«Умереть на ходу — большое счастье». Репортаж из Дома ветеранов сцены
Домов ветеранов сцены в мире всего два: один в Москве, другой в Питере. Они создавались еще до революции, при Николае II. Актеры всю жизнь выступали на сцене, а в старости многие из них оказывались на улице. Идея открыть для них убежище пришла актрисе Александринского театра Марии Савиной, в честь нее назвали первый дом в Питере.
«На новогоднем балу с 1895 на 1896 год она пришла с глубоким декольте и голой спиной к Николаю II на поклон — по воспоминаниям известно, что царь был в нее влюблен, — говорит действующий директор Дома ветеранов сцены Лев Фимович. — Все заметили, как она этим декольте прислонилась к руке его величества. Он, сильно раскрасневшись, сказал проходящему мимо брату князю Константину, чтобы тот отдал участок на Малой Невке для “создания убежища престарелых актеров и их детей, доколе оные будут существовать”. Московский дом был создан царем на десять лет позже».
В 2005 году московский дом чуть не закрыли: постояльцев не хватало. В него брали только престарелых артистов с московской пропиской. Среди них желающих жить в доме престарелых было немного. Тогда решили брать и людей нетеатральных профессий, но уже на коммерческой основе. Так дом заполнили полностью. Сейчас в нем живет 90 человек. Ветераны за проживание отдают 75% пенсии. В среднем на карманные расходы у них остается по 3,5 тысячи рублей в месяц.
«За 40 лет работы на сцене нам с женой выделили две комнаты»
Вместо ожидаемой больничной палаты с койками и голубыми стенами я оказалась в небольшой, но уютной квартире, где пахло жареной картошкой. Владимир и Инесса Рижские сразу же предложили мне сфотографировать полуметровую театральную афишу советских времен с их именами. Афиша висит прямо по центру стены в коридоре, пожелтевший лист бумаги — единственное напоминание об их сценическом прошлом.
Рижские познакомились в театральной студии ГИТИСа, когда были еще студентами. После института вместе были приняты на работу в Московский ТЮЗ, потом играли в театрах имени Маяковского и Пушкина. Последние 25 лет провели на эстраде — работали актерами в «Москонцерте». Жили и играли вместе почти сорок лет.
Вспоминать о том, как они сюда попали, не любят. У Владимира Рижского случился инфаркт на сцене, вслед за ним начала болеть жена. «Можно было бы помереть на сцене, но зачем? Ушли на пенсию», — говорит Рижский. Oни решили поехать жить в Канаду вслед за дочкой, а для этого продали свою большую квартиру в центре Москвы.
«Хотели вообще совсем там остаться, — рассказывает Инесса. — В Канаде все прекрасно, тихо, спокойно, как в деревне, но это золотая клетка. Некуда пойти, не с кем разговаривать, языка не знаем. Дети работают, и им не до нас. Ходили на курсы английского языка, но в нашем возрасте это трудно. Преимущественно руками изъяснялись. Там родиться надо или уезжать молодым, лет до 15. Тогда еще можно прижиться».
«Там надо в гости приходить со своей едой, со своей бутылкой и там же ее выпить. Мы так не привыкли, а они это впитали с молоком матери, — продолжает Владимир Рижский. — Там не прижиться, в любом случае будешь изгоем, неважно, молодой ты уехал или нет. В какие-то места нам не положено. В России все друг на друга прыгают, а там улыбаются, но это такая улыбка, что уж лучше бы меня обматерили. Друзья там только соотечественники. Как-то на 9 мая собрались с русскими отметить День Победы. Все сидят за столом, говорят: “Как хорошо, как хорошо”. А посмотришь в глаза, там такая тоска… Лучше бы и не смотреть в них».
Рижские прожили в Канаде четыре года и решили вернуться. Оставаться там дальше они категорически отказались, хотя в Москве было уже возвращаться некуда: квартира продана, а все ближайшие родственники в Канаде.
«Мы обратились за помощью в Союз театральных деятелей. Они за 40 лет работы на сцене нам с женой выделили две комнаты в Доме ветеранов сцены. Живем здесь пятый год. К дочке в Канаду мы больше не возвращались. Нет желания даже в гости поехать», — говорит Владимир.
Двухкомнатные квартиры в доме ветеранов выделяют только семейным парам. Таких здесь немного. Одну комнату Рижские используют как спальню, другую как гостиную. В гостиной стоит небольшой удобный диван, стол, пара стульев и сервант с коллекцией фарфоровых кукол. Многочисленные статуэтки актрис, замерших в театральных позах, занимают большую часть жилплощади комнаты.
«Сейчас мы снова в золотой клетке, но уже у себя дома, — говорит Инесса. — Живем на полном обслуживании. Не мы убираемся в квартире, а у нас убирают. Мебель вся наша. Никакой казенщины. К нам регулярно приходят медики. В театры каждый месяц возят. Что надо еще человеку? Я думаю, что если бы мы сейчас жили в своей квартире, то нам бы было нелегко. Нам нравится, и мы дома, на своей родине».
«У меня было 200 премьер, мало кто может этим похвастаться»
Галина Мурадова — главный общественный деятель дома ветеранов — дает мне интервью, не вставая с кровати. «В 91 году в Таджикистане началась война. В Душанбе военные нас не трогали, но жить там было все равно тяжело. Театр уже не работал. СССР падал. Я захотела оттуда уехать в Россию, но было некуда. Я состояла в СТД, поэтому мне помогли пристроиться в Дом ветеранов сцены. Когда союз начал оформлять меня в дом ветеранов, в России вышел приказ: “Из республик не брать”. Но мне тогда пошли навстречу», — вспоминает Галина Мурадова.
В Душанбе Мурадова сорок лет проработала в драматическом театре имени Маяковского. «У актеров за карьеру бывает 10-15 премьер, а у меня было двести. Вот, смотрите, про меня даже статья в местной газете вышла, когда я оттуда уже уехала. Мне вырезку письмом бывшие коллеги выслали. Я была инженер по свету. В год театр выпускал по пять-шесть спектаклей, все они были мои».
В доме престарелых Мурадова живет уже 21 год. Родных у нее практически не осталась: с мужем давно развелась, детей не было, брат умер, осталась сестра в Новосибирске. Как жить «на свободе», Мурадова уже плохо себе представляет, хотя говорит, что сначала никак не могла привыкнуть: «Когда я приехала, сильно мучилась, никак не могла здесь ужиться. Вставала в восемь утра и уезжала из дома ветеранов в Москву гулять. Весь город вдоль и поперек изъездила. А потом потихонечку привыкла, уже никуда не тянет».
«Здесь хорошо, живешь свободный от страха, не надо ружье держать рядом с кроватью»
С Лилией Матильдой-Махно мы познакомились случайно, когда она забежала к Мурадовой отдать долг — 18 рублей за холодец.
— Вы не смотрите, что у меня немного сдвинут ковер. Я его специально перевернула и отодвинула к стенке, чтобы по утрам зарядку делать. Вообще у меня квартира неремонтированная, — говорит она с порога.
— А когда здесь делают ремонт?
— Умрет человек, делают ремонт, заселяют нового. Когда я пришла сюда восемь лет назад, таких правил еще не было. Косметически подправили квартирку, что-то покрасили, обои поменяли и вселили меня. Здесь поток, концентрат пожилых людей. За восемь лет, что я здесь, на моих глазах умерло человек пятьдесят. К этому привыкаешь.
У Лилии составная фамилия: Матильдой звали ее маму, русскую эмигрантку, которая в конце тридцатых годов вместе с пятилетней Лилией бежала из Китая в СССР. «Мать сдала меня в Казахстане в детский дом. Мы там жили, как лесник в глухомани: никаких удобств не было, на кроватях спали по трое. Ее заставили это сделать, потом она вместе со всеми русскими эмигрантами была отправлена товарняками в неизвестном направлении. Больше я ее не видела. Бросила или не бросила… С возрастом я поняла, что так она спасла мне жизнь. В детдоме имя матери стало моей фамилией».
Вторая часть фамилии Махно досталась ей от первого мужа. Про него Лилия вспоминать не хочет, но говорит, что от него бежала жить в Одессу. Там она получила высшее образование и всю жизнь проработала инженером в проектном университете.
«Когда началась перестройка, в моем подъезде открылся притон наркоманов, а алкоголики стучали в дверь по ночам. Украина отделялась и разваливалась, я не могла потерять Россию и удрала в Москву. В Одессе у меня была своя небольшая квартира, сорок метров, я ее обменяла на коммунальную комнату в Москве площадью десять квадратных метров. Теснота… Я все продала соседу по коммуналке и уехала жить на дачу к мужу в Мамонтовку.
Были страшные 90-е годы. В дачном поселке было мало людей, всех обворовывали. На даче лежала двустволка. Мне полиция даже разрешение на нее выдала для “самообороны”. Ружье было всегда открыто, и два патрона лежали рядом. Я ходила учиться стрелять на окраину леса. Потом муж умер. Мы с его сыном разделили имущество, он мне дал денег, я их внесла в Дом ветеранов сцены и переехала жить сюда. В то время сюда был большой недобор, и людей начали брать на договорной основе. Поэтому, хоть я и не актриса в прошлом, но меня взяли. Здесь хорошо, живешь свободный от страха, не надо ружье держать около кровати. Охрана есть, медкорпус рядом, если что — на красную кнопку нажми, и врачи сразу прибегут. Я единственное, чего теперь боюсь, — это лежачества. Некоторые у нас на ходу умирают, это считается большим счастьем».
«В Большом театре я играла на скрипке до 75 лет»
Медсестры в коридоре подсказали зайти к бывшей скрипачке Большого театра Наталье Деминой. Она приглашает меня в небольшую чистую комнатку. Демина сначала показывает мне свой юношеский портрет, написанный маслом, где она изображена играющей на скрипке, а на заднем фоне виден бюст Сталина.
«Я провела детские годы в Самаре. Я была отличницей в музыкальной школе, портрет был написан за несколько месяцев до начала войны. Потом по всесоюзному конкурсу я попала в Большой театр и 52 года отработала в нем скрипачкой, до 75 лет, — рассказывает Демина. — Я чувствую себя очень счастливой, что я играла в театре в период его расцвета, когда там пели Сергей Лемешев, Иван Козловский, Александр Пирогов, Максим Михайлов. Я играла в оркестре, когда балетным дирижером был Юрий Файер, а оперным — Николай Голованов, потом Александр Мелик-Пашаев и Евгений Светланов».
Демина рассказывает, что работа в театре помогала ей справляться со всеми бытовыми трудностями: «Я была замужем за военным человеком, мы долго скиталась, снимали комнаты. Чашка и ложка были всем нашим имуществом. Потом я вступила в кооператив Большого театра, и мы всей семьей переехали жить в большую трехкомнатную квартиру в дом рядом с садом “Эрмитаж”. Когда муж умер, квартиру продали, и я с сыном и его семьей переехала жить в более маленькую. Там было тесновато и плоховато. Я почувствовала разницу поколений. Не хотелось мешать… После долгих совещаний я переехала жить сюда, и вот четвертый год здесь».
«Здесь живет несколько десятков людей, испытывающих дефицит общения»
В Доме ветеранов сцены условия проживания лучше, чем в обычном доме престарелых. Каждый живет в отдельной комнате, если нет сил идти на обед в столовой — еду приносят. Комфорт становится источником изоляции: многие резиденты со временем привыкают сидеть в комнате и не видят причин из нее выходить.
«Несмотря на то что здесь живет несколько десятков человек, главная проблема — дефицит общения, — рассказывает штатный психолог Татьяна Шутова. — Каждый живет отдельно, и нет причин встречаться. Творческие люди нередко считают, что люди не из их профессионального круга им чужие, и не хотят с ними общаться. Или, наоборот, избегают бесед, потому что боятся, что они что-то расскажут, а потом по всему дому пойдут сплетни. Моя задача не сплотить всех в единый коллектив — это все же не группа детского сада, и надо реально оценивать свои возможности, — но помочь найти приятелей, собеседников. У резидентов нет особых трудностей с тем, что здесь кто-то периодически умирает. Обычно люди угасают постепенно, но бывают и неожиданные уходы, от сердечного приступа, например. Да, это скорбные дела, но шоковой реакции смерть не вызывает».
***
Стариков, заканчивающих жизнь в Доме ветеранов сцены, объединяет не только общее чувство одиночества и спокойное отношение к смерти. Они любят вспоминать свое сценическое прошлое, а поход в столовую становится для них главным событием дня, куда они ходят в нарядной одежде, с макияжем и прическами. В Дом ветеранов сцены каждый попал своим путем: кого-то сюда привела война, кого-то — распад СССР, кого-то — сложные взаимоотношения с родственниками и нерешенные квартирные вопросы. Но про это здесь предпочитают молчать. Я не встретила никого, кто бы жаловался на жизнь. Надежды на то, что еще что-то можно изменить, у них нет. Старики точно знают, что другой жизни у них уже не будет.