Режиссер Глеб Черепанов:  В огромном зале сложно исповедоваться

СЯ начну с «Удивительного путешествия кролика Эдварда», поставленного в прошлом году на Малой сцене МХТ и первого вашего спектакля, который я увидел. Театр позиционирует его как детский, и книга Кейт Ди Камилло, лежащая в основе, написана для детей. Я был несколько огорошен: да, это сказка, но по сути довольно тяжелое даже для взрослых произведение. Не потому, что там про смерть близких, дети — не принц Сиддхартха, они как раз довольно рано узнают о болезнях и смерти, но потому, что «Кролик» — про уязвимость или даже невозможность любви. Вы как думаете, в каком возрасте этой опасной темы стоит касаться? Какой идеальный зритель у «Кролика Эдварда»?

Мне кажется, нет таких тем, на которые с детьми говорить нельзя. Они что, не люди? Другой вопрос — как и в какой форме это делать. Потом детство — далеко не самое радужное и оптимистичное время в жизни. Как раз наоборот: с течением времени боль притупляется, на что-то уже не реагируешь так сильно, ибо практически ко всему морально готов. А в детстве все впервые: предательство, страдание, любовь (в том числе — неразделенная). С другой стороны, во взрослом возрасте так хочется порой скинуть броню и снова попасть в детство, где все еще возможно, все еще впереди, и чудеса там еще случаются. Поэтому смею тешить себя мыслью, что «Удивительное путешествие кролика Эдварда» доступно и интересно практически всем возрастным категориям. Судя по отзывам, каждый находит в нем что-то свое. Если это так — замечательно, такая цель и ставилась!

СКакие вопросы, по-вашему, могут задать маленькие зрители родителям — и какие ответы получить?

Вопросы дети могут и должны задавать любые — все, что действительно волнует и интересует их. Мы же должны быть максимально честными с ними. Фальшь они считывают моментально.

СМне показалось, что «Кролик Эдвард» и спектакль «Прошу слова», поставленный в «Боярских палатах» СТД по мотивам фильма Глеба Панфилова, складываются в дилогию. Оба — если не об утрате иллюзий, то о серьезной проверке на прочность и выживаемость, которые этим иллюзиям устраивает реальность. Правомерно такое сопоставление фарфорового зверька и мэра-романтика из провинциального российского города?

Конечно, когда я ставил, не задумывался о том, дилогия это или нет. Такие вещи всегда лучше видно со стороны. Но если развивать эту тему, то тогда уж, скорее, трилогия. В «Контрабасе» вообще полный крах любых иллюзий и надежд. Наверное, можно попробовать объединить все спектакли (очень условно, конечно) одной темой — о том, как непросто стать человеком. А еще сложнее — оставаться им. Каждый из героев — мэр города Владимира Елизавета Уварова, фарфоровый кролик и музыкант-контрабасист — проходит свои круги ада, попадает на самое дно жизни или, наоборот, проходит через «медные трубы». И у кого-то получается сохранить себя и выйти из замкнутого круга. А кто-то полностью опустошается и теряет себя. Как, собственно, и в жизни со всеми нами происходит. «Каждый выбирает для себя». 

СКролика играет совсем молодой Александр Молочников, мэра Уварову — великая Оксана Мысина. В вашем новом спектакле солирует Константин Хабенский. С кем работать лучше — со звездами или новичками?

С молодыми всегда интересно: они хотят работать, кровь кипит, энергии море. Это здорово! Но у меня еще в провинции всегда были замечательные отношения именно с пожилыми и даже очень пожилыми артистами, они порой гораздо безбашеннее молодых и готовы к любым экспериментам. Проблем из-за возраста или разницы школ не возникало.

А, например, та же Оксана просто прекрасна. Она невероятно открыта и, по-моему, может сыграть все. Нам с ней еще и по-человечески очень хорошо вместе. Костя Хабенский — отдельная песня. Это трудоголик, он всегда включен на 100 процентов, работает с полной отдачей в любом состоянии — с температурой, после перелета или ночной съемки. И предлагает десятки вариантов одного небольшого эпизода. Мне невероятно повезло работать с ними. Смотреть, как они это делают, и учиться. 

В общем, подытоживая, у артиста на самом деле возраста нет. Если он артист, конечно.

СКак обстановка в МХТ? Табаков — тоталитарный или, напротив, толерантный худрук?

МХТ — ни на что не похожее место. Здесь есть особая человеческая атмосфера. Если тебя принимают в эту семью (причем семью в прямом смысле слова), то принимают железно, раз и навсегда. Редкий театр. Тут все заточено на то, чтобы помочь тебе сделать спектакль. Хороший спектакль. Все в этом заинтересованы. Обычно ведь наоборот, к сожалению: такое ощущение, что ты всем мешаешь своими репетициями и уж тем более выпуском. Заставляешь людей работать. В МХТ такого нет. И не может быть. Я совсем не сентиментален, но хорошо помню, что, как только переступил порог, понял, что мне в этом театре хорошо. Сразу, с первых секунд. И я буду с ним связан. Долго ли, коротко ли, но буду. Такое, как вы понимаете, совсем не часто случается. Мягко говоря.

И весь этот особый дух, конечно, начинается «с головы». У меня было не так много личных встреч и бесед с Олегом Павловичем. Но хватило, чтобы понять, насколько он уважительно относится к чужому творчеству. Если пригласил тебя, значит, уже доверяет. И дает свободу. Притом что замечания делает. Очень краткие, емкие и точные. Он заново создал этот театр. Полностью. Это его детище. При этом основное его отличие от других худруков — при строжайшей дисциплине все в МХТ держится не на страхе и принуждении, как у нас в России заведено, а на любви. Олега Павловича любят. Как человека прежде всего. А он любит тех, кто у него работает. Мы все в каком-то смысле его дети. Капризные, с жуткими характерами, иногда предающие, обижающиеся, уходящие и возвращающиеся вновь, но дети. Которых он любит. И это самое главное.

СКак возникла идея инсценировать «Контрабас» именно с Хабенским в главной роли? Вы напомнили о его выдающемся комическом, почти клоунском даре, который прежде также умело использовал только Юрий Бутусов.

«Контрабас» — это давняя мечта Константина Хабенского. Он уже несколько лет не играл на сцене, и театр был заинтересован в том, чтобы вернуть его к активной работе. Нам предложили встретиться, познакомиться. Я перечитал пьесу, и еще при первой беседе выяснилось, что мы смотрим в одну сторону, все сразу запустилось. 

СУже при первом появлении героя «Контрабаса» на сцене вы наделяете его маниакальными чертами, придающими сходство с другим героем Зюскинда, парфюмером Жаном-Батистом Гренуем. О постановке этого текста с Евгением Мироновым в свое время мечтал Кирилл Серебренников, даже адаптация Василия Сигарева была готова, но что-то не заладилось. Что так цепляет в зюскиндовских героях и с трудом поддается инсценировке? Сочетание пришибленности, похожести на всех маленьких людей — и монструозность ницшеанского размаха?

Да, конечно! Мы говорили о Парфюмере и других персонажах Зюскинда на репетициях. В нашем персонаже есть что-то кафкиански-хармсовское. И с Достоевским параллели неизбежны. Не говоря уже о гоголевских Башмачкине и Поприщине. При этом во внешнем рисунке роли присутствует что-то от персонажей немого кино — Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда. Главная сложность — это адаптировать прозаический текст на язык сцены. Тем более большой. В огромном зале сложно исповедоваться. А про главного героя вы все точно сформулировали — много в нем намешано разного и взаимоисключающего. Потому он так и близок нам всем, сидящим в зале. Каждый откликается на что-то свое, на ту или иную его грань.

СВ спектакле много захватывающих мотивов: и парадоксальная способность ремесленника быть медиумом между массами и гениями (о которых он потешно судит без малейшего пиетета), и невозможность любви, и тотальность музыки — в соответствии с известной фразой Кейджа о том, что музыка всегда звучит вокруг нас, только иногда мы перестаем ее слышать. У вас есть один любимый мотив в этом спектакле?

У нас было две основных темы. Это бесконечный ужас человека, когда он неожиданно трезво и ясно осознает, что прожил чужую жизнь, занимаясь нелюбимым делом с чужими ему людьми, не там и не с теми. Ну и, конечно, это прежде всего спектакль о любви. Неразделенной и не могущей осуществиться. К музыке. К профессии. К театру. К женщине. К самому себе, наконец. Любовь постепенно перерождается в свою противоположность — зависть, ненависть, желание уничтожить. И это страшное болезненное чувство отравляет всю твою жизнь, делает ее невозможной. Ты становишься его рабом. И начинаешь разрушаться и гнить заживо. Конец, как не сложно догадаться, довольно печальный.

СЯ помню «Контрабас» Елены Невежиной в «Сатириконе» — хороший, но именно что моноспектакль, почти творческий вечер Константина Райкина, читающего вкусный текст. У вас все гораздо изобретательней: и сценография, и игра с жанрами (не раскрывая сюрприза, замечу только, что это не только драма, комедия, но и немного хоррор), и работа с текстом, который положен на своеобразную «партитуру» — пластику артиста, его интонации и изощренные отношения с вещами. А вопрос в том, нет ли ревности к актеру, который собирает все лавры? Ведь большая часть публики — обыватели, они верят, что и оркестр может справиться без дирижера, и актер так здорово играет сам по себе, а вовсе не потому, что попал в хорошие режиссерские руки.

Да ну что вы! Конечно, все лавры и любовь зрителей будет и должен собирать Костя. Тем более что это моноспектакль. На нем огромная нагрузка. И то, что он делает в течение спектакля, близко к героизму. Так что все заслуженно. Режиссер изначально закулисная профессия. А в нашей стране публика всегда идет на актера. Режиссеров мало кто знает в лицо, да и по фамилиям. Разве что только узкий круг московской театральной общественности, в котором мы, собственно, и варимся. А обычный зритель, покупающий билеты в киосках касс на улицах или в метро, кто режиссер, чаще всего не спрашивает. Самое важное — есть ли в спектакле кто-то из известных артистов. Это данность. Так заведено изначально. И в ближайшее время вряд ли что-то радикально изменится. Но, слава Богу, у меня и нет такой цели — засветить свое лицо. Если хочешь реальной славы, чтобы тебя на улицах узнавали, нужно в поп-певцы идти, точно не в режиссеры!

СИ еще мне «Контрабас» чем-то напомнил старый спектакль Камы Гинкаса «Комната смеха», поставленный для Олега Табакова. Это случайное совпадение или вы ту постановку видели и какие-то параллели сознательно проводили?

Спектакль Гинкаса не видел. Когда приехал в Москву, он уже не шел. Но, кстати, про него вы не первый мне говорите после «Контрабаса». Значит, есть какие-то параллели. Надо где-то раздобыть видео и глянуть. Сопоставление с настоящим мастером в том или ином контексте — уже здорово!

СНа каких спектаклях и книгах вы росли?

Я даже не знаю. Сложно отобрать какой-то шорт-лист. Если говорить о театре, в свое время на меня огромное впечатление произвели спектакли Анатолия Васильева. И вообще пребывание в его театре «Школа драматического искусства», в самом этом уникальном здании на Сретенке. Когда-то очень притягивал Жолдак, почти все, что он делал. Спектакли Варликовского «Крум» и «(А)поллония» здорово в меня попали. Прошел периоды увлечения литовской (Някрошюс, Туминас, Коршуновас) и питерской режиссурой конца 90-х (Могучий, Бутусов, Крамер). Крымов и его художники всегда интересовали. Наверное, в том, что я делаю сейчас, это не совсем заметно. Но, думаю, когда набью руку, тогда уже не интересно станет заниматься просто ремеслом. И мне снесет башню. А пока я продолжаю учиться. И решать определенные, иногда и чисто производственные, задачи. Пока спектакли — это как упражнения: а смогу я вот это сделать, а вот этот жанр освоить, а в таком стиле поработать? Но уже скоро, видимо, неизбежно встану перед вопросом о поиске и реализации своего собственного театрального языка. Чтобы делать то, что интересно и необходимо мне самому. А не только моим замечательным работодателям.     

А в литературе мне всегда нравились антиутопии, с сатирическим уклоном. Оруэлл, Замятин, Салтыков-Щедрин, Кафка, Хармс — однозначно мои авторы. Вообще же очень много важных книг, всего и не уместишь в одном ответе. Возможно, какие-то из них скоро удастся поставить.

СЧто заставило идти учиться театральной режиссуре?

В режиссуру же я пришел стандартно — из желания стать актером. Доходил почти всегда до конкурса, но не принимали — хоть тресни! Потом случайно за компанию с друзьями зашел в ГИТИС, где режиссеров набирал Марк Захаров. Стало интересно. Узнал, что нужно еще до прихода на туры экспликацию написать — подробный план будущего спектакля. Взял шекспировского «Ричарда III» и впихнул в него все, что могла родить на тот момент моя фантазия. В результате совершенно неожиданно для себя дошел у Захарова до последнего экзамена. В финале Марк Анатольевич сказал, что мест всего пять, а я слишком уж молод и лучше все-таки получить первое образование (на тот момент мне было 18, и я учился на журфаке в Высшей школе экономики). Но «бациллу» я уже подцепил, окончательно и бесповоротно. И дальше вопроса о том, кем быть, не вставало! Как и обещал родителям, окончил университет. И поступил в режиссерскую группу к Валерию Фокину в Щуке.

СВ вашей биографии много спектаклей, включая работы вне Москвы. Где работать интереснее, где комфортнее?

В работе в провинции есть один существенный плюс: люди там сосредоточены исключительно на своей профессии, не размениваясь на халтуры, съемки, подработки. Они готовы репетировать даже внеурочно. В Москве такое почти невозможно себе представить. Возможно, мне повезло. Ведь работал я в лучших региональных театрах — Волковском в Ярославле, «Театре-Театре» в Перми, Красноярском драматическом, Молодежном театре Алтая в Барнауле. Наверняка есть и другие, опровергающие мои слова, примеры. Но во всех перечисленных коллективах мы действительно занимались творчеством — в любви и увлечении друг другом. Это был прекрасный период, важный в плане приобретения опыта. Человеческого и профессионального. Сейчас начался другой — московский. И он тоже по-своему замечателен. 

СХотелось бы вам иметь в распоряжении собственный театр? Если да, то каким он был бы?

Любому режиссеру рано или поздно становится интересно и важно построить свой дом. У меня есть свое понимание — каким сегодня должен быть современный московский театр, каким вызовам отвечать, как именно взаимодействовать со зрителем. Но очень многое зависит от того, куда конкретно ты приходишь: на выжженную и разрушенную территорию, где не о чем жалеть, или, например, в театр с историей и не в самом плохом состоянии. Это очень многое определяет. Каждый случай индивидуален. Поэтому говорить об этом сейчас — сотрясать воздух. Когда поступит подобное предложение и если я его приму — будем разрабатывать стратегию именно для данного места и коллектива. Говорить об этом «вообще» неправильно. Да и сейчас я на самом деле хочу немного «погулять», не вступать в брак. Надо накачать мускулы, набраться опыта, спектаклей (много и разных) выпустить, в конце концов. В общем, заниматься профессией, а должности — это в любом случае приложение к ней.

СКак вы выбираете тексты для постановки?

По-разному. Иногда есть такое ощущение, что это текст меня выбирает. Все так складывается само собой, что ты ставишь именно это и именно здесь. Если говорить о последних московских премьерах, то фильм «Прошу слова» для работы в «Боярских палатах» СТД предложил я, руководство проекта не разделяло моего энтузиазма и предлагало другие варианты. Но я настоял, и в результате все сложилось. «Удивительное путешествие кролика Эдварда» наряду с другими шестью текстами мне прислал Павел Руднев, когда зашла речь о спектакле для семейного просмотра в МХТ. Я сразу же выбрал именно его, так как еще при чтении стал видеть какие-то картинки. А, например, «Птицы» Аристофана, которые я сейчас делаю в театре Et Cetera, — мое название. Я дал в театр список из нескольких вариантов, и они сразу ухватились за «Птиц», потому что очень театральный, «игровой» материал и редко где идет. Вот так, получается: пятьдесят на пятьдесят, что-то идет от меня, что-то от театров. Но, скажу честно, главные мои репертуарные мечты еще не реализованы. Надеюсь, ждут своего часа.С