«Гомосексуальная линия нужна для драматургического конфликта»: «Зимний путь» в прокате

Любовь Львова: Бездну между нашим кинематографом и мировым мы осознали лет десять назад. Тогда захотелось сделать что-то такое, что нам самим было приятно смотреть. Мы начали потихоньку писать сценарий в надежде снять кино, но никак это не удавалось. Сценарии продавались, а кино у нас получилось снять, только когда мы написали сценарий «Зимнего пути». И то с жуткими препятствиями. Вначале мы на свои деньги сняли 20-минутный пилот, чтобы что-то показывать продюсерам. После этого каким-то волшебным образом сколдовался инвестор, который дал нам небольшую сумму денег и решил выпустить фильм.

Сергей Тарамаев: Со всем согласен кроме слова «бездна». И в нашем кинематографе происходили замечательные вещи — фильмы Звягинцева или Хомерики.

Любовь Львова: Когда я произношу это слово — не хочу никого обидеть. На тот момент этих авторов еще не было. Когда мы начали писать — только вышло «Возвращение» Звягинцева.

Сергей Тарамаев: И вот Андрею, по сути, нам и нужно сказать большое спасибо. Потому что он в прошлом актер и сделал фильм, который так прозвучал. Нам, бывшим актерам, это дало некую поддержку, уверенность, что все возможно. Что можно захотеть и снять кино. Без образования, без сценарных курсов. Но от момента рождения мечты до ее реализации проходит лет десять обычно. Мы дошли до некоего тупика, после которого, наверное, уже бы смирились, не смогли бы подняться. Дальше пытаться пробить эту стену, наверное, у нас не получилось бы. Мистика, возможно, и заключается в том, что кто-то сверху сказал: ладно, давайте поможем. Но мы были уже на грани. Нас уже на «Мосфильме» знали как сумасшедших — во всех коридорах. Павел Семенович Лунгин хотел помочь, но не оказалось возможности.

Любовь Львова: Но к тому моменту мы поняли, что уже не можем просто работать. Мы можем либо делать то, что хотим, либо просто дурачиться. Вот, может быть, в этом наш с Сергеем конфликт с обществом. Я с детства помню свое самое страшное ощущение — что люди должны ходить на работу. Что нужно куда-то устроиться и ходить на работу — вот это был мрак для меня. И вся моя сознательная жизнь, не исключаю, борьба именно с этим.

Сергей Тарамаев: А я, наоборот, всю жизнь ходил на работу. А потом, встретив Любу, расхотел.

СЧто вас объединило вместе?

Сергей Тарамаев: Сначала мы нашли друг друга чисто по-человечески, а потом — творчески.

Любовь Львова: Странная встреча, да. Сережа просто всегда хотел жить как я, вот и совпало так. Появился человек, который его смог перетянуть.

Сергей Тарамаев: Не буду скрывать, я все-таки человек, который родился в советское время. И очень крепко сбит в этом смысле. Работал в театре — в «Мастерской Фоменко», на Малой Бронной. И так и работал бы, наверное, успешно, в хороших местах, но Люба заставила взглянуть на себя и свою жизненную ситуацию новыми глазами. Я увидел, что на самом деле давно нахожусь в тупике. Роли были, а внутренняя жизнь остановилась. Она никуда не двигалась. Она омертвела.

Любовь Львова: Потому что статус и положение — очень скучно.

Сергей Тарамаев: А сам я не видел выхода — как из этого положения выбраться. Благодаря Любе, мы решили писать сценарии и снимать кино.

Любовь Львова: Человека всю жизнь определяют встречи. Сталкиваешься с кем-то, и с тобой что-то происходит. Даже книга — это встреча.

С Вы сказали, что писали вместе и другие истории. Они все такие же провокативные?

Любовь Львова: Темы у нас всегда были сложные — во всех текстах. Мы очень остро ощущаем конфликт с обществом.

С В России находиться с кем-то в конфликте — несложно.

Сергей Тарамаев: Да мы все в нем глубоко находимся.

Любовь Львова: Поэтому дело не в сюжете и не в гомосексуализме в случае «Зимнего пути». Если ты вкладываешь эмоцию, не так, чтобы сладко и приятно расслабляться, а наоборот, то это так или иначе вызывает бурю эмоций в людях.

Сергей Тарамаев: Тут самое важное — услышать себя. Потому что есть момент внутреннего лукавства, когда вдруг ловишь себя на мысли, что хочется делать то, что может понравиться другим людям. Такое внутреннее желание адаптироваться. Но мы решили быть максимально искренними. Решили убить в себе это желание адаптации.

СУ вас, как и в прошлогодней «Жизни Адель», пол главных героев не очень важен.

Сергей Тарамаев: Все правильно, дело не в гомосексуализме. Сейчас ситуация такова — если просто главному герою по какой-либо причине здесь грустно, а если еще и трагично, а если он еще и умирает, будь он гомосексуалистом или кем угодно еще — а с какого фигу он умирает? Почему ему плохо? Сейчас в отечественном кинематографе должна преобладать позитивная тенденция. Мы уже в главном неправильно делаем, что смотрим глазами нашего героя — очень грустно — на мир. Уже неправильно с точки зрения направлений в русском кинематографе. Комедии неспроста у нас самый поощряемый сверху и самый популярный снизу жанр. Грустить не стоит. В стране все хорошо. Нет экономических кризисов. Никакого давления нет. Все должны быть довольны.

Любовь Львова: При этом после нашего фильма зрители выходят воодушевленные, с приподнятым чувством. А после некоторых наших комедий, наоборот, бывает, жить не хочется.

Сергей Тарамаев: Гомосексуальная линия нужна для драматургического конфликта. Но вообще это история о безысходной любви. Мы так этот конфликт и строим: Леха никогда не сможет ответить взаимностью Эрику. Вот эта ситуация была нам очень интересна — чувства существуют, а развития их быть не может. В «Жизни Адель», с которой наш фильм, правда, можно сравнить, тема немного другая — там важна сексуальная часть взаимоотношений. У нас ее вообще нет.

Любовь Львова: У нас другая ситуация. Ситуация, когда мне с этим человеком так хорошо, что с другим — невозможно. Эрик пытается быть другом для Лехи, быть рядом. Но он сам не верит в продолжение отношений. Верит и не верит. Как влюбленный человек.

С А для чего вам нужна была линия с саморазрушением Эрика?

Сергей Тарамаев: Водка, которую он пьет, — это тихий бунт. Отсутствие всякой борьбы. Потеря внутренней энергии. Пробиваться по музыкальной карьерной лестнице он не может и не хочет. Вообще двигаться дальше по жизни он не хочет. Выражается это в такой форме. Есть и более бытовые понятные мотивы его потерянности, такие как отчим. Но это в меньшей степени.

Любовь Львова: С этим можно родиться — с ощущением безысходности жизни. На этом строится весь немецкий романтизм. И музыкальное произведение Шуберта «Зимний путь» — оно из немецкого романтизма. При этом независимо от того, в какой социальной среде человек находится.

Сергей Тарамаев: Да, в кровь попадает некий яд, который вдруг начинает действовать губительно на человека. Человек вдруг неожиданно внутренне закисает. Не видит какого-то смысла вокруг. Зачастую это приходит достаточно поздно. К людям уже пожившим. Лет в 40-50. Но трагический поворот это обретает в 20 лет. Наш референс тут — «Последние дни» Гаса Ван Сента.

Любовь Львова: А некоторым не приходит никогда.

Сергей Тарамаев: А с Эриком это случилось очень рано.

Любовь Львова: Но экзистенция с человеком может произойти в любой момент. Ты можешь проснуться утром и вдруг почувствовать что-то в себе и жить дальше, но предпринимать те же самые шаги уже невозможно больше.

С С вами произошло ровно то же самое. Только со знаком плюс.

Сергей Тарамаев: Да, мы как-то выплыли. Мы уцепились за мечту, которая нас стала вытягивать. Мы считаем, что это только начало. Мы открыли двери, чтобы дальше иметь новые возможности. Конечно, кино. Чем больше, тем лучше. Наш следующий сценарий — еще жестче. Поэтому мы хотим найти людей, которые пойдут с нами до конца.

Любовь Львова: Жестче, но при этом не более артовый, чем «Зимний путь». Наоборот, новый текст находится на стыке. Вот как «Сияние» Стэнли Кубрика. Одновременно и массовое кино, и артовое. Арт-мейнстрим.

Сергей Тарамаев: Звучит, наверное, смешно. Ребята сняли какой-то русский артхаус. Беспощадный. И говорят про Кубрика. Тем не менее для нас так оно и есть. Для нас Кубрик — это идеал. Кубрик — это навсегда.

СМногие режиссеры хотели быть как Стэнли Кубрик. И все это, в основном, плохо заканчивалось.

Сергей Тарамаев: Тем не менее мы хотели бы в нашем кино соединить высокохудожественность с огромным коммерческим успехом. Это для нас важно. Но понятно, что одно дело хотеть бы Джимми Хендриксом, а другое дело — играть как он. Пацанов таких немного. Но ориентиры же должны быть.

С А оператор Михаил Кричман появился у вас из любви к Андрею Звягинцеву?

Любовь Львова: Мы предложили снимать нескольким операторам. Миша откликнулся. Нам очень нравится его стиль.

Сергей Тарамаев: Для нас он — идеал, конечно. Он медитативный, отстраненный, поэтический и чувственный. Он почувствовал нашу главную эмоцию и дальше ее сам подхватил. Нас он тоже почувствовал как никто. Потом еще оказалось, что он совершенно неакадемический человек, очень любил группу Prodigy в свое время, и вообще ему очень с нами было весело. Атмосфера на площадке сложилась достаточно рок-н-рольная.

С Вы ставили перед собой задачу показать необычную Москву?

Сергей Тарамаев: Наверное, ты волей или неволей показываешь то, что тебе нравится. И получается, что это новая Москва. Нас иногда спрашивают: «Вы что, в Питере снимали?» Видимо, от количества воды в кадре. Здесь канал, там вода. На Алексеевской мы жили. В кластере на Электрозаводе жил Женя Ткачук. На Красной Пресне я родился и провел детство.

СФильм вышел в прокат во время Олимпиады. Это намеренный ход — чтобы вас не заметили на фоне «слона»?

Сергей Тарамаев: Не думали об этом. Это число — не наш выбор. Это стратегия наших продюсеров, выпустивших фильм в прокат самокатом.

Любовь Львова: Когда мы увидели, какие делаются под прокат плакаты — загрустили. Пытались бороться, но безуспешно. Хотя была возможность связаться с хорошими дистрибьюторами.

СА что за история со снятием фильма из репертуара петербургского кинотеатра «Родина»? С одной стороны — опять беспредел, с другой — вам такая история, конечно, на руку.

Сергей Тарамаев: Премьера фильма прошла в Петербурге на прошлой неделе. Нормально прошла. А через пару дней позвонила дирекция «Родины». Сначала сказали про запрет госдепартамента, потом — про то, что у них семейный кинотеатр, в котором, кстати, идет фильм «Грязь» (а также «Волк с Уолл-стрит». — Прим. ред.). Потом окончательно запутались во вранье и стали говорить, что не сошлись по финансам и договор не подписан. А это не правда. Договор подписан на две недели проката. В Петербурге, таким образом, остался всего один кинотеатр, где фильм идет на нескольких сеансах, — «Художественный». Но все могло быть гораздо хуже. Слава Богу, мы вообще вышли в прокат. А уж сборы — как карта ляжет.С