Новое политическое кино: олимпийское беззаконие, жертвы пыток и кони кровавого режима
1. «Комната моей мамы» Антона Черенкова
Короткая документальная картина долгого противостояния жителей Сочи и олимпийских застройщиков, которые ради достижения своих «благих» целей готовы возводить инфраструктуру будущих Игр едва ли не на человеческих костях. Для режиссера Черенкова эта очень личная история — речь в фильме идет о его родительском доме — становится едва ли не единственной формой протеста против сложившихся обстоятельств, законного выхода из которых, очевидно, нет.
Антон Черенков: «Вышло так, что тема меня выбрала, а не я ее. В фильме отражено то, что происходило и происходит с моей матерью, с нашим домом. Жили спокойно, как многие в Сочи, горя не знали. Но грянула Олимпиада, и начался так называемый "выкуп" земель, а по сути рейдерский захват. Нас вроде бы собирались выкупать, так как за счет нашего участка расширяется дорога. Но у администрации города вдруг появились документы, аналогичные нашим — на нашу же землю. По этим документам земля, на которой стоит дом и деревья, которые я сам сажал, нам не принадлежит. Причем именно та часть, которая необходима для расширения дороги по олимпийской программе. Остальная часть земли остается нашей. Там как раз комната из названия и стоит. А вот все наши постройки, которые на земле города, получились незаконными. Их сносят и делают то, что нужно. И все. Все суды мы проиграли (остался только Верховный, но надежды, честно, никакой). И это несмотря на наличие экспертизы, в которой выявлены серьезные ошибки в оформлении документов администрацией города. Да и по проекту самой дороги есть нарушения всех норм, которые только возможны — градостроительные, дорожные, санитарные, экологические.
Столкнувшись с такой тупиковой ситуацией, я просто не мог не снять это кино. Честно, мы же все время думали, что нас выкупят. Или вот выиграем суд, вот-вот... Время от времени нам устно обещали, что ситуация решится, но на деле ничего не происходило. Мы не верили, что наглость и ощущение безнаказанности достигли таких масштабов. Я до сих пор не могу понять, что человек чувствует, когда принимает такие решения? На одной чаше "бабло", на другой, как бы пафосно ни звучало, человеческие судьбы. Они нас и подобных нам как людей не воспринимают? Ведь многие же тупо на улице оказались или годами "временно" живут в гостиницах. Таким образом снять это кино — единственное, что возможно было сделать для моей семьи. Это способ докричаться до тех, кто должен управлять своими чиновниками. Ведь такое ощущение, что руководство страны вообще ничем не управляет.
Я не политический деятель или активист, я в другой сфере тружусь. Мне политика сама по себе не особо интересна. Но когда происходит такое, равнодушным оставаться нельзя. Люди потеряли дома, и не из-за стихийного бедствия, а благодаря Олимпиаде — казалось бы, мероприятию, призванному объединять и приносить радость.
При этом тут же новости Первого канала, как у нас прекрасно подходит подготовка (хотя мы, сочинцы, все знаем, как проходит подготовка: на прошлой неделе пять дней света не было). Или вот отличный факт. Олимпийский трамплин обошелся в 8 миллиардов. Его переделывали, потому что он построен на горе, которая ползет. Дополнительные деньги вбухивали. А выкупить по-человечески дома денег нет. Или контроля за их расходом нет. Одни проблемы у нас решаются с привлечением всех возможных ресурсов, а другие проблемы — проблемы людей — не решаются вовсе. Меня это волнует. Меня это возмущает. Мне это важно.
Как это ни странно, проблем с фильмом после его завершения у меня не возникало. У нас же свобода слова (шутка). А может, мое кино маленькое и поэтому не очень приметное? В любом случае, денег мне, как Симоне Бауманн за "Путинские игры", не предлагали. Может быть все впереди — премьера прошла только в России».
2. «Божья воля» Беаты Бубенец
Герой 50-минутного документального фильма ученицы Марины Разбежкиной — человек противоречивых политических и религиозных взглядов по фамилии Энтео, нарочито верующий в Бога противник сексуальных меньшинств и Pussy Riot, друг и подельник Виталия Милонова, православный акционист и мессия для слабых духом. Режиссер не пытается вывести героя на чистую воду, а лишь отстраненно за ним наблюдает, не навязывая зрителю мнения. Но результат говорит сам за себя — портрет превращается в идеальную иллюстрацию банальности зла.
Беата Бубенец: «Год назад должен был случиться конец света, и я снимала акцию Энтео для одного из эпизодов фильма о конце света, но поняла, что надо делать фильм о нем. Я увидела симпатичного парня, отчаянно стремящегося показаться странным, юродивым. В этом была его экстравагантность, при этом мне казалось, что он играет мимо нот, но это было не важно. Важно было, что он играет громко, и этим привлекает к себе внимание общественности. Мне стало любопытно, что будет дальше, у нас быстро установился контакт, он согласился на съемки. Все получилось спонтанно, изначально у меня не было такой цели — снять фильм на общественную или политическую тему.
Я никогда не была защитницей прав геев и т. п. В публичном пространстве принято проявлять толерантность, но на бытовом уровне невозможно истребить гомофобию, национализм и прочие формы нетерпимости. Конечно, искренние гомофобы и националисты имеют право на существование, но гомофобия как один из пунктов политической программы — это новый фашизм.
Энтео, безусловно, персонаж общественно-политической жизни, и в этом смысле мой фильм получился больше о политике, чем о вере. И это для меня скорее минус, а не плюс. Еще во время съемок я почувствовала, что сохранить нейтралитет в ситуации, которая сложилась в России на данный момент, невозможно. Есть ощущение разделения на два лагеря, и в какой-то момент нужно принять решение, какому лагерю ты больше сочувствуешь. Мой фильм затрагивает острую, актуальную тему, и реакция тех, кому я показывала первые варианты фильма, была неоднозначной. Многие говорили, что я сняла пропаганду православного активизма. Не хотелось также делать "Анатомию протеста" наоборот. При монтаже, работая над структурой фильма и выбирая те или иные эпизоды, я ориентировалась не только на художественность, но и старалась учитывать политический посыл, который может нести мой фильм в целом. Я чувствовала эту политическую ответственность, и это было не очень комфортно. Потому что я убеждена, что это не дело документалиста — кого-то казнить или миловать.
Политический док напрямую зависит от политической ситуации в стране. Если полтора года были протесты и белоленточное движение, то и политические фильмы были о протесте. Сейчас политическая ситуация немного изменилась, меняются и фильмы. Они о другом: о политзаключенных и возвращении советских идеалов. Например, моя однокурсница Маша Павлова снимает фильм об “узнике Болотной” Леониде Ковязине. Я не политолог, я не знаю, что будет дальше, но думаю, что политическая тема будет оставаться актуальной».
3. «Последний хиппи СССР» Кирилла Макаренкова
Герой этого стоминутного фильма Илья Соловьев — типичный антигерой нашего времени: своим существованием он опровергает марксистскую максиму о невозможности быть свободным от общества, живя в нем. У него как раз здорово получается: фильм подробно и поэтично фиксирует его размеренную жизнь в городе Рыбинске. Внешних событий в ней не так много, а те, что есть, связаны любовью героя к джазу, «битлам» и Высоцкому. Это кино — о периферии политической жизни страны, так и не получившей окончательной власти над частными жизнями своих вольнолюбивых граждан.
Кирилл Макаренков: «С одной стороны, я отдаю себе отчет в том, что мой фильм, также как фильм моей давней подруги Алены Полуниной "Непал форева", вряд ли является политическим. С другой стороны, если рассматривать "Последний хиппи СССР" как текст, то в нем есть митинги оппозиционной партии, красные флаги, Ленин, "слушающий землю", Мао на футболке, северокорейское "Мансе!", упоминания политических репрессий и советский фон в купе с современной русской провинциальной психоделикой. Под последним я имею в виду парад Дедов Морозов, прошедший при температуре -20 градусов по инициативе мэра города Ласточкина (ныне находящегося в тюрьме), который захотел попасть в Книгу рекордов Гиннесса. Все это вместе говорит о том, что "Последний хиппи СССР" — кино политическое. Вообще, мы специально с ходу запутываем зрителя, чтобы ему в самом начале казалось, что сейчас покажут политическое кино.
С героем я дружу более пятнадцати лет. На моих глазах исчезала возможность профессиональной реализации Ильи Соловьева в Рыбинске: и журналы, и программы на Рыбинском телевидении, и радио одно за другим закрывались. А в Москву он ехать не хотел. Но эти и другие невзгоды никак не затронули открытость Ильи к людям и его идеалы, связанные с музыкой 60-х. То, что американцы называют values, ценности — это в Илье не пропало с годами.
Что касается упоминания Ильи Фарбера, могу поклясться на могиле Роберта Флаэрти, что приехав в разгар монтажа на день доснять не снятое за год, я оказался в комнате у моего героя — и там просто было включено радио. И в монтаж по картинке попал тот звук, который был в реальности 6 августа 2013 года. Готов предоставить файлы и поспорить на деньги. Мы с монтажером Юлией Нестеровой сами удивились такому сочетанию новостей из динамиков: Фарбер, запрет Bloodhound Gang, обрывок речи вдовы священника Павла Адельгейма на фоне портрета Джона Леннона про нож и лужу крови. И в финале про медиабизнес и поколение эпохи интернета. Решили этот звук, записанный прямо на камеру, оставить без изменений. Даже не подвигали никак.
К термину "политический док" у меня есть вопрос. Даже претензия. Наличие в отборочных комиссиях европейских фестивалей документального кино социологов, людей из Human Right Watch и других людей, не имеющих к кинематографу никакого отношения, привело к снижению художественного уровня документалистики. Я видал всех этих европейских призеров про насилие в мусульманских семьях в Европе, арабо-израильский конфликт и т. д. Это такие плохо снятые телерепортажи, на показах которых никого нет (я как выпускник киноведческого факультета ВГИКа просто привык до конца досматривать), при этом на закрытии фестиваля встает весь зал и аплодирует. На “Артдокфесте”, например, был фильм Александра Абатурова "Сонные души". Совсем другое дело: это одновременно и политический фильм, и произведение, сделанное с большим вкусом».
4. «Признание Зелима» Натальи Михайловой
По сути, монолог обычного северокавказского рабочего Зелима, которого в течение четырех дней пытали в местном ГОВД и Центре «Э», чтобы добиться признания в преступлениях, которые похищенный никогда не совершал. Сейчас Зелим, избежавший смерти чудом, находится в Норвегии, поэтому монолог разбит хроникой его нынешней посттравматической жизни за границей. По ходу рассказа частный случай бессмысленной садистской расправы приобретает пугающие черты глобального мироустройства, а сам Зелим превращается в эпического героя.
Наталья Михайлова: «После знакомства с Зелимом я поняла, что не могу не снять фильм о нем и о том, что с ним произошло. Этот человек удивительным образом соединяет в себе детскую легкость и невероятную силу духа. Мне кажется, фильм получился о правде, о какой-то внутренней невозможности врать самому себе и остальным. Даже реальная угроза расстаться с жизнью не смогла заставить Зелима признаться в том, что он не совершал. И тот момент, когда он объясняет полицейским, заставляющим его взять на себя теракт или хотя бы кражу двух куриц, по градусу экзистенциальности напоминает уже скорее некую притчу.
Еще один важный аспект для меня — это жизнь после перенесенных пыток. Большая часть фильма снята в Норвегии, где оказался Зелим после пережитых событий. Теперь ему приходится исследовать совсем чуждый и новый для себя мир и каким-то образом пытаться отпустить прошлое.
Если бы не было политического контекста, то не было бы и самого фильма. Случай с Зелимом далеко не единственный на Северном Кавказе, но об этом мало кто знает и говорит. Благодаря мужеству и упрямству Зелима впервые в Ингушетии полицейские оказались на скамье подсудимых за применение пыток. Это большое событие. Я надеюсь, что фильм хотя бы немного повлияет на отношение людей и изменение ситуации к лучшему.
Во время съемок в Ингушетии надо было соблюдать некоторую осторожность и не особо „светиться“. Ходить одной по улице и снимать было бы, наверное, слишком опасно, поэтому меня все время сопровождал кто-то из сотрудников „Мемориала“. Я хотела попасть на процесс над начальником Карабулакского РОВД Гулиевым и его заместителем Нальгиевым, но заседание суда перенесли на неопределенный срок. Вообще, суд над ними тянулся медленно и очень мучительно. Фильм вышел не так давно, пока никаких проблем с его появлением у меня не было».
5. «Две стороны одной лошади» Татьяны Соболевой
Возможно, самый необычный фильм «Артдокфеста», поскольку его героями становятся лошади московского полицейского кавалерийского полка, патрулирующего самые разные события — от митингов оппозиции до Курбан-байрама. В политику вовлечены в России все — даже те, кому она по природе безразлична.
Татьяна Соболева: «За последний год в Москве произошло столько общественных событий, что она стала больше похожа на бурлящее жерло вулкана, чем на город. Естественно, появилось много протестного, политического кино, сделанного неравнодушными авторами. Именно поэтому я решила снять этот фильм — не политический, по большому счету. Это взгляд со стороны, который делает возможным увидеть и прочувствовать безумие обеих сторон — “нападающих и защищающихся”. Фильм протестный только в том смысле, что протестует против абсурдности происходящего.
Это специфика России — неумение вести диалог и вечное падение в иллюзию то доброго царя, то революции. Представители власти несовершенны настолько же, насколько несовершенны граждане нашей страны — плохо образованные, порой нелепые. Поэтому кучка (пусть даже большая) образованных людей с хорошей зарплатой не смогут свалить эту махину. Когда курсируешь в самолетах между Европой и Москвой, рождается иллюзия, что можно подтянуть Москву к этому уровню — построить велосипедные дорожки, наладить прокат коньков и оплату банковской картой, а там и до прав человека недалеко. Подчеркну — Москву. Но Россия, протянувшаяся на девять тысяч километров далее, — это совсем иное. Ни велодорожки, ни права там не работают.
Кавалерийский полк я выбрала не случайно. Лошадь, которая находится “на службе”, имеет дело и с полицией, и с простыми гражданами, наблюдая и тех и других ежедневно. Нелепые тренировки полицейских, странные лекции, плохая физическая подготовка — все это вызывает скорее не гнев, а смех. Мероприятия, на которых работает лошадь, одинаковы по градусу накала. Для нее не имеет значения — митинг это или футбольный матч, она не читает надписи на плакатах, она только слышит крики и видит поведение людей. И чем дальше ты погружаешься в эти события, тем более абсурдной предстает картина мира. Это замкнутый круг, арена цирка, с которой нет выхода.
Как ни странно, в оперативный полк я не проникала обманом. Меня пустили, разрешили снимать. Конечно, не все. Основная проблема была скорее общая с этим полком: центр выдавал им все время противоречивые указания, а большее количество времени использовал кавалеристов как пеших полицейских. Лошади тем временем простаивали в стойлах. Командиры, озабоченные текучкой кадров, отсутствием элементарной кавалерийской формы. Это стало последними штрихами, укрепившими мой взгляд на происходящее (который я, собственно, и транслировала посредством выбранной формы — лошадь в мире людей). Изменить текущую ситуацию демаршем невозможно. Я продолжаю верить в просвещение и в искусство, обращающееся к душе каждого человека. Это медленный, очень медленный путь, но другого я не представляю».