Теория редких неприятностей

Что отличает науку от религиозных чудес? Стандартный ответ: четкая воспроизводимость экспериментов. Поставили в одной лаборатории, кто-то засомневался — значит, нужно немедленно повторить в другой. Но вот Большой взрыв — явный казус, который случился всего один раз. Не воспроизведешь никак. Вся нейрофизиология держится на отдельных курьезных травмах и редких генетических дефектах. Берем, например, одну-единственную лондонскую семью с врожденными речевыми проблемами, находим дефективный ген FoxP2 и заявляем, что это ген языка. Палеонтологи имеют дело со считаными черепами австралопитеков и динозавров, по которым восстанавливают всю древнейшую историю планеты.

Когда речь заходит об обществе, логика у ученых та же: единичное важно. В 2011 году у когнитивиста Стивена Пинкера вышла книга про мозг и насилие The Better Angels Of Our Nature. В ней он доказывает, что, несмотря на мировые войны и оружие массового уничтожения, человечество стало в разы добрей с доисторических времен. Самое существенное в этой книге для нас — не выводы, а одно рассуждение про статистику.

Пинкер анализирует смысл одной конкретной цифры — уровня убийств. Допустим, этот уровень в стране икс — одно на тысячу человек в год (реальная, кстати, ситуация для Гондураса или для российской республики Тува). Что это значит? Можно сказать, как заявят власти, что шансы быть убитым — одна тысячная, 0,1 процента, то есть вроде как ничтожно малы. Но ученый предлагает считать иначе: если у вас в сумме 100 друзей, родственников и знакомых, то за 10 лет одного из них убьют.

Можно и по-другому. Возьмем 25 наших одноклассников и предположим, что у каждого наберется 40 родственников. Тогда вы через одно рукопожатие знакомы с человеком, который будет убит уже в этом году. Выходит, один из тысячи — не так уж и мало. В зоне влияния одного события — тысяча человек, для которых оно не случай из новостей, а реальный травматический опыт.

Можно вывернуть прием наизнанку. Рассматривать «зону влияния» события не как причины, а как результата. Один инженерно сложный артефакт (ну, допустим, айфон, грамм плутония или Гагарин в орбите) свидетельствует об огромной индустрии за кулисами. Человеку в космосе нужен герметичный четырехтонный корабль «Восток». Четырехтонному кораблю нужна 300-тонная ракета для запуска. Многометровые антенны-тарелки на Земле для связи. Со всем этим, заключает самый непросвещенный марсианин, глядящий на ситуацию со стороны, никак не управится пара энтузиастов в гараже. И даже, пожалуй, тысяча хорошо организованных энтузиастов.

Следующий шаг — научиться видеть такие инженерно сложные проекты не только в хайтеке. Вот двое репортеров издания «Коммерсант-Власть» извлекают на свет жуткие истории нескольких невинно осужденных: пытки в полиции, фальсификация доказательств, все дела. «Ага, — говорят критики, — искали по всей стране и накопали немножко грязи». Репортер может поговорить с одним, двумя, десятью людьми — но не с тысячей. Это все — единичные случаи, прецеденты. Вспомним историю с Гагариным и попробуем прикинуть «зону влияния» каждого такого единичного случая — как результата и как причины.

Начнем с причины. У милиционера, который пытает, есть 30 коллег, которые преступно молчат, а у каждого из 30 коллег, допустим, человек 40 мирных друзей, которые слушают их рассказы про работу и не упрекают в подлости. Значит, наш проект требует согласованной работы и синхронного закрывания глаз тысячи человек. Теперь про результат: у того, кого пытают, есть человек 100 родных и близких, а у тех — одноклассники, сотрудники и так далее. Все они — через одно рукопожатие — получают представление о том, чем чревата встреча с государством. Этот неявный эффект и называют, кажется, атмосферой в обществе.

И один человек в наручниках в позе ласточки со следами от ударов током так же выразительно говорит об этой атмосфере, как Гагарин в капсуле корабля «Восток» — обо всей ракетной индустрии СССР 1960-х.