Максим Андреев: Jaws and Jews / Челюсти и евреи

Я просыпаюсь в холодном поту и вспоминаю свою первую близость — разумеется, в Юрмале: мне было шестнадцать, а тебе восемнадцать. То есть влюбился я в Москве в семь, первый чувственный опыт приобрел в Пущино в четырнадцать, но здесь, на ночном пляже, в Мальчишеской луне, на третьей отмели случилась именно близость — с головокружением и замиранием сердца, змеиным сплетением тел, последней судорогой, ожиданием смерти и внезапным ощущением счастья. На двоих у нас одно лишь дыхание, дыхание.

Мы с мамой и папой, как всегда, жили в Майори, на улице Театра 26, а столовались в новехоньком пансионате МПС в Дзинтари, где отдыхало много молодежи. Все были старше меня, но тусили вместе: пляж, море, дискотеки. Верховодила компанией Оксана из Львова: красивая, веселая, с огромными, переменчивыми, как юрмальское небо, глазами, с челкой а ля Варлей, крепкой спортивной фигуркой (танцевала в популярном русском ансамбле песни и пляски, львовском варианте «Березки») и обворожительным украинским акцентом. Летом родители-дипломаты обычно возили дочку в МИДовский санаторий в Крым, но в честь окончания школы и поступления на филфак Львовского университета, впервые отпустили в свободное плавание, из практически европейского Львова в почти европейскую, как тогда считалось, Юрмалу. Оксана дальше всех плавала, лучше всех танцевала, вдохновеннее всех декламировала Ахмадулину и Вознесенского. Я огрызался неслыханными тогда Бальмонтом и Северяниным и давал сеансы одновременной игры шахматным старичкам. Как-то субботним вечером я обыграл чемпиона пансионата вслепую, в этюдном коневом эндшпиле, а потом под лестницей яростно, со слезами на глазах прочел Оксане про королеву, пажа и Шопена. Шопен, по-видимому, и решил дело: по счастливой случайности во Львове Оксана жила в доме 8 по улице Шопена.

Ночью на пляже молодежь кейфовала под «Би Джиз» на старенькой «Электронике», и вдруг прямо посреди Stayin' Alive Оксана в упор посмотрела на меня сиреневыми глазами, вскочила и побежала по пляжу в сторону Булдури. Звуки «Би Джиз» и дзинтарские огни быстро остались за спиной, мы бежали вдоль кромки моря, в полной темноте, глотая соленый ветер, и скидывая в прибой одежду. Тихо смеясь, Оксана устремилась в море, к горизонту, то погружаясь в ажурную пену и мотивы сонат, то снова выбегая на отмели и конфузя беззвездную ночь наготой; я бежал следом. Метров в двухстах от берега, на третьей отмели Оксана внезапно вскрикнула и исчезла под водой.

Я быстро доплыл до отмели и в панике заметался, не зная, что делать, как вдруг Оксана грозово вынырнула из-за спины и нежно закрыла мне рот поцелуем. На двоих у нас одно лишь дыхание.

Лихорадка субботнего вечера растянулась на долгие два года. Первый год мы бурно переписывались, дико ревновали, часто ругались и немедленно мирились. Однажды, после очередной ссоры, никому ничего не сказав, я поехал на Киевский вокзал, взял билет и сел на поезд «Москва — Львов».

— Де ты? — охнула Оксана, когда я позвонил с вокзала. — Прыйизжай, прыйизжай скорише!

На улице Шопена, прямо перед Оксаниным подъездом я столкнулся с усатым красавчиком, который обжег меня горящим взглядом и нарочито равнодушно посмотрел в сторону. В пустой квартире Оксана бросилась мне на шею, обласкала и зацеловала, но в любовном эндшпиле к моему большому удивлению проявила некоторую твердость и долго не хотела сдаваться.

В нападениях и защите время проходит незаметно, на улице зажглись фонари, Оксана заявила, что вот-вот вернутся родители, бросилась одеваться и убирать постель.

— Пойидэмо у гости, — пропела она, натягивая платье. — Пойидэмо до друзэй, до моих лучших друзэй. Будэ вэсэло, вкусно и затышно.

Мы шли по вечернему Львову, по булыжникам, помнящим Казимира Великого, Богдана Хмельницкого и Станислава Лема, мимо величественного Костела Иезуитов (там была научная библиотека), Львовского университета и новехонького кинотеатра «Парк» (на афише красовалась, кажется, «Легенда о динозавре»).

Иезуитскими Огородами (так раньше назывался парк Ивана Франко) вышли на улицу Мира — сейчас это улица Степана Бандеры. На мирном Бандере и жили Оксанины друзья. Девушка рассказала, что друзья — цвет львовской молодежи, все поступили в престижные вузы, почти все танцуют с ней в «Березке», часто ездят с «Березкой» на зарубежные гастроли, привозят красивые модные вещи. Другие красивые вещи покупают в другой «Березке» (то есть, в магазине, на чеки); дома у всех — богемский хрусталь, дубовый паркет, югославские стенки, архипелаг ГУЛАГ, охота на волков, последний троллейбус, виноградная косточка, фотокарточки Воннегута и Хемингуэя. Да, они комсомольцы, но одновременно и диссиденты, фрондеры, возможно, будущие революционеры, советскую власть презирают и ненавидят. Фантасмагорический Оксанин рассказ благоухал черемухой, югославскими стенками и вольным фрондерским воздухом, от когнитивного диссонанса кружилась голова, но я деликатно молчал.

В квартире меня ждали еще два сюрприза. Во-первых, хозяином оказался солист «Березки» — усатый красавчик, встреченный мной утром у Оксаниного подъезда. Во-вторых, как только Оксана представила меня собравшимся, комсомольцы-диссиденты, до этого весело болтавшие по-русски, как по команде перешли на украинскую мову и проговорили на ней весь вечер. Про мебель из «Березки» Оксана не соврала: квартира и впрямь была обставлена шикарно, чуть не антиквариатом, только вместо Солженицына с книжных полок из красного дерева весело поблескивали сочинения Ленина. Питались диссиденты тоже неплохо: стол ломился икрой, балыком, коньяком и финской колбасой.

После двух рюмок нас ожидал гвоздь вечера: усатый внезапно начал пересказывать фильм «Челюсти», который ему посчастливилось посмотреть за границей (в СССР видеомагнитофонов еще не было). Пересказывал долго, с удовольствием, живым украинским языком, по сценам, в лицах, акула у него была настоящая и очень страшная. Особенно красавчику удавался спилберговский саспенс, когда подводная камера из глубины океана глазами акулы наблюдает за купающимися. Правда рассказчик не помнил ни одного имени, а потому шерифа Броуди, рыбака Квинта, и всех остальных называл хлопцами. Через крабовый салат, пару бутылок коньяка и полтора часа усатый, наконец, дошел до кульминации фильма и этой истории:

— Тут акула выстрыбуе з воды и раз!!! — пэрэкушуе хлопця навпил!!! А инший хлопак гоп!!! — жбурнув йий у пащу кыснэвый балон — и та залазит на щоглу!!! Слухайтэ, тому хлопцу, якый цэ знимав, трэба памъятнык зробыты...

— Спилберг, — не выдержал я.

— Що? — обернулся ко мне красавчик. — Якый такый Шпылберг?

— Хлопец, якый знимав, зовут Спилберг, — пояснил я. — А якый на щоглу — Роб Шайдер.

Красавчик медленно смерил меня взглядом и снова повернулся к Оксане.

— Оксана, — грустно произнес он, — эх, Оксана. Вин у тэбэ мало того, що москаль, так до того ж ще й жид.

Я просыпаюсь в кошмарном бреду и смотрю вверх — сквозь километры воды, на твое золотистое тело. Как живое оно сейчас надо мной. «Прыйизжай, прыйизжай скорише!» — силишься крикнуть ты. Я лежу в темноте. Дыхание.