Допрос Петра Павленского. Пьеса в трех действиях
Поджог покрышек с точки зрения Уголовного кодекса
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну что?
ПАВЛЕНСКИЙ: Пятьдесят первая. Я, может быть, буду давать показания. Буду говорить о своих мотивах и намерениях. Об искусстве.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я понимаю, что это искусство, и против искусства ничего не имею. И государство наше против искусства ничего не имеет. Это не 80-е годы. И не Советский Союз. Но вы должны разграничивать искусство и совершение противоправных действий.
ПАВЛЕНСКИЙ: На самом деле нет границы, противоправные действия — это риторика, в которую пробуют облечь искусство.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вдруг потом, не дай Бог, вы кого-нибудь убьете.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я очень трепетно отношусь к чужим жизням, даже мясо не ем.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Прикольно. Но вот возьмете и ради искусства убьете человека. Помните, был такой чувак с усами и челкой, тоже можно назвать искусством. Смотрели «Два капитана — 2»? Там был доктор Фаргус, он родился без ног и был призван громить и уничтожать архитектуру.
ПАВЛЕНСКИЙ: Гюстав Курбе, он же повалил Вандомскую колонну.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: И вот приходит человек и говорит: это искусство, а оно требует жертв.
Не дай Бог, чтобы кто-то стал жертвой такого искусства.
ПАВЛЕНСКИЙ: То, что вы говорите, я понимаю, но мы должны тогда опираться на факты. Во всех акциях, которые я проводил, не было ни одной жертвы, только я сам, если это слово здесь вообще употребимо.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: А поджог покрышек на архитектурном сооружении? Давайте признаемся, что Малый Конюшенный мост — это архитектурное сооружение, я понимаю, была бы это улица.
ПАВЛЕНСКИЙ: Брусчатка состоит из гранита, а гранит — огнеупорный материал, не дерево, не деревянный мост. Если бы это было в парке, может, деревья бы вспыхнули, а так это гранит, камень.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Дело здесь не в ущербе, дело в самом осквернении. Это то же самое, что сесть на Мавзолей и насрать.
ПАВЛЕНСКИЙ: А что мы подразумеваем под словом «осквернение»? Осквернение — это нарушение чего-то. Нарушается порядок отношения между двумя обществами, российским и украинским.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вопрос не в обществах, а в восприятии каждым отдельным обществом этой ситуации. Вы говорите о предпосылках, а я пытаюсь донести до вас сведения о последствиях. Вы более глобально мыслите, общества, какие-то страны приводите. А органы государственной власти, к которым я отношусь, расценивают это как акт вандализма. Я не утверждаю, что это вы подожгли. Пока вас никто в этом не подозревает. Вы являетесь по этому уголовному делу свидетелем. И действия неустановленных лиц, которые подожгли покрышки на мосту, квалифицируются как вандализм.
ПАВЛЕНСКИЙ: Мы сейчас говорим об одном и том же.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы говорите о том, что пытаетесь помирить общества, а я говорю о примитивном поджоге покрышек. Никто не преследует людей за их нравственные убеждения. Преследуют людей за поджог покрышек.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы пытаетесь втиснуть символический жест в какую-то формулировку. Так можно взять и стихотворение втиснуть. Это не лист бумаги, эта плоскость многогранна.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Эта плоскость расследуется и рассматривается с точки зрения уголовно-процессуального дела и законодательного.
ПАВЛЕНСКИЙ: Хорошо, но именно эта плоскость является предметом искусства. Политического…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вот убили человека каким-то эстетическим красивым способом, как Ганнибал Лектор. Это был акт искусства, а то, что кишки у него вывалились, — это что-то побочное, это мы давайте не будем рассматривать. А вот смотрите, как красиво получилось.
ПАВЛЕНСКИЙ: Это этический вопрос по отношению к тому, кто это сделал. Есть мертвое тело, человек лишен жизни, это является фактом. Мертвый человек — это уже объект. Меня этому в художественном институте учили.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Пришли на могилу к афроамериканцу, сломали надгробие, разворотили, но сделали и обыграли это все театрально, будет это преступлением?
ПАВЛЕНСКИЙ: Вопрос этики и смысла такого действия. Может быть, это пришли друзья этого афроамериканца, потому что, например, ритуал их страны требует какого-то особого погребения, как в Тибете, например.
Работа в символическом поле
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Кто поджигал покрышки?
ПАВЛЕНСКИЙ: Мы об этом еще будем говорить. Сегодня пятьдесят первая.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Да бросьте вы про искусство, тем более политическое. Давайте не будем хорошее искусство мешать с дерьмом.
ПАВЛЕНСКИЙ: Что вы понимаете под искусством?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Искусство как часть жизни.
ПАВЛЕНСКИЙ: Искусство — это визуальные коды, вот с чем мы и работаем собственно.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я бы хотел, чтобы вы дали показания.
ПАВЛЕНСКИЙ: Сейчас пятьдесят первая.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: А когда вы определитесь? Уже сколько времени прошло. Согласитесь, что мы очень корректно поступили.
ПАВЛЕНСКИЙ: По форме. Вы изъяли не весь дом.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Этот акт как искусство расценивать можете только вы, все остальные люди расценивают это как акт не искусства, а вандализма.
ПАВЛЕНСКИЙ: Об этом надо еще спросить этих остальных людей, есть много людей, много мнений.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: По этому делу рано или поздно будут установлены лица, совершившие преступление, и дело будет направлено в суд.
ПАВЛЕНСКИЙ: Это понятно. А если будет установлено, что это не является актом вандализма?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Тогда уголовное дело будет прекращено. Но если бы это не расценивали как акт вандализма, то оно и не возбуждалось бы.
ПАВЛЕНСКИЙ: Относительно акта вандализма. Политическое искусство — это работа с разными инструментами, например СМИ. Где-то это пропаганда, влияние на человеческое мышление. Вандализм это или это произведение политического искусства — разговор идет вокруг этого. СМИ уже все сошлись на мнении, что это произведение искусства. Это контекстуализация, перенос контекста в информационном и символическом поле. Мост, на котором я был сегодня, не разрушен, не поврежден. Поэтому сейчас это работа в символическом поле.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: То есть вы говорите, что в будущем будет такое движение: люди будут заходить в Эрмитаж, там картины будут висеть, Куинджи, например, и их брать и ножом так?..
ПАВЛЕНСКИЙ: Был такой акционист Александр Бренер. У него работа была, где он нарисовал зеленой краской на белом квадрате Малевича знак доллара. Бренер делал это из очень большого уважения к Малевичу, это одна из вершин русского искусства.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Например, я прихожу через пять лет куда угодно, где у нас «Троица» Рублева есть. Беру нож и режу, и говорю, что это искусство.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы постоянно приводите пример конкретного физического разрушения. А я говорю о работе в символическом поле. Белый квадрат, белое в белом.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Например, я пью очень много воды, иду в Третьяковку, достаю прибор и как из брандспойта. Это акция?
ПАВЛЕНСКИЙ: Тот же Бренер обосрался перед картиной Ван Гога, это реально было. Это акция. Он выразил уважение, он буквализировал понятие «обосраться». Но это уже история. Всегда стоит вопрос намерения. Он зачем это сделал?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я говорю, что я в восхищении от «Троицы» Рублева, и я хочу, чтобы на этой картине часть меня осталась, я достаю и на картину ссу.
ПАВЛЕНСКИЙ: Тут нужно понимать контекст происходящего. Потому что если это был бы акт политического искусства, тогда он должен исходить из политического контекста.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: У нас есть законодательное право. Где расписаны конкретные действия, за которые человек либо несет ответственность, либо не несет. Я бы за такие действия нес ответственность?
ПАВЛЕНСКИЙ: Думаю, какой-то орган власти мог бы наложить ответственность. Но неизвестно, правильно ли поступает этот орган власти, рассматривая подобный случай фрагментарно, в отрыве от контекста происходящего.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Есть последствия: картина обоссана, она испорчена.
ПАВЛЕНСКИЙ: Ну, а доллар зеленкой на картине Малевича, который был в авангарде и всю жизнь свою он боролся с любой коммерциализацией искусства, и с теми, кто расписывал харчевни в то время? Бренер показал, что Малевич превратился в то, против чего он боролся, его система пожрала просто и превратила в товар. Мы не живем в плоскости Уголовного кодекса. Он просто является частью этого мира, так же как он является частью этого контекста.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Но вы поймите, что некоторые вещи запрещены законом, неважно там, искусство это или не искусство. Нельзя подойти и обоссать картину Рублева, просто нельзя, понимаете. Нельзя разгрузить покрышки на Малом Конюшенном мосту, куда приходят очень много тысяч людей сфотографироваться и замок повесить, нельзя разбросать покрышки и поджечь их. Преследуя или не преследуя какие-то свои цели. Этого делать нельзя.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вот можно сказать: нельзя бить ребенка. А если ребенок хочет из окна выпрыгнуть или палец в розетку запихнуть? Вот такой банальный пример, ударить его в тот момент, когда он пихает пальцы в розетку, где его просто пришибет, убьет. И ты его бьешь по руке, ты делаешь то, что нельзя, но контекст происходящего подразумевает, что это необходимо сделать. Или его убивает током, он лежит весь обугленный. Отлично. Нельзя так мыслить, я вот об этом. О контексте.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: В Уголовном кодексе указаны обстоятельства, исключающие преступность деяния: необходимая оборона, физическое или психическое принуждение, обоснованный риск, исполнение приказа или распоряжения. Любое такое действие можно подвести под 8-ю главу Уголовного кодекса. Я ребенка ударил, я ребенку сломал ногу, лишь бы он не бежал под поезд. Я выстрелил ему в ногу, конечно, больно, но я предотвратил наступление его смерти. А вот покрышки на мосту что предотвращают?
ПАВЛЕНСКИЙ: Холодную войну между обществами. В данном случае — российским и украинским. Не нужна обществам холодная война, общества не должны воевать, ненавидеть друг друга. И если нет в Уголовном кодексе про это, то он несовершенен.
Нельзя поджигать, нельзя
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы о каких последствиях волнуетесь? Лично вы?
ПАВЛЕНСКИЙ: Не привлекаться к уголовной ответственности, чтобы все поняли, что это искусство, а не вандализм. Мост цел, копоти нет.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Если бы мост был не цел, была бы, например, 167-я статья, терроризм, потому что уничтожили транспортную артерию.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я посмотрел примеры вандализма, когда искал, что это за статья, там задавали вопрос об одном случае. Спрашивалось, может ли это являться вандализмом или нет. Трое двенадцатилетних подростков залезли на территорию детского сада, изрубили деревянные скульптуры, поломали все деревья и сожгли детский теремок. Вопрос состоял в том, что делать с несовершеннолетними.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Если бы это были взрослые люди, тогда это было хулиганство, а сопряженная статья — вандализм.
ПАВЛЕНСКИЙ: Разница есть?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вот акция была, где-то какой-то мост поднимали, створку одного моста перед зданием ФСБ, а там такая елда нарисована огромная.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вот вы приводите как пример вандализма, а вы знаете, что они получили премию «Инновация», государственную премию за акцию «Х..й на Литейном». Почему?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Это какой мост, Литейный? А он не является объектом исторического наследия. Вы должны понимать, что вандализм связан с конкретными обстоятельствами. Малый Конюшенный мост как сооружение охраняется ЮНЕСКО, он был осквернен специально, с прямым умыслом поджечь.
ПАВЛЕНСКИЙ: Чтобы говорить об этом инциденте, нужно рассматривать контекст, ситуацию. Это не исторический мост. Это место, где было совершено покушение народовольцами на императора Александра II.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы что несете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Я не несу… Тут есть исторический контекст. Современный.
Что такое вандализм? Это подростки и детский садик. Почему человек что-то сделал? Вот этот вопрос, «почему», как раз и делает прецедент искусства.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я не знаю, осудили бы его здесь или не осудили… Этого человека с картиной Малевича. Малевич — это, конечно, не та картина, о которой я вам говорил.
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет, не согласен. Малевич для истории искусства ничуть не менее значимая фигура, чем Андрей Рублев. Просто Рублев — это древнерусская живопись.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я понимаю вас. Но я был бы незамедлительно арестован, если бы такую акцию совершил. Сразу бы посадили в самую вонючую камеру, потому что осквернено не то что чувство верующих или не верующих, а просто осквернено, просто такая пощечина дана людям, потому что это искусство. Искусству сделали пощечину, искусство создавалось людьми, народом. Нельзя поджигать, нельзя. Читать дальше >>
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Огонь — не говновозка, он не оскверняет
ПАВЛЕНСКИЙ: Малевич говорил: «В искусстве важна истина, но не искренность».
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Петр Андреевич, дорогой, мне с вами очень приятно разговаривать. Но мы сегодня надолго или нет? Я просто каждый день сюда к семи утра прихожу…
ПАВЛЕНСКИЙ: Я хочу, чтобы мы нашли какие-то точки соприкосновения, хочу понять, как мыслит и та, и другая сторона. Уместить что-то из символического поля в Уголовно-процессуальный кодекс — задача сложная.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Как вы сказали? Я ни хрена не понял. Ровно так же, как когда изучал ваше ходатайство.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я его долго писал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Давайте только по-русски.
ПАВЛЕНСКИЙ: По-русски. Есть поле символическое. Символы, знаки. Означающее и означаемое. Искусство работает в этом поле. И в то же время, конечно, в реальности. Для нас, как и для Малевича, истина должна быть прежде искренности. То есть мы должны начать смотреть на акцию, на акт искусства с разных сторон, тогда мы придем к какой-то истине. На что было направлено это действие — на унижение общественной нравственности или, наоборот, на укрепление общественных отношений?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Никто никого не преследует за какую-то там акцию, преследование осуществляется в отношении неустановленной группы лиц за поджог покрышек.
ПАВЛЕНСКИЙ: За огонь?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: За поджог покрышек!
ПАВЛЕНСКИЙ: Поджог покрышек — то, следствием чего стал огонь, а огонь — это символ определенный, в данном случае символ освобождения. И огонь нельзя сравнивать с нечистотами. Вот если бы на этом мосту проезжала машина… Ассенизаторская.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Говновозка…
ПАВЛЕНСКИЙ: Говновозка. Проезжала бы, и из нее залили бы весь мост тонной дерьма, и еще при этом перегородили пешеходам дорогу, тогда, наверное, можно было рассматривать это как осквернение. Тогда можно проводить параллели между олимпийским факелом, который является устройством для того, чтобы нести огонь, — был бы знак равно с этой машиной для перевозки дерьма. Она бы ездила по городам и приехала бы в Сочи. Не факел бы несли… А машина бы ехала, и из нее бы лилось… Есть разница?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, ритуал определенный.
ПАВЛЕНСКИЙ: Малевич говорил, что только тупые и бессильные художники прикрывают свое искусство искренностью. Искренность — это такой пришел Вася и сказал: «Да там че-то поджог — не поджог… Чего-то хотел там… Да, чего-то наговорил…»
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я вас перебью, мысль вашу я понял. Она простая до гениальности, но вы мыслите очень широко. Я мыслю чуть-чуть поуже, понимаете. Как обыватель.
ПАВЛЕНСКИЙ: Да ничего подобного! Тогда просто мы перечеркиваем всю историю искусства и вообще весь культурный багаж, как будто его и нет.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: При чем тут искусство? Преступление надо расследовать. Преступление! Вы понимаете?
ПАВЛЕНСКИЙ: В том-то и дело, что нельзя любое действие запихнуть в рамки слова «преступление». Нельзя просто.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Никто не расследует акцию «Свобода», рассматривается как преступление поджог покрышек. Который был составной частью акции «Свобода».
ПАВЛЕНСКИЙ: Таким образом, это сразу ставит знаменатель под акцией «Свобода», что это тоже могло бы быть преступлением.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Если бы во время этой акции произошло бы еще какое-нибудь преступление, то оно соответственно квалифицировалось по соответствующей статье особенной части Уголовного кодекса. Классно сказал, а? Вдруг еще какое-то преступление неустановленные лица совершили, взрыв! Или огонь бы перекинулся на жилые дома.
ПАВЛЕНСКИЙ: Но тем не менее, если мы говорим об историческом контексте, мы понимаем, что сам факт плохих отношений между обществами….
СЛЕДОВАТЕЛЬ: (перебивает) Петр Андреевич, я вам говорю. Вы не мыслите так глобально, не мыслите глобально…
ПАВЛЕНСКИЙ: Я смотрю в целом.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы поуже, поуже.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я могу сузить, тогда получается ситуация, что Уголовно-процессуальный кодекс сам становится частью экспликации акции «Свобода». Потому что в каком-то роде моя свобода становится под угрозу, а тут есть определенный парадокс. За акцию «Свобода» свобода оказывается под угрозой. Лейтмотив Уголовно-процессуального кодекса угрозы свободе уже содержался. И сейчас мы должны установить истину. Я этого и хочу.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Мы-то истину уже установили. Что неустановленное лицо подожгло покрышки, с группой лиц. Эту истину мы уже установили. Нам теперь надо установить лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого, и направить дело в суд.
ПАВЛЕНСКИЙ: У меня тогда такой вопрос. Но ведь ваша «истина» может быть ложной?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Может быть. Поэтому мы расследуем все обстоятельства.
ПАВЛЕНСКИЙ: А с точки зрения анализа, который я провел, получается, что сам факт того, что действие признано преступным, — это ложное утверждение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: У вас есть специальные познания в области юриспруденции?
ПАВЛЕНСКИЙ: У меня нет. Но я пригласил адвокатов, у которых есть специальные познания.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ништяк.
ПАВЛЕНСКИЙ: И они могут что-то прокомментировать. С моей точки зрения истина состоит в том, что само действие, сам акт — он не являлся преступным. Если мы вернемся к Малевичу, например, то Малевич два раза сидел.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Малевича мы, к сожалению, не можем опросить как свидетеля.
ПАВЛЕНСКИЙ: Не можете, да. Но его в свое время допрашивали в 27-м и в 30-м году. Как вам вообще такой факт? И не можем ли мы, сейчас глядя назад, решить, что возможно у НКВД или у тех, кто допрашивал Малевича, содержал его в тюрьме… причем его несколько раз закрывали... Что, возможно, это было заблуждение?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы туда хотите, что ли? Вы хотите, чтобы вас закрыли?
ПАВЛЕНСКИЙ: Я хочу другого. Я хочу, чтобы не доходило до этого, чтобы потом через какое-то количество лет, опять другое поколение не вернулось к тому же. Мы идем по кругу.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Петр Андреевич, вы себя с Малевичем не сравнивайте.
ПАВЛЕНСКИЙ: Никоим разом. Это время покажет и объем сделанной работы. Малевич, кстати, очень много работал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы, кстати, покажете какие-нибудь картины?
ПАВЛЕНСКИЙ: Подождите. Я как художник работаю в достаточно узкой специализации.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Какой?
ПАВЛЕНСКИЙ: Акционизм.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Тогда я тоже художник!
ПАВЛЕНСКИЙ: Только вам надо осуществить акцию.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я уже сегодня пару акций осуществил.
ПАВЛЕНСКИЙ: Тогда вам нужно это еще отрефлексировать.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Отрефлексировал.
ПАВЛЕНСКИЙ: Тогда вы можете себя заявить как художник. И…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я художник!
ПАВЛЕНСКИЙ: Отлично!
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Художник-следователь следственного отдела по центральному району. Художник юстиции.
ПАВЛЕНСКИЙ: Хорошо, а вы можете еще подписываться…. Художник.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Не знаю, подумаю, просто я себя не считал художником, теперь буду считать художником, может, и подпишусь где-нибудь.
ПАВЛЕНСКИЙ: И вы можете быть художником… Вы должны мыслить в категориях, и каждое свое действие сопоставлять с историей искусства.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я бы сопоставлял, только не немножко. Я вот сделал пару действий, и результат моего искусства лежит теперь на третьем этаже в прокуратуре. Они скажут, искусство это или не искусство. Посмотрим. Если произведение искусства — в суд пойдет, если нет… Вон еще один художник сидит (показывает на другого следователя в помещении).
ПАВЛЕНСКИЙ: Только есть один момент, если вы будете действовать как художник, и эти материалы не просто уйдут в суд… Тогда вся эта работа просто накрывается бюрократической системой. Она должна иметь какую-то ценность для символического поля.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я вам скажу, более широкий контекст моего искусства — одна палка в отчете формы 1ДМ. Во-первых, я результатом своей деятельности как художника добился социальной справедливости, во-вторых, внес неоценимый вклад в формирование статистической отчетности.
ПАВЛЕНСКИЙ: Может, вы тогда выступили скорее как статист?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я же сказал, я художник юстиции.
ПАВЛЕНСКИЙ: Хорошо. Тогда вам нужно обозначить это как форму искусства.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я ее обозначил, сшил, пронумеровал.
ПАВЛЕНСКИЙ: Обозначить — это убедить весь мир.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я убеждаю весь мир в лице отдельно взятого человека на третьем этаже…. Прокурора!
ПАВЛЕНСКИЙ: Одного мнения недостаточно.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Судью еще потом буду убеждать.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы должны внести вклад в культуру, это должно быть формой взаимодействия.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Когда судом будет принято определенное решение, установлен приговор, ну там дело на прекращение, это будет результат моего искусства.
ПАВЛЕНСКИЙ: Тогда такой вопрос, а в чем вы преодолели себя при этом? Искусство — это преодоление условных границ. И какие условные границы?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я преодолел себя в том, что не высыпался, вставал пораньше, уголовное дело закончил за трое суток. Преодолел? Преодолел!
ПАВЛЕНСКИЙ: В этом вы показали, что вы работоспособный человек.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я преодолел себя!
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы преодолели лень.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я поставил перед собой задачу: три дня!
ПАВЛЕНСКИЙ: Это преодоление лени. Суть в преодолении границ, а вот если бы вы, например, делая бы эту работу, сделали то, чего не делали бы другие люди. Если бы обозначили себя художником, вы должны были бы выйти за пределы, за границы.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я планирую… Рассказать, какую я акцию планирую?
ПАВЛЕНСКИЙ: Да!
СЛЕДОВАТЕЛЬ: В ходе следствия есть такое действие — опознание. Когда опознающее лицо опознает лицо, как-то связанное с преступлением. Поставить опознающее лицо негра, лицо кавказской национальности. И сказать: «Опознавай!» А понятых позвать тех «царей», которые на Дворцовой площади стоят. Искусство?
ПАВЛЕНСКИЙ: Это скорее перформанс. А дальше вы должны заявить об этом.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я понимаю, Петр Андреевич, я во многом с вами согласен. Просто я вам поясняю, что расследуется один лишь факт поджога покрышек. Понимаете? Я так думаю, что если бы данный факт поджога покрышек был бы где-нибудь не на мосту, даже на Невском проспекте, на дорожном полотне, в поле, никто бы слова не сказал. А пока Малый Конюшенный мост имеет историческое значение, социальное, культурное значение. И на нем кто-то поджег покрышки. То тут надо порасследовать.
ПАВЛЕНСКИЙ: Но нельзя не учитывать, что акция «Свобода» была осуществлена в интересах общества, она обогатила культурный багаж. Если говорить такими словами. Нельзя рассматривать факт возгорания покрышек в отрыве от культуры.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Несомненно. Данный состав является формальным.
ПАВЛЕНСКИЙ: Тогда я попробую с юридической точки зрения, о вандализме. Как о некоем осквернении. Что такое осквернение? Это уничижение чего-либо. Обоссать-обосрать, разломать — такое можно рассматривать как осквернение, потому что с точки зрения накопленного опыта какие-то действия являются устоявшимися символами уничижения, но огонь не является символом уничижения.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Тут расследуется не акция. Тут расследуется факт поджога покрышек. На Малом Конюшенном мосту. Факт умышленного поджога покрышек на Малом Конюшенном мосту.
ПАВЛЕНСКИЙ: Не имеющего отношения к акции?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Никакого.
ПАВЛЕНСКИЙ: То есть это отдельное получается действие.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Это действие внутри какого-то другого совершенного действия. Но это действие никто не будет рассматривать, выходить за рамки вот этого отрезка, понимаете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Гипердействие какое-то получается. Я не могу себе позволить вот так вот кастрировать акцию. Это предательство будет. Себя как художника и как человека. И всего, чем я занимаюсь. Тогда это уже будет преступление, кстати.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы понимаете, с чем можно сравнивать… Совершить художественную акцию и во время посадить человека на кол и говорить: «Да это общая акция, это часть акции».
ПАВЛЕНСКИЙ: Я рот зашивал,яйца прибивал, в проволоку колючую заматывался. Но это же я не просто так делал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: А самая эффективная какая была? Для самоутверждения, для самореализации. От какой акции вы получили наибольшее удовлетворение?
ПАВЛЕНСКИЙ: Я скажу, когда получил удовлетворение… Когда я увидел, что подпись следователя или прокурора, который возбудил уголовное дело по «Фиксации», — это точный пластический аналог акции «Туша». Акция «Туша» — это человеческое тело в коконе из колючей проволоки, а я как раз говорил о репрессивной законодательной системе. То есть человек, находящийся внутри законодательной системы, как он себя там чувствует, каково в принципе оказаться в такой колючей проволоке, это становится просто очевидным, и возбуждается уголовное дело, которое подразумевает, что вот впивается законодательная система. И подпись следователя — это точный пластический аналог.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: А сама акция? Акцию провел — рот зашил. Акцию провел — залез в колючую проволоку? Если честно, мне колючая проволока меньше всего понравилась.
ПАВЛЕНСКИЙ: Почему?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, как-то она ни о чем.
ПАВЛЕНСКИЙ: А подпись следователя или прокурора? Как это ни о чем, если сама система ставит свои знаки. Они так и выглядят, как эта акция.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Это совпадение. Но с яйцами — это конечно круто.
ПАВЛЕНСКИЙ: Хорошо. Но сейчас вот все больше и больше идет набор в полицию. Я о том, что полицейских все больше.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Их не больше.
ПАВЛЕНСКИЙ: Как это не больше, если раньше в метро по одному стояли. Теперь по пять стоят. Растет в геометрической прогрессии.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Люди уходят с работы. Вакансии…
ПАВЛЕНСКИЙ: Был один полицейский. Теперь пять. Их стало больше в пять раз.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы же согласитесь, если бы не было там полицейских, то беспредел бы творился. Это силовая структура, она и создана для того, чтобы что-то предупреждать, пресекать.
ПАВЛЕНСКИЙ: Эта силовая структура охраняет истеблишмент. Прежде всего. Группу людей, которая находится у власти. Ну а общество…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, вот пять человек стоят в метро, что они там делают?
ПАВЛЕНСКИЙ: Много стало, вместо одного стоит пять теперь. Объявления в метро висят, вы же в метро не ездите, я просто в метро езжу и наблюдаю… Все льготы, все дотации, жилье, отпуск от 40 дней. Я это к тому, что то, что я говорю, и мои акции… Они не на пустом месте возникли. Это не просто мои фантазии, а наблюдения за контекстом, в котором мы находимся. В общем, я остаюсь при своих позициях.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Протокол допроса свидетелей. У нас пока, к сожалению, Уголовно-процессуальный кодекс требует соблюдения протокольной формы. Все то, что вы рассказываете, надо фиксировать на бумаге.
ПАВЛЕНСКИЙ: Фиксация...
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Фиксация. Читать дальше >>
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Функциональный элемент
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Здравствуйте. (Тянет руку.)
ПАВЛЕНСКИЙ: Здравствуйте. Вы же мой обвинитель, почему мы должны руки жать?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, смотрите. Показания будете давать?
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: При любых раскладах? При любых процессуальных статусах?
ПАВЛЕНСКИЙ: При любом процессуальном статусе. Мы говорили же в прошлый раз с вами про истину и искренность. Я должен хранить верность событию и сказанным словам. Какова ваша позиция?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Моя позиция как кого?
ПАВЛЕНСКИЙ: У вас может быть только одна позиция. У вас же не шизофрения. У вас же не может быть раскол головы и личности.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы знаете, иногда у меня может случиться раскол головы. Экспертизу проходить вы не желаете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Экспертизу какую?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Психушку.
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет, не желаю. У меня уже было три освидетельствования и одна судебно-психиатрическая экспертиза. И это уже дает достаточно оснований, как я уже говорил, полагать мою условную нормальность. Это первое, а второе: безусловно, сам факт того, что все эти психиатрические экспертизы, все эти мнения экспертных сообществ… Это и есть выстраивание сегрегирующих стен.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Каких еще сегрегирующих? Вы о чем?
ПАВЛЕНСКИЙ: Сегрегация, барьеры, разделение…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Подождите, подождите…
ПАВЛЕНСКИЙ: Сегрегация — это разделение. Расовое, религиозное. Норма и патология — это тоже разделение. И оно направлено на поддержку гомогенного монолита общественного мнения. Я думаю, вы знаете, чем оно формируется? СМИ, пропаганда.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нет, я ничего не знаю. Я, Петр Андреевич, получил очень крепких пи...дюлей! За то, что дело еще не в суде. По обвинению вас в совершении вандализма.
ПАВЛЕНСКИЙ: Начальство, должностные обязательства…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Даже не от начальства, оно районное... А от заместителя руководителя управления. Главного следственного управления! Понимаете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Понимаю. Мы же с вами разговариваем, у вас не может быть деления. Где вы? Вы человек или функциональный элемент?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Свои мысли? Я получил указания, я должен их исполнять как должностное лицо.
ПАВЛЕНСКИЙ: То есть вы признаете, что вы инструмент просто. Это инструментализация, власть просто инструментализирует людей и все.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я согласен. Я высказал свое мнение и теперь жду приказа наказания. Поэтому однозначно, я вам хочу сказать, вам будет предъявляться обвинение и дело будет направлено в суд.
ПАВЛЕНСКИЙ: Понятно. А вы помните, что акция называлась «Свобода»? Это была первая акция, в которой я говорил не о тюрьме, а о свободе. И сейчас весь парадокс в том, что как только я заговорил о свободе…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Метафизикой это называйте.
ПАВЛЕНСКИЙ: Можно на это с разных сторон посмотреть. Когда я говорил о тюрьме, власть это устраивало. Разговор об освобождении людей автоматически начинает влиять на мою свободу. Вот так все закручивается.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Так, собственно, указания я исполнять обязан. Указание я получил, я обязан их тихо, спокойно исполнять. Только не надо ничего комментировать, ради бога.
ПАВЛЕНСКИЙ: В этом и есть вся злость этих аппаратов, они вас заставляют делать то, что вы не хотите делать. Они берут людей, которые изначально настроены воспринимать искусство, делать искусство. А потом одних людей заставляют нападать на других людей. Делают их обвинительной стороной.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нет, подождите, давайте сразу так обсудим. Давайте согласимся как бы, что факт вандализма в ваших действиях есть. Поджог покрышек. Огонь — это не вандализм, а поджог покрышек, оставление следов этих от покрышек, дым этот вонючий на сооружении Мало-Конюшенный мост — это вандализм.
ПАВЛЕНСКИЙ: Не согласен. Вандализм предполагает уничижение, осквернение. Не был мост унижен. Был разговор о политическом контексте, исторический контекст туда тоже включался. Это было смысловое включение. Единственный огонь, который мог бы осквернить — это я книг бы вывалил кучу, как в 33-м году. 10 сентября, по-моему. Взял бы вывалил философов всех…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Почему именно на мосту?
ПАВЛЕНСКИЙ: Мост? Это заявление было. Метафора. Мосты горят, и назад дороги уже нет. Я говорил о том, что происходило на Украине. Майдан — мосты сгорели, назад уже не было дороги. Произошел государственный переворот. Мост — это метафора. Устойчивое выражение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, я понял, это вопрос квалификации.
ПАВЛЕНСКИЙ: Квалификации… Вы мне говорили, что я мыслю широко. А я могу сказать, что аппарат, к которому вы принадлежите, стремится настолько широко все захватить в свою область. Это и есть Уголовно-процессуальный кодекс и Административный в том числе, который начинает мыслить себя как идеологический аппарат. Все действия или бездействия людей можно квалифицировать как преступления.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я вам сказал честно. Мне надо придать вам процессуальный статус подозреваемого. Вот, а для того, чтобы вам его придать, вам надо избрать меру пресечения. В виде подписки о невыезде.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы уже все подготовили?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, конечно!
ПАВЛЕНСКИЙ: Я думаю, в таком случае, если аппарат предпринимает в отношении меня такие действия, я буду отвечать молчанием.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Заполнять будете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет. Я вас пробовал убедить, что не нужно делать этой сегрегации между «хорошим» искусством — «плохим» искусством. Нормой и патологией. Делит, делит, делит, делит — такое ощущение, как будто многорукий секретарь производит бумаги. Бумагами все делится. Есть искусство правильное?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Какое искусство? Надо делать как? Надо поступать по закону.
ПАВЛЕНСКИЙ: То есть Уголовно-процессуальный кодекс как идеологический аппарат. Во главе всего этого стоит статистическая общность. Нет особенностей той или иной ситуации, есть статистика и все. Начинается с бумаги, с рапорта и к статистике приходит. Все делается ради отчетности. Вот вы мне назначили статус?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Теперь вы официально являетесь подозреваемым. В течение десяти дней вам будет предъявлено обвинение. И в суд дело! Как я понимаю, и в статусе подозреваемого, и в статусе обвиняемого вы показания давать не будете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Давайте сразу тогда это запишем — от дачи показаний отказывается.
ПАВЛЕНСКИЙ: Почему мы поддаемся этому бюррократическому аппарату? Это содействие получается.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Петр Андреевич, вы вправе, знать в чем подозреваетесь, давать объяснения, пользоваться помощью защитников, представлять доказательства, заявлять ходатайства, отводы, давать показания на родном языке, пользоваться помощью переводчиков бесплатной, знакомиться с протоколом следственных действий, участвовать в следственных действиях, которые проводятся по вашему ходатайству, ябедничать, защищаться иными средствами, не запрещенными законом.
ПАВЛЕНСКИЙ: А вы можете мне сказать, кто эту статью выбрал применительно к этой акции?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Кто выбрал?
ПАВЛЕНСКИЙ: Ведь это могла быть попытка государственного переворота… Или еще что-нибудь. Я просто не понимаю как это происходит, человек садится, книгу раскрывает: та-ак… Вандализм — это осквернение, так, может, Марсово поле Вечный огонь тоже оскверняет. Олимпийский огонь… Огонь горит — газ идет, народное достояние.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Короче, объявляется, что вы подозреваетесь в осквернении сооружения Мало-Конюшенного моста в Санкт-Петербурге, совершенном группой лиц 23 февраля около 8 часов 00 минут на Мало-Конюшенном мосту в городе Санкт-Петербурге, то есть в совершении преступления, предусмотренного...
Бесконечная миграция бумаг
ПАВЛЕНСКИЙ: Скажите, если бы вы там рядом были, вы бы присоединились?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нет, присоединяться я бы не стал. Показания давать не желаете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Нет. Вы понимаете, что любой момент имеет историческую важность? Это вопрос ответственности.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я понимаю. Я чувствую, что у меня наступит такой момент. Неважно какой. Рано или поздно наступит момент, который будет иметь для меня историческую важность.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я имею в виду перед собой ответственность прежде всего. Не перед начальством. Начальство — это бесконечная иерархия. Каждый начальник — чей-то подчиненный, и каждый подчиненный — чей-то начальник. Никто ни за что не ответственен.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Круговорот такой.
ПАВЛЕНСКИЙ: А результатом становятся высказывания Мединского про отдельный психиатрический музей, в котором должно находиться определенное искусство. То, которое через полгода нахождения в отделе организации дознания признается прецедентом искусства. Хотя всем остальным уже в первый вечер все ясно было.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы знаете, мне кажется, просто там не было сильной политической воли или просто забыли про этот случай. А если кто-нибудь бы окончательно сказал посадить в тюрьму… Посадили бы, и никакой Европейский суд не помог.
ПАВЛЕНСКИЙ: Все решает воля человека, которому это просто не нравится?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я не знаю. Я правда не знаю, что происходит.
ПАВЛЕНСКИЙ: То есть здесь воля чья-то давит на вас, и на меня в том числе.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я не знаю. Я вам честно скажу, я не знаю. Может быть, воля, может быть, видение. Может быть, это юридическая мысль. С точки зрения права. Может, это объективная истина, черт его знает. Есть суд, правильно? Суд будет разбираться!
ПАВЛЕНСКИЙ: Суд? Суд, знаете, так же ни в чем не разбирается. Суд смотрит на бумагу. Все начинается с рапорта и заканчивается определением. Бесконечная миграция бумаг.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нет, настоящий суд… Грубо говоря, допустим, вас же сейчас осудят. Просто вас осудит районный суд, точнее, мировой. Подсудный, скажем, мирового суда. Вы тут же обжалуете, правильно? Допустим, не согласитесь с тем, что вас осудили. Обжалуете в районный суд, правильно? Районный суд оставит в силе постановленный обвинительный приговор. Вы обжалуете в городской суд, потом уже в конституционном порядке. Городской суд либо оставит в силе, либо вернет на новое разбирательство. Вы же не остановитесь на этом, вы же будете добиваться?
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы думаете, мне интересно производством бумаги заниматься?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Хотя вы знаете, мы вот тут смотрим, все говорят: у нас капитализм. А вот Америка, там демократия… А там гораздо все жестче на самом деле. Гораздо все действительно жестче и брутальнее.
ПАВЛЕНСКИЙ: Например, в чем это выражается?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну, там мента оскорбил… Лет сорок получить за это можно. Или, если полицейский посчитал, что ты тянешься в карман, чтобы достать нож, он тебя может смело убить, и ничего ему за это не будет. Там все на самом деле очень жестко. А у нас представляете, ментов бьют и получают условные сроки.
ПАВЛЕНСКИЙ: Да не получают у нас условные сроки, вы как-то, по-моему, симпатизируете системе.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Да что вы мне рассказываете! Я тут направил дело по 318-й.
ПАВЛЕНСКИЙ: Ударил мусора?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ну да, примирились и все. И в основном так. Никто не сажает. По 318-й сажать, не мало будет, поверьте мне! По 319-й, по 103-й, у нас система такая довольно-таки… Очень либеральная! Кто ворует, у нас тоже не особо…
ПАВЛЕНСКИЙ: Почему же мы здесь тогда сидим? Система! Я бы не сказал, что симпатизирую либеральной системе. Вы систему оправдываете, человека не оправдываете. Вы статистическую общность оправдываете. Все наоборот, все перевернуто. Почему?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Что перевернуто?
ПАВЛЕНСКИЙ: Система, где бумаги главенствуют, оправдывается, человек не оправдывается. Я хочу, чтобы мы говорили объективно. Мы говорим о прецеденте искусства, работа в символическом поле. Так мы бы и разговаривали на этих основаниях.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Записывать-то показания все равно надо. Их надо оценивать. Чего вы их не даете?
ПАВЛЕНСКИЙ: Не даю, потому что не хочу способствовать этому движению бумаги.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: На суде-то все равно будете их давать. Прокурор выступит, последнее слово…
ПАВЛЕНСКИЙ: А может, и не буду, посмотрю еще. Может, я озвучу свою позицию в последнем слове, а может, у меня молчание будет последним словом. Я был на судебных процессах, мне неинтересны процессы. Мне интересно, как система работает. Я смотрел на судью — она не судья, так, придаток к этому потоку бумаги.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Так это везде так.
В обвинительной будет написано: Павленский и неопределенные лица
ПАВЛЕНСКИЙ: Одни инструменты. И курсирующие потоки бумаги между различными аппаратами. А над всем этим стоит основа — Уголовно-процессуальный кодекс. Но это же не абсолют. Я думаю, объективно эта книга была написана для определения степени вины и наказания. Это же частность, а вторгается в область искусства, например. Я понимаю, если бы я этот мост сжег или разрушил. Был мост, и нет!
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вандализм не по ущербу оценивается. Дымило там, оставило копоть. Поэтому и состав такой, преступление не тяжкое. Если бы стоял где-нибудь на проспекте Стачек. Или на КАДе стоял, поджигал…
ПАВЛЕНСКИЙ: Я работал с символическими элементами.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Почему с символическими элементами именно на объекте культурного наследия? Могли бы поехать там, на КАД и там…
ПАВЛЕНСКИЙ: Это вопрос исторического контекста.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Надо же смотреть законодательство. Выяснять.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы представляете, если я планирую осуществить действие и начинаю смотреть законодательство. Это я кто вообще буду?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вот вы когда делать в следующий раз, когда соберетесь, вы делайте где-нибудь на адмиралтейской территории. На Ваське у себя. На Петроградке.
ПАВЛЕНСКИЙ: Это знаете, какой исторический центр вообще?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Но не в центре. Не в центральном районе. Вы за Гороховую заходите и все. Там чего хотите делайте!
ПАВЛЕНСКИЙ: Я работаю не в центре или не центре. Я работаю в информационном поле. Вы понимаете?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Определите для себя информационное поле и его территорию…
ПАВЛЕНСКИЙ: Географически?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вне центра. Исключите Гороховую, Лиговский проспект, Дворцовую вдоль речки… Это исключите. А остальное чего хотите делайте!
ПАВЛЕНСКИЙ: Специальная такая часть информационного поля получается…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Для информационного поля центральный район не подходит.
ПАВЛЕНСКИЙ: Следующее, что вы, следуя этой логике, мне посоветуете… Вы посоветуете мне исключить какие-то действия. Или даты, например, День сотрудника внутренних органов.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нет, нет, нет. Только территориально. Кстати, вот смотрите… Ладно не буду ничего говорить, а то вы пойдете… Потом еще скажете, что это я вас надоумил.
ПАВЛЕНСКИЙ: Ладно, вы можете ничего мне не говорить. Вы можете пойти и сами осуществить! Просто костюм надеть, чтобы вас никто не узнал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Не-не-не, я слишком несвободен.
ПАВЛЕНСКИЙ: Почему вы к этому не стремитесь?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я очень хочу, очень хочу, но закомплексованный я человек.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы думаете, можно спрятаться за начальниками этими, за кабинетами, за бумагами?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я за мирные акции. За веселье и радость. Я, помните, рассказывал, акцию хочу замутить «Освидетельствование»? Негр, профессор и жулик. Они стоят и держат номера: 1, 2, 3. А понятые — цари переодетые.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вы можете вообще выйти из системы и, пользуясь своими знаниями, строить какое-нибудь… Бюрократическое искусство.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: А я собираюсь рано или поздно выйти из системы и войти в другую систему. Только не знаю как. Ладно, давайте правда так решим: «В споре рождается истина»…
ПАВЛЕНСКИЙ: В споре? Так я с вами спорю. Вы мне честно скажите, вот будет суд… Вы выйдете и будете говорить: «Виноват»?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Прокурор будет говорить. Гособвинитель.
ПАВЛЕНСКИЙ: Вот мы разговариваем, но это не вандализм. Книги взять, книги сжечь… Если огонь присутствует. Книги сжечь, потому что он связывался бы тогда с тем, что делали во время Третьего рейха. Тогда бы была связь, можно было бы поговорить и поспорить. Книги сжигались, и есть определенные исторически сложившиеся понятия в этом смысле.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ладно, это все… У меня есть своя точка зрения на этот счет, только она еще не сформировалась. Вы мне скажите, вторая там — это была Пасынкова?
ПАВЛЕНСКИЙ: Кто была Пасынкова?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Которая там поджигала.
ПАВЛЕНСКИЙ: Там никто не поджигал второй, вы это где увидели?
СЛЕДОВАТЕЛЬ: На видео.
ПАВЛЕНСКИЙ: Я не знаю кто там был, там куча людей бегала. Фотографов много.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Да, на этом будете вы… В обвинительной будет написано: «Павленский и неопределенные лица».
ПАВЛЕНСКИЙ: Пусть будет. Все, что напишете, все ваше.