Не уеду никогда!

1976 год. Холодная война, гонка вооружений, Брежнев и Картер изматывают свои экономики военным паритетом. Уже подписан ОСВ-1, на повестке ядерное разоружение, но враг по-прежнему у ворот. Министерство обороны СССР решает построить в Сибири огромный комбинат по производству снарядов, авиационных бомб и всех видов взрывчатых веществ, от пороха до гексогена. На очереди площадки для утилизации военных отходов и несколько предприятий по обогащению урана, слухи о которых живы в регионе до сих пор.

Выбор Минобороны останавливается на юге Красноярского края. Разворачивается грандиозная стройка, и к середине 80-х наряду с первыми цехами комбината появляются первые дома будущего города-спутника. Руководство идет на неслыханное по меркам системы допущение: приостанавливает строительство режимного объекта ради решения насущных проблем прибывших со всей страны рабочих. В степи возводятся дома улучшенной планировки, два детских сада, школа на 1500 учеников, бассейн. Новые сотрудники комбината в считаные месяцы получают квартиры и доступ к «столичным» продуктам, обзаводятся современной бытовой техникой. Безымянный населенный пункт, возникший вокруг строительства цеха комбината «Сибирь», становится поселком городского типа Пригорском.

Общий объем вложений в строительство «Сибири» и организацию социальной инфраструктуры мог составить около миллиарда долларов. Строго по плану посреди все той же степи открывались столовые, магазины, мастерские, отделения Сбербанка. Предполагалось, что уже к концу 80-х на комбинате смогут работать более 8000 человек, а в новое столетие Пригорск войдет с 30 000 жителей. Все они, согласно прогнозам, добирались бы до соседних городов на скоростном троллейбусе и посещали бы вместительные торговые центры. Как указано на странице поселка, «это были времена, когда соседи знали друг друга в лицо, когда водители останавливались, чтобы подвезти одиноко бредущего путника». Или даже так: «Это были времена горячих сердец и мужественных поступков». Времена длились три года.

Теперь пустые корпуса «Сибири» — самый большой промышленный пустырь в регионе. Массивные бетонные скелеты беспорядочно разбросаны по территории в полторы сотни гектаров. Трехэтажные и многометровые, растрескавшиеся и исписанные, заваленные прогнившей техникой и едва не падающие под собственной тяжестью — их видно за километры. Сюда можно водить экскурсии, рассказывать про индустриальный некрополь и гробницы снарядов; про оборонный Стоунхендж на Енисее; про заводскую Припять, оставленную рабочими; про руины советской цивилизации. Для пущей убедительности можно взять с собой собаку и время от времени называть ее Цербером.

Куда ни шагни, везде, ровно по Тарковскому, «легонько касаешься трансцендентного». Сложно отделаться от ощущения, что осматриваешь здания, пережившие ковровые бомбардировки. «Сибирь» будто опробовала на себе все то, что она выпускала. Причем опробовала самым мирным и гуманным образом — спустя годы конверсии, когда гиганта советской военной промышленности «разорвало» на части перестройкой и новым этапом разоружения.

— Мы не учли скорости и последствий перестройки. Новые веяния, новая власть — все закрутилось. Пошли разговоры, что «в военное производство все летит как в трубу», что нам не нужна ни большая армия, ни столько оружия, а нужна конверсия. Мы не понимали, что процесс уже запущен, что Горбачев работает на Запад и находится в сговоре с крупным капиталом, — без тени сомнения рассказывает мне бывший генеральный директор «Сибири» Владимир Керженцев. — Началось постепенное уничтожение новейшего комбината, давление лично на меня. «Сибирь» буквально заставили уйти в конверсию и взять под нее кредиты. Комбинат был обречен, потому что деньги шли по полгода, обесцениваясь за это время в пять-шесть раз. К 91-му году комбинат остановил работу.

Как и «Сибирь», Керженцев испробовал все на себе и довел до предела. Став жертвой нового курса партии и лишившись предприятия с коллективом в 3000 человек, он тем не менее не изменил отношения к идеям коммунизма, а, наоборот, с новыми силами выступил в их защиту. Уже более десяти лет Керженцев возглавляет региональный обком КПРФ в Хакасии и, судя по всему, на отдых уходить не собирается.

— За два года, пока мы пытались запустить конверсию, кое-что даже получилось. Начали производство полимербетона по немецким технологиям — ванны, раковины, санузлы. Рассчитывали на 10 000 комплектов в год, — продолжает Керженцев. — Все быстро сдулось, пошла конкуренция с зарубежным производителем. Нам нужны были хорошие материалы, но все так быстро дорожало, что вскоре мы стали просто нерентабельны. К тому же были задержки по зарплате, сокращения в коллективах.

Добил «Сибирь» бывший подчиненный Керженцева, перешедший с комбината в налоговую инспекцию. Предприятие нарвалось на миллиардные санкции, причем, как позже удалось доказать руководству, завышенные почти в десять раз. Процедура банкротства и перехода имущества комбината в собственность муниципалитета заняла все 90-е годы, пока в 2002 году цеха «Сибири» не выкупил местный предприниматель Владимир Нырцев за 2 000 000 рублей. Тоже, кстати, депутат, правда, от «Единой России». Все оставшееся от сибирского гиганта он с тех пор разбирает и распродает. Узнав, что под каждым заводом было предусмотрено бомбоубежище, вроде бы задумал капитализировать и их — под склады и хранилища.

Обойти Пригорск, попутно заглянув во все дворы и заведения, можно за час. Сначала в школу: на стенах картины, картины, картины — ими завешаны все поверхности; что-то вроде «тотальных» экспозиций Малевича. Не хватает только подписей типа «Мы пришли, чтобы очистить личность утвари, выжечь в мозгу плесень прошлого и восстановить время, пространство, темп и ритм, движение, основы нашего сегодняшнего дня». Но нет, рядом совсем другое — мотивирующие стихи для школьников. Например, такой: «Не нравился мальчику дядя один, мальчик в еду ему сыпал стрихнин. И хоть не довел того дядю до гроба — ждет мальчика камера, шконка и роба». Что тоже, в общем-то, про небо из квадратов. Директор школы сыплет цифрами: учащихся — 205, в пришкольном детском саду — 49. Выпускников в этом году десять человек, 70-80% обычно поступают в вузы. Средняя зарплата — 36 000 рублей. Компьютерный класс появился в 1987 году, что абсолютный рекорд для всей Сибири, включая Академгородок и институты СО РАН. Оборудовала, естественно, «Сибирь». А еще в школе были два брата-близнеца, которые однажды украли велосипед, потом избили каких-то хороших ребят, за что быстро попали в колонию — и так им и надо.

В здании администрации поселка ютятся магазины женской одежды и бытовой химии, кабинеты музыкальной школы, медпункт и, кажется, много чего еще. В паре настежь открытых помещений полная разруха и голые стены — идет ремонт. Глава Пригорска Любовь Ногина также проходится по цифрам, отдельно останавливаясь на избирательной явке. Голосуют, как следует из ее доклада, активно. Всегда побеждают Путин и «Единая Россия». Под конец встречи Ногина признается, что хочет развиваться духовно, поэтому стала заниматься психологией.

На углу администрации натыкаемся на управляющую компанию и ЖЭК в одном лице. Равиль Закиров — индивидуальный предприниматель и занимается «управлением эксплуатации жилого фонда». На нем 700 с лишним квартир. С ним громко и отчетливо здоровается каждый прохожий. Равиль дает понять, что выборы в Пригорске проходят честно, но население, скажем так, не слишком критически относится к происходящему в стране и верит всякому, назовем его, телевизору. Просил его не фотографировать. Вспоминает, как пытался приучить знакомых мужиков к Маркесу, но потерпел фиаско — детективы отвоевали позиции. Делится планами на осень: надо обязательно свозить в Петербург детей и жену, «красивее города еще не встречал».

— Как выживали в 90-е?

— Потихоньку. Потихоньку. Как все.

Из самых сложных периодов выделяет зиму 1995 года. Поселок замерзал, а в рекордно холодные дни, когда температура опустилась до –42 °C, система отопления окончательно вышла из строя. Трое суток Пригорск напоминал одну большую льдину. Равиль поднимает руки и показывает, как жители прибивали к окнам одеяла и ковры, попутно заполняя рамы подушками и вещами, и как обогреватели стояли колоннами. Напоследок делится секретом, что во всех девятиэтажках (их тут пять) установлен только один лифт, но и тот не работает. Зато есть. Кажется, в этом застывшем ожидании и надежде на самонаводящееся чудо и заключается суть Пригорска.

Идем в колонии. Их в поселке три: женская, колония-поселение и лечебная — для больных туберкулезом. Задерживаемся в женской. Надзиратели рассказывают, что в местных магазинах никудышный ассортимент, под боком нет кинотеатров и спортзалов, нечем занять детей — по любому поводу приходится ехать «в город» (Черногорск или Абакан). При этом, чуть ли не оправдываются они, в поселке чистый воздух, красивая природа, тихо на улице и спокойно на душе. И, что немаловажно, безопасно и приветливо, все же свои. Нет пробок, назойливой рекламы, шумных магистралей, очередей в госучреждениях, бессмысленной суеты и бесконечной спешки. Вместо этого — рыбалка и прогулки по сопкам, семья и добрососедство, работа у дома и большой круг знакомых.

Одна из сотрудниц упоминает в разговоре Путина, его место в истории страны и уже не может сойти с темы.

— Очень рада, что у нас такой президент. Уважаю все его решения. То, что он так легко присоединил Крым и вернул нашей стране достоинство, — это, считаю, мужественный поступок. И за Олимпиаду ему спасибо. А Крым себя окупит еще не раз, просто людям надо помочь. Украина же Крым доила, а можно по-другому попробовать, по-человечески. Думаю, у Путина есть план, свое видение, он никогда просто так ничего не делает. Он надежный.

Спрашиваем про протестные митинги зимой 2011-го. Женщина как будто ждала именно такого продолжения.

— Нет, не поддерживала. Как-то даже, наоборот, немного обидно было, когда говорили, что он сделал много ошибок. Не знаю, по-моему, каждый человек имеет право на ошибку. Тот же Горбачев совершил их намного больше, а что-то про него тогда ничего не говорили. Несправедливо это все было, он такого не заслужил.

Заскакиваем в маршрутку для рабочих угольного разреза, узнаем, что почти все раньше работали в «Сибири» и после закрытия комбината остались ни с чем. Дежурно спрашиваем про жизнь в поселке. Последним к бригаде присоединятся еще один «сибиряк», все в сборе.

— Поселок у нас классный! Воздух чувствуешь какой? Я лично никогда не уеду. Главное, знаешь что? Когда плохо бывает, собачек взял — я две штуки держу — вышел на улицу, в поле рванул, и никто тебе на нервы не капает, никого не видишь. Красота! Час-два погулял, собачек расцеловал, успокоился, подышал, пришел домой — и на душе лучше. А в городе ты так выйдешь? Один останешься? Горным воздухом подышишь? Только пыли наглотаешься. Тут такого нет, я окна по три года не мою.

— Так у тебя жены нет, конечно! Я бы тоже не мыл! — доносится откуда-то из глубины салона.

Общий раскатистый смех, через который едва слышно, что нам пора на выход, а рабочим на смену.

Пересекаем «главную площадь» (размером с обычный городской двор), на которой, как и положено, носятся дети, а по периметру сидят молодые мамы с колясками и бабушки с внуками. У всех счастливые лица, никому нет до нас дела, кроме совсем юных малюток, радостно здоровающихся со всеми подряд. Главное, чтобы мы заметили их банты. Я лично замечаю.

Останавливаемся у пекарни. Без каких-либо наименований висит странный картонный прейскурант, где фломастером указаны только граммы и количество рублей. Нечто продается от 50 до 450 граммов. Останавливаемся на варианте «водка» и обращаемся за разгадкой к продавщице. Оказывается, имелся в виду пасхальный кулич, и, судя по всему, любая собака в Пригорске, включая Цербера, знает об этом, а мы почему-то нет.

— Нужно восстанавливать свою экономику, чтобы санкции имели нулевой эффект. Сегодня при небольших затратах на месте «Сибири» можно поставить великолепное производство. Это идеальное место. Из белой глины можно делать прекрасный фаянс, можно заняться стеклотарой, — предлагает Керженцев. — Но лучше оборонку перезапускать, конечно. Я вот послушал выступление Путина, как-то он, похоже, об этом пока серьезно не думает, одни намеки, политиканство. А ведь если ввяжемся в какую-нибудь войну, то нас перебьют, как куропаток, это я точно говорю.

Я забираюсь на самый верх 120-метровой трубы, оставшейся от поселковой котельной: на будущее надо смотреть с высоты птичьего полета. В 80-х трубу строили заключенные, полагаясь на простые расчеты и примитивную технику. В результате она вышла кривой — пришлось переделывать. В 2014-м, стоя на самой высокой точке «новой» трубы, я вижу, что кривым вышло все вокруг. И прежде всего сам Пригорск — десяток панельных домов, оставшихся в итоге наедине со степью и трассой М-54.