роман никогда не читал, информация пригодится, — что на экране другая планета, отставшая от Земли лет на 800, что благородный дон Румата — пришелец, земной ученый, в числе своих коллег прибывший изучать ошибочно диагностированный на этой планете Ренессанс, а наткнувшийся на зловонное Средневековье. Еще более дикое, чем на Земле, лишенное какой бы то ни было религиозной структуры и вообще внятности, хлюпающее и рыгающее, страдающее вечным насморком и метеоризмом. И даже не то чтобы тоталитарное в привычном значении слова: власть здесь вроде как держат некие серые, но темный народ сам охотно творит расправу над художниками, поэтами, лекарями и шлюхами.

Румату до поры хранит защитная оболочка бога, точнее, ироничного богемного интеллектуала, не применяющего к рабам телесных наказаний, цитирующего Шекспира в пастернаковском переводе и играющего джаз; он ведь и в самом деле не отсюда, и арканарская грязь к нему не липнет. Но закончится все, когда на смену серым придут черные — не знающие уже никакой жалости упыри в монашеских балахонах. И Румата, не нашедший выхода в насилии, добровольно примет косноязычное приглашение новых хозяев на казнь, сопровождая свой путь на Голгофу тем безрадостным джазом, от которого у местных живот пучит. По сути, тот же «Хрусталев», только финальное освобождение — в самопожертвовании.

Конечно, это очень старомодный фильм — он для большинства других участников Римского феста и правда как инопланетянин, родом из позднесоветских времен, с перестроечной оголтелостью рисующий чернь. Вот сейчас не подумайте только, что я пересмотрел кино и чокнулся, но Герман для меня стал на фестивале в один ряд с детективной французской комедией «Изображая жертву» про безработного актера-неудачника, рискнувшего подзаработать на снежном альпийском курорте участием в следственном эксперименте. Глуповатый и обаятельный фильм воскресил в памяти те французские комедии, на которые я бегал после школы во второй половине 1980-х. Днем — а вечером «по театральному принципу» в кино крутили фильмы, «сложные для восприятия», включая и германовские «Проверку на дорогах» и «Лапшина». Эти диаметрально противоположные фильмы как на машине времени переносили меня в детские годы: очень сильный эффект дежавю. Неисповедимы фестивальные пути.