Царь Петр III, или 13 ошибок историка Ключевского. Часть 1

Наследник достаточно быстро овладел русским языком. Хотя акцент у него останется на всю жизнь, впрочем, как и у всех тех Романовых, которые появились на свет не в России: будущая его супруга Екатерина, а также все супруги его потомков были ведь тоже по рождению немками и русский язык начали учить лишь по приезде в Россию.

Петр Федорович еще с Киля обладал недюжинными познаниями в военной инженерии, чем очень напоминал своего деда Петра Великого, в военных науках весьма сведущего. В России он стремился усовершенствовать свои знания, но Штелин оказался в этой сфере полным профаном, а других учителей рядом не было. Поэтому Петр Федорович получал интересующиеся его сведения из книг.

А читать он любил с раннего детства. Наследник российского трона был по отцу представителем одного из самых уважаемых аристократических домов Европы. Его прапрапрадед, герцог Фридрих III Гольштейн-Готторпский, превратил свои владения в международный научный центр. В отличие от других ученых того времени, интересовавшихся в основном алхимией и теологией, в Готторпском замке занимались более полезными для человечества науками — географией и астрономией. В 1633 году поручил хозяин замка своему придворному ученому Адаму Олеарию отправиться в экспедицию на Восток — в Россию и в Персию. Результатом смелого предприятия оказались неоценимые географические и этнографические сведения, собранные затем в одну книгу — «Описание путешествия в Московию». Уникальный этот труд был отпечатан в собственной замковой типографии и сохранился до наших дней. Вернувшись из экспедиции, Олеарий приступил к созданию планетария, размещенного внутри огромного глобуса. Это уникального творение известно в истории под именем «Готторпский глобус».

В течении двух столетий Готторпские герцоги собирали библиотеку на разных языках. Достигнув совершеннолетия и став официально владетельным герцогом Голштейнским, Петр Федорович велел доставить эти книги из Киля в Петербург. Для них в его резиденции Ораниенбауме были выделены специальные комнаты и заказаны мастерам-краснодеревщикам книжные шкафы. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге сохранилась опись принадлежавших Петру Федоровичу книг, составленная на 36 (!) листах.

Уникальное это собрание ежегодно пополнялась новыми книгами. Кроме специальной литературы в библиотеке Петра Федоровича были издания по истории и искусству, художественная литература — труды античных авторов и произведения современных писателей XVII–XVIII веков, в том числе собрание сочинений Вольтера. Переводы книг тогда были редкостью, так что Петр Федорович читал все книги на языке оригиналов, которыми он в совершенстве владел — латыни, французском, итальянском, немецком. На русском языке читал он секретный труд «Сила империи» и — с особой внимательностью — ежегодно издававшиеся «Комментарии Санкт-Петербургской Академии наук». Так, в эти годы углубленных раздумий и самообразования, наследник готовил свою уникальную программу реформ, осуществлению которой и будет посвящено краткое его правление.

Многие экземпляры из библиотеки Петра Федоровича сохранили на полях пометки, сделаные его рукой. И если когда-нибудь кто-то из историков в очередной раз попытается убедить нас, что Петр III был человеком слабоумным, пусть он для начала ознакомится с этими пометками, а там поговорим.

Кстати, о языках и переводах: в своих мемуарах Екатерина утверждает, что она-де тоже посвящала все свое время чтению серьезных немецких и французских книг. Несложная проверка данного утверждения показала, что перечисленные ею труды в то время ни на один из этих доступных ей языков переведены не были и существовали лишь в оригинале на латыни, которой Екатерина не знала и, соответственно, читать их никак не могла.

Как и положено отпрыску великих Готторпских герцогов, Петр Федорович получил в Киле блестящее образование. В возрасте четырех лет, когда другие дети еще находятся на попечении нянек, ответственным за его воспитание был назначен ректор Кильского университета, профессор пастор Хосманн. Популярность пастора была такова, что послушать его проповеди в Киль съезжались верующие со всей Европы. От этого замечательного человека юный герцог получил свои первые религиозные впечатления. Когда мальчик стал постарше, пастор самолично преподавал ему философию и право. Для преподавания же латыни, математики, черчения, химии, французского языка, астрономии и географии приглашены были лучшие профессора Кильского университета. Вот такие люди занимались воспитанием и образованием будущего российского императора в течение десяти лет.

Зная это, невозможно поверить, что Петр Федорович был малообразованным и невежественным идиотом, каким его описывает историк Ключевский. Скорее всего, когда «отец русской истории» утверждал, что наследник «получил никуда не годное воспитание... в чем не догадалась отказать неблагосклонная природа, то сумела отнять у него нелепая голштинская педагогия», все эти вышеизложенные факты были ему неизвестны. Ну а если бы даже и были известны, то вряд ли бы он в них поверил. В отличие от большинства своих коллег, русских историков, Ключевский по миру не разъезжал, не знал ни одного языка, кроме русского, лицеев с гимназиям не оканчивал, а все свои базовые знания получил в сельской церковно-приходской школе. При таком уровне образования какие-то там немецкие университеты, вероятно, казались историку чем-то вроде школ для детей сапожников, а их ученые профессора — жалкими недоумками. Зато Ключевский был блистательным оратором-импровизатором. Вот он в полемическом своем задоре и проехался по «нелепой голштинской педагогике» и по ее «несчастной жертве» — русскому царю Петру III. Авторитет Ключевского был и остается столь велик, что и до сих пор его высказывания о Петре III — непродуманные, документально не подтвержденные и откровенно предвзятые — принимаются на веру.

Ключевский также утверждает, что наследник «приехал в Россию 14-летним круглым неучем и даже императрицу Елизавету поразил своим невежеством». При этом он использует рассказ Екатерины о том, что, якобы, впервые увидев племянника, тетушка воскликнула: «Боже, какой невежественный!» Вполне возможно, что тетушка именно так и выразилась. Но есть в этой истории одна очень важная деталь. Дело в том, что слово «невежественный» употреблялось тогда в русском языке отнюдь не для оценки знаний, а как характеристика поведения. Невежественный, то есть не умеющий себя вести. Вполне понятно, что Екатерина — немка по рождению — этого тонкого лингвистического нюанса могла не знать и искренне решила, что тетушка вознегодовала по причине необразованности племянника. Но как мог не знать значения слова «невежественный» в старорусском языке исконно русский человек Ключевский?

При этом, отмечая «невежество» племянника, императрица была абсолютно права: вести себя согласно придворному этикету юный герцог и в самом деле не умел. Грубая простота, некоторая мужиковатость была свойственна всем аристократам Северной Европы, ведь они проводили жизнь в казармах, неся службу наравне со своими солдатами, а в их мрачных, холодных каменных замках не было ничего, что бы напоминало изнеженную роскошь Версаля, с которого и брала пример тетушка Елизавета Петровна. Таковы были деды и прадеды юного герцога, таков был его дед Петр Великий, до конца жизни так и не овладевший изысканными манерами, таков был и он сам. С образованием же у Петра Федоровича, как мы уже выяснили, все было в полном порядке.

Кроме чтения и военного дела, другой страстью Петра Федоровича была музыка. В то время как большинство детей в немецких семьях ограничивают свои музыкальные занятия игрой на дудочках, юный герцог выбрал сложный и редкий инструмент — скрипку. Ему было пять лет, когда он случайно услышал, как играет на скрипке Бастиан — егерь его отца. И с этого момента он загорелся желанием стать настоящим скрипачом. В Петербурге юноша стал брать уроки у придворного скрипача-итальянца. Случилось это следующим образом. Императрице вздумалось учить племянника танцам. Из Франции приехал танцмейстер и четыре раза в неделю мучил долговязого юношу, заставляя его неестественно выворачивать ноги и глупо размахивать руками. Аккомпанировал экзерсисам итальянский скрипач. Принц стал умолять воспитателя Штелина организовать для него уроки у этого музыканта. Штелин растерялся. Дело в том, что в те годы при русском дворе считалось неприличным, чтобы кто-то из аристократов, и уж тем более будущий царь, играл на музыкальных инструментах. К музыкантам относились как к слугам — с высокомерным презрением. И заводить с тетушкой разговор об уроках музыки для наследника не имело ни малейшего смысла. Но хитрый Штелин нашел остроумный выход из положения: он уговорил учителя танцев, что тот сделает вид, будто обучает Петра Федоровича танцевать, а на самом деле в комнате для танцев аккомпаниатор будет давать ему уроки игры на скрипке. Если кто-то из тетушкиных придворных и захочет подслушать, то разобраться, что именно за звуки доносятся из-за закрытой двери — танцевального менуэта или виртуозного этюда — они не смогут. Так, тайком от тетушки, Петр стал брать уроки игры на скрипке у настоящего профессионала. Со временем наследник российского престола превратится в блистательного музыканта-виртуоза и открыто отдастся своей страсти к музыке.

Скрипачи, как известно, не могут играть в одиночку — им нужны ансамбли, а еще лучше — оркестры. У Петра Федоровича такой возможности не было, ведь в то время единственными русскими музыкантами были балалаечники на рынках. Для придворного музицирования приглашали итальянцев, но стоили эти «гастарбайтеры» недешево. Если императрица Елизавета Петровна могла себе позволить иметь при дворе и театр, и оркестр, то наследник такими средствами не располагал.

Тетушкиным музыкальным театром руководил итальянец маэстро Арайя. Петр назанимал денег, построил в Ораниенбауме собственный театр и поначалу копировал в нем постановки Арайи. Маэстро был приятно удивлен качеством петровских постановок и стал работать «на два фронта»: пять опер для Петербурга — одну для Ораниенбаума. Так, именно по заказу Петра написал Арайя оперу Amor prigioniero (на либретто Метастазио, поставлена 27 июня 1755 в Ораниенбауме). Тетушка с ревностью относилась к музыкальному союзу своего капельмейстера с наследником и делить маэстро Арайю с большим двором Петру становилось все труднее. Тогда он взял к себе на работу помощника Арайи — юного Винченцо Манфредини. И правильно сделал. У Петра с Манфредини сложился замечательный творческий союз. Мало кто знает, что знаменитая опера Манфредини La Semiramide riconosciuta («Узнанная Семирамида»), которая до сих пор не сходит с мировой оперной сцены, была написана по заказу и при непосредственном участии Петра.

Поначалу все оперы — как в столичном театре, так и у Петра в Ораниенбауме — исполнялись итальянцами и сопровождались буклетом с переводом на русский язык. Первую попытку написать музыку прямо на русское либретто предпринял все тот же Арайя (опера «Цефал и Прокрис»). Но исполнять вокальные партии на русском языке итальянцам было сложно. Нужны были русские певцы, которых пока не существовало. Арайя выбирал из актеров драматического театра наиболее музыкальных и заставлял их петь. Но Петра такая ситуация не устраивала. Он терпеть не мог любительщины в принципе. И вот наследник решает создать в Ораниенбауме свою школу музыки и театра и начинает поиск талантливых детей. Заметьте, из простых бедных семей — он же был демократом и социалистом до мозга костей. Игру на скрипке в этой школе — и это очень важно! — преподавал Петр Федорович лично. Один из его учеников — Иван Хандошкин — почитается у нас и по сей день как основатель русской скрипичной традиции, хотя на деле лавры Хандошкина следовало бы отдать его учителю Петру. Таков был вклад императора в русскую музыкальную культуру. Не будет преувеличением сказать, что без Петра Третьего не было бы у нас ни Чайковского, ни Глинки, ни Мариинки, ни Большого.

Как и каждый профессиональный скрипач, Петр Федорович знал толк в музыкальных инструментах, и ему, конечно, хотелось и самому играть на скрипках больших мастеров. В результате он собрал ценнейшую коллекцию скрипок: кремонских, Амати, штайнеровских и других знаменитых мастеров, за которые он платил по пять и более сотен рублей. Как известно, скрипки больших мастеров обладают способностью на сотни лет переживать своих владельцев: один хозяин умирает — появляется другой. Хочется верить, что где-нибудь в мире до сих пор звучит скрипка, сохранившая следы прикосновения рук Петра Федоровича.

Ключевский, будучи человеком простым и в вопросах искусства явно несведущим, охарактеризовал музыкально-культурную деятельность Петра со своим обычным сарказмом. «На беду, император чувствовал влечение к игре на скрипке, считая себя совершенно серьезно виртуозом», — пишет историк. Тезис этот Ключевский заимствовал из мемуаров Екатерины. При этом императрицу-то как раз можно понять.

Во-первых, она никак не могла быть экспертом в сфере музыки по причине полного отсутствия у нее музыкального слуха. Об этом сообщает Дашкова, говоря, что все покатывались со смеху, когда Екатерина пыталась петь и не могла при этом попасть ни в одну ноту. Такое бывает. Для нее скрипка звучала бы неприятно, даже если бы ей пришлось слушать самого Паганини, а не то что собственного мужа. Возмущал Екатерину и тот факт, что супруг имел наглость играть на скрипке прямо в их супружеской спальне. Хотя что же тут возмутительного?! Вот если бы на тромбоне в спальне играл — это в самом деле возмутительно, потому что громко!

Во-вторых, ну не любила она мужа! Что бы он ни делал, все ее раздражало. Такое, увы, случается. Послушать, что вообще рассказывают друг про друга супруги, находящиеся на грани развода, — уши завянут. Какие доносы друг на друга строчат! Так что императрицу как женщину вполне можно понять. И психологически оправдать. И даже более того — посочувствовать. Только вот верить-то ей никак нельзя! Как же это могло случиться, что Ключевский ничтоже сумняшеся взял Екатеринино описание мужа на веру и не исполнил свой наипервейший профессиональный долг — не пошел разбираться в архивы? А ведь архивы находились в те годы в Кремле и идти-то ему было от здания Университета, где он читал лекции, каких-нибудь десять минут: пересек Манежную — и на месте! Почему не сопоставил Екатеринины высказывания с подлинными документами о петровском музыкальном театре, хранящимися и по сей день в Московской консерватории? Те же десять минут от Университета, только в другом направлении — вверх по Никитской!