Анна Силюнас: Гуржи-стан

Первый раз я услышала фамилию Гуржий от своей близкой подруги – московского дизайнера интерьеров Альбины Назимовой, известной своим безупречным вкусом и чувством стиля. На характеристики людей и выбор знакомств это ее качество тоже распространяется. «Знаешь, люди ведь есть разные. Есть “живущие”, “жующие”, “думающие”, ну и так далее... Дима – человек “идущий”». Мне это ее определение почему-то очень запомнилось.

А вот то, что Дмитрий Гуржий является, по сути, создателем первого в современной России бренда дорогих аксессуаров и ювелирных украшений Gourji, я понятия не имела. Потом случайно увидела две шали от Gourji: «Фонтан “Дружба народов”» и «Красная площадь». Первая напоминала старую черно-белую фотографию, в центре которой, словно нарисованный черной гуашью, парил знаменитый фонтан, истекающий бело-кружевной пеной. Это было безукоризненно красиво и четко по стилю. С привкусом ностальгии, но ностальгии непошлой. По краям платка бежали строчки песни о Москве из фильма 1941 года «Свинарка и пастух». Помните? «Хорошо на московском просторе. / Светят звезды Кремля в синеве, / И как реки встречаются в море, / Так встречаются люди в Москве». После графически четкого, без единой лишней детали «Фонтана “Дружба народов”» «Красная площадь» умиляла стилем наив, буйством красок, обилием сюжетов. Шаль была разделена на два равнозначных пространства, на одном из которых изображалось что-то вроде первомайского парада с летящими самолетами, птицами, воздушными шарами и праздно гуляющими людьми, а на другом – вечерний зимний каток на фоне украшенного разноцветными огнями ГУМа. В общем, продолжение той же самой песни о Москве.

Вскоре один мой старый приятель, бесшабашный в былые времена артист и очень респектабельный сегодня бизнесмен, привез в подарок моему мужу запонки «Всегда готов!», повторяющие хорошо знакомый нашему поколению пионерский значок. Муж Карлос, который во времена своей ранней молодости и франкистской Испании был марксистом, социалистом и т. д., запонки оценил по достоинству. Мы иногда каждый по одной надевали. Так было даже забавнее. Потом (и как-то одновременно) все вокруг заговорили о Гуржии. Выяснилось, что у Димы есть чудесная жена Наташа Семенова, что у них одна из самых красивых московских квартир, где они собирают разных интересных людей. Причем не просто на посиделки или званые обеды-ужины собирают, а устраивают литературные и музыкальные вечера, на которых выступают и подающие большие надежды молодые исполнители, и абсолютные звезды. Еще оказалось, что по образованию Дима – японист, окончивший МГИМО, что работал он переводчиком и был представителем нескольких компаний дорогих итальянских ручек.

Какая связь между мгимошным мальчиком-японистом и создателем люксового бренда Gourji, где вместо точки над буквой i горит рубиновая звездочка, взятая напрокат то ли с пионерского значка, то ли с кремлевских башен? И с чего вдруг в тридцать три года «налаженной и комфортной», по его же словам, жизни Гуржий решил, что «плыть» так больше не хочет? Хочет творить и создавать. Сделать собственный бренд – этакий аналог французского Hermès, но только воспевающий Россию и ее культурные традиции.

Мы условились встретиться у Гуржия дома, позавтракать и поговорить. Старый и любимый мною московский переулок, потому что провела здесь не-за-бы-ваемые студенческие годы. Дружелюбный портье отправляет меня на последний этаж, где уже ждет у распахнутых дверей хозяин дома.

Гуржий сразу располагает к себе. Приятный, невысокого роста, подтянутый. И все как-то в меру, неброско, как мягкий серый цвет кашемирового свитера, хорошо сочетающийся с несолнечным декабрьским утром. Его не зря время от времени включают в списки ста самых стильных мужчин года. Мы проходим в гостиную, где «волшебная», по Диминым словам, экономка накрывает на большом столе завтрак. Горячий чай с лимоном, овсяная каша с медом – для меня, с вареньем – для Димы. Оказывается, Наташа как раз сегодня утром улетела в Лондон проведать их учащегося там сына.

Их дом гармоничен и красив. «Я вот даже не представляю себе, как Наташа смогла из груды развалин создать... все это», – с некоторым удивлением говорит Гуржий. «Все это» – двухэтажное, плавно перетекающее из комнаты в комнату огромное пространство, несмотря на размеры свои, живое, теплое и уютное. И удивительно точно, совершенно даже обрамленное огромными окнами с распахивающимся за ними городом. Кремль, московские заснеженные переулки... Картины по стенам, на полу, даже под лестницей. Но без ощущения захламленности, как часто бывает в домах иных коллекционеров. «Мы в основном покупаем современное искусство. Не только потому, что оно нам нравится, а еще из-за того, что по деньгам оно гораздо доступнее. Нефтегазовых вышек-то у нас нет», – извиняется Гуржий.

Притягивают взгляд два настенных барельефа, выполненных в стиле советского авангарда. «Это “Отделение воды от тверди” и “Рождение Венеры” Боттичелли, – объясняет Дима, – в интерпретации группы Recycle».

Рождение белой Венеры на белой стене на фоне блеклого московского неба. Прав был Овидий: «Все изменяется, ничто не исчезает».

«Все на тему», – улыбаясь, говорит Гуржий.

В этом доме много чего «на тему». Например, коллекция статуэток, состоящая в основном из российских и евразийских персонажей второй половины XX века. Это его любимое.

Пытаюсь понять, с чего начался Гуржий. Или Gourji? Выслушиваю, в общих чертах, известный мне уже рассказ про «благоприятные обстоятельства» его жизни, про папу-дипломата, определившего сына в МГИМО и решившего, что Диме надо стать японистом и переводчиком. «Все шло как по накатанному. Потенциал советской системы был настолько мощным, что, скорее всего, я бы так и барахтался в этом теплом озерке со стоячей водой, так и плыл бы дальше по течению». Я осторожно интересуюсь, что же за чудо произошло... «Я решил поехать учиться в Чикагскую школу бизнеса. Отучился там два года и вернулся в Россию с четким осознанием того, что надо что-то ДЕЛАТЬ!» Практически библейская притча про исцеление слепых. Не складывается что-то. Как говорится, холодно.

Беседуем дальше. Я «слушаю, да ем», а у Димы каша совсем, наверное, заледенела. Прервать нашу беседу и спокойно позавтракать он отказывается. Выясняется, что папа был не просто дипломатом, а занимался культурно-церковными связями на Балканах и что с шести до четырнадцати лет они прожили в Бухаресте, который Дима по сию пору считает «второй родиной». «На “первую” родину мы ездили раз в год в отпуск, и в СССР я видел только хорошее, “отпускное”: байдарки, палатки, деревню с печкой и лошадьми на выгуле у реки». Теплее...

Он наслаждался вполне тогда еще, по его словам, «буржуазной» Румынией ранних семидесятых, с застраиваемым «под маленький Париж» Бухарестом, где все было так «вкусно, уютно и тепло». «Самое интересное, конечно, было невероятное смешение культур, народов, природы. Мы постоянно путешествовали с родителями по немецким и венгерским районам: от поездок с цыганским табором до ночевок в монастырях... Благодаря этим поездкам я узнал очень много интересных людей, познакомился с их бытом, узнал их нравы. Мы часто ездили в дельту Дуная к липованам, русским староверам. Они полностью сохранили уклад, язык и культурные традиции XVII–XVIII веков, когда уходили из России. Я общался со сверстниками в липованских деревнях: они разговаривали на старорусском, я – на московском. Мне было сложно понять, почему они так крепко не любили наших героических Петра I и Екатерину Великую, которых мы как раз изучали в ту пору в школе, и называли меня москалем. Но объяснений никто не давал, а жили все дружно». Церковные праздники были зрелищем красоты необыкновенной, воскресные службы вызывали умиление, и все это в целом напоминало Диме незабываемые сцены из кинофильма «Тихий Дон»... С тою лишь разницей, что в реальной России, то бишь СССР, ничего этого уже не существовало.

Но Гуржий об этом даже не догадывался. Он счастливо рос в мире неутраченных иллюзий и выживших культурных ценностей. «Моим учителем музыки был бывший белогвардейский офицер Василий Иванович, очень обаятельный человек, несмотря на более чем преклонный возраст, сохранивший осанку и благородство манер». Я не знаю, что он рассказывал своим ученикам, но фильм «Неуловимые мстители» воспринимался Гуржием по-иному, чем большинством его советских сверстников. «Да и симпатии тоже были другие», – улыбается Дима. Еще теплее.

Мир, который он узнавал, строился на фундаменте, где основными составляющими являлись крепкая связь временных и культурных традиций, красота окружающей природы и архитектуры и неудержимый романтизм. Ну и, конечно, сказочный образ далекой Родины: всегда по-летнему ласковой и дружелюбной. Потом было возвращение в Москву, одна из лучших в те времена спецшкола № 6 на улице Бориса Галушкина, образование в которой Гуржий считает даже более важным, чем студенческие годы в МГИМО. И были новые встречи, поездки и впечатления, и та самая, судьбоносная Чикагская школа бизнеса, после окончания которой взрослый и вполне сформировавшийся уже Дмитрий Гуржий решил, что хочет жизнь свою радикальным образом изменить... Но кажется мне, что, не будь в его жизни тех проведенных в Румынии лет, того «фундамента», никогда бы не появился на свет полусказочный мир бренда Gourji с рубиновой звездочкой над буквой i, с коллекциями «Безусловные знаки», «Истоки Евразии», «Царская», «Белое дело» и столь вальяжно-эмблематичным слоганом, как «приятно быть самим собой».

«Быть самим собой» в случае Гуржия – это быть космополитом, который, однако, четко отдает себе отчет, что он принадлежит русской культуре «в широком смысле слова». «Я сейчас месяц прожил в Венеции и понял, что византийская культура наполняет меня гораздо больше, чем роскошные палаццо и казановские истории XVIII века. Балы, маскарады – все это замечательно, но – не мое это! И дело не в вероисповедании (я вообще некрещеный и ко всем религиям отношусь с одинаковым пиететом). Просто я ощущаю себя частью русской культуры в целом. Когда приезжаю на Урал или в Дагестан, понимаю, что это – мое! И хочу что-то еще».

Сейчас, глядя на четко отлаженный механизм работы компании, кажется, что все это легко и просто. В России девяностых и нулевых все хотели иметь свои бренды, телеканалы, журналы. Все было по-другому. Особенно когда доходы не измерялись шестизначными цифрами. Первая коллекция «Безусловные знаки» имела большой успех. «Это был 2004–2005 год, в стране подъем, деньги текли рекой. Когда солидные, состоятельные и состоявшиеся мужчины увидели обрамленные в золото и превращенные в запонки октябрятские звездочки своего детства, или уже совсем по-иному звучавший в современном мире лозунг “Будь готов! – Всегда готов!”, или “специалист первого класса”... они просто обалдели».

Правда, некоторые его товарищи сразу же обвинили Гуржия в пропаганде «совка» и советского режима. А дело-то было вовсе не в режиме. Романтик Гуржий воспевал прежде всего чистоту и красоту стиля своих любимых... значков!

«ВДНХ, а особенно Измайловский рынок были буквально моим вторым “адресом проживания”. Меня всегда интересовал быт людей, и в любой поездке я прежде всего бежал в краеведческий музей. Ну и, конечно, при моей любви к советской эстетике я просто не мог не коллекционировать значки! Значки, где любая тема – от книгопечатания до полета в космос – и любой стиль – от советского авангарда до не-знаю-чего – была доведена до абсолютного эстетического совершенства, были готовыми ювелирными украшениями. Надо было “увидеть” их, правильно обработать и оформить в металл». И поверить в то, что это сработает.

Как, скажите мне, могли не сработать «Девушка с веслом», «Авиатор» или «Специалист первого разряда»?

Следующая коллекция «Легенда техники» была навеяна детскими воспоминаниями Гуржия о Театре Советской Армии, где рядом был огромный парк техники. «Какому мальчишке не нравились пистолеты, пулеметы и самолеты? Хотя для Запада это, конечно, был чистой воды милитаризм». Любовь к «технике» осталась по сей день. Правда, ограничивается она только машинами. То, что коллекция Гуржия состоит из автомобилей советской эпохи, уточнять, думаю, не надо. «Только ездить на них при наших пробках никуда нельзя. Мотор сразу закипает, а чинить уже никто толком не умеет. Вот и стоят они в гараже на даче».

Компания Gourji росла. Появились кожгалантерея, ювелирные украшения и шали, с которыми тоже оказалось непросто. Самым сложным было «найти соответствующий материал. Мы отправились в Монголию, где, как известно, производится весь кашемир. К тому же мой бывший однокурсник стал премьер-министром Монголии и лидером местной политической партии, так что все должно было идти как по накатанному.

Путешествовали мы по Монголии, по степям ее бескрайним – они, безусловно, очень красиво выглядят на фотографиях, но в реальной жизни тоску вызывают безмерную – и наблюдали следующую картину: вот пасется стадо овец за ржавой проволокой, где-то посреди болтается дощечка с нацарапанной от руки надписью “Лоро Пьяна”... Вот и весь кашемир. Понимайте как хотите».

Гуржий понял, что надо ехать в Италию. Правда, в отличие от Монголии, там его с распростертыми объятиями никто не ждал. Зато именно в Италии находились те самые заветные машины (две на всю Европу, каждая ценой по двадцать пять–тридцать миллионов евро), на которых производились ткани даже для Chanel.

«Смотрели на нас, конечно, свысока, тем не менее стали печатать!»

Тут пригодилась дружба Гуржия с художниками. Двое из них, Соня Уткина и Елена Муханова, превращают Димины идеи в подлинные произведения искусства.

Сейчас у Gourji два фешенебельных бутика в Москве: в Новинском пассаже и гостинице «Москва». В 2014 году собираются «идти» на Париж-Лондон-Нью-Йорк. В длинном списке на­именований его продукции четыре колонки различных названий: от запонок и брелоков с порт­моне до ювелирных украшений и шалей.

Платки и шали Gourji украшают коллекции Сати Спиваковой, оперной дивы Джесси Норман, художника Павла Каплевича, декоратора Альбины Назимовой и многих других. Среди его клиентов политики, бизнесмены, артисты. «Ведь многие из них мои товарищи! – улыбается Дмитрий. – Я хорошо знаю их вкусы». Добавлю от себя: и материальные возможности. Гуржий очень ценит советы друзей-искусствоведов и художников, проводит большую исследовательскую работу, пытаясь докопаться до сути вещей, понять их происхождение. Одним из постоянных его консультантов в последние годы была Паола Волкова, знаменитый российский искусствовед, мистическая, как многие про нее говорили, женщина. Паола стала для Димы с Наташей «примером жизненной силы и стремления к бесконечному открытию». «Каждый год Паола ездила с нами на свои “творческие” каникулы в Тоскану. У нас там есть веранда, на которой она сидела, глядя на Апуанские Альпы, белые от выработки мрамора со времен самого Микеланджело, и на вечные пинии. Там она писала “Мост через бе­здну”, готовила телепередачи последних лет. Мне повезло, что многие мои идеи я мог “опробовать” на Паоле. Она всегда говорила: “Димочка, непременно попробуйте!” И обязательно делала комментарии, помогавшие мне разобраться в связи времен».

Дима ведет меня показывать их парящую над Москвой квартиру. По внутренней лестнице поднимаемся на второй этаж, бывший чердак, превращенный умелой Наташиной рукой в просторное и уютное жилое пространство. Наташа для него – главный арбитр в смысле красоты и стиля. Они вместе с 1990 года, хоть и зарегистрировали свой брак официально совсем недавно. Вырастили троих детей. Дима открывает одну из дверей, и мы оказываемся в детской, в центре которой сидит малыш с льняными волосами и огромными голубыми глазами. «Пойдем погуляем немножко», – взяв внука за руку, Дима пытается подстроиться под его неуверенные шажки. Обращаю внимание на стоящий под лестницей пейзаж с изображенной на нем русской деревней, утопающей в куполах церквей и березовых кронах. «Ну разве можно было его не купить», – не то спрашивает, не то утверждает Гуржий. «Вот Наташе он не очень понравился...» Наверное, поэтому и стоит картина под лестницей. Глядя на нее, вспоминаю дачу, запах свежескошенного сена и неуловимое очарование уходящего летнего дня… Что вспоминает Гуржий, я не знаю.

Зато я знаю, что до зрелых лет он считал свою фамилию украинской, пока вдруг не обнаружил в Самарском краеведческом музее карту России времен завоеваний Тамерлана с раскинувшейся на полстраны надписью Гурджистан. Оказалось, что и в Ливии на одной из центральных улиц Триполи есть мечеть Гурджи и что среди уехавших в середине шестидесятых годов в Нью-Йорк багдадских евреев тоже было полно Гуржиев... «Гурджи» в переводе с тюркского означает «грузин», и в Грузии, куда Дима с женой часто ездят, его приняли «за своего». А еще, по почерпнутым мною из интернета сведениям, в афганских горах есть несколько сел, жители которых зовутся гурджи, и среди местного населения существует поговорка: «Если ты оказался на мосту перед гурджи, то лучше спрыгни с моста...» И считают себя эти гурджи потомками грузинского царя Георгия, захватившего Афганистан. И уже совсем к концу нашего разговора оказывается, что один его прадед – Давид Ютке Лещинер – жил в Киеве и имел на Подоле керосиновую и скобяную лавку. Другой прадед был барнаульским столыпинским переселенцем из Полтавы. Вот вам и связь времен. Истоки и мифы Евразии. Не зря любит Гуржий книгу «Несвятые святые» архимандрита Тихона (Шевкунова). Ему интересно сознание людей, которые умудряются «сохранить себя» в нашем странном и рваном мире. Похоже, самому ему это удалось.С