Вадим Рутковский: Америка, не Европа. Новый Свет в лидерах Венеции
В 1998-м, кажется, году, аккурат после выхода ужасного «Человека в железной маске», я, потрясенный творческим падением любимого актера, носил футболку с надписью I Want to Kill Leonardo DiCaprio (прохожие фотографировали на память, но сейчас не об этом). Венецианский фест вызывает желание напялить футболку «Верните Марко Мюллера!». Бедный Мюллер не совладал со здешней бюрократией, хлопнул дверью, два года делал отличный фестиваль в мало приспособленном для этого Риме, на третий, нынешний, сдался, сдулся и анонсировал убогонький фестиваль, подходящий для празднования Дня города. Синьор Мюллер, возвращайтесь, прего, в Венецию, а то программа Альберто Барберы раздражает — унылой интонацией, сенильной вялостью, дурными, необязательными фильмами. Таких и у Мюллера было немало, но тогда фестиваль бурлил, и в общем котле даже неважные фильмы оставляли ценный привкус, сейчас же Мостра похожа на богадельню. Задумываюсь даже, не плюнуть ли, грешным делом, на новинки и пойти на какую-нибудь отреставрированную «Железную маску» — в программе «Венецианская классика» крутят боевик плаща и шпаги, снятый в 1929-м Алланом Дваном, одним из самых плодовитых производителей pulp fiction XX века. Но нет, я стараюсь без крайней нужды не смотреть фильмы, выпущенные до моего года рождения, я все еще надеюсь, что будущее наступит и кино удивит не только секс-перверсиями, как Ларри Кларк (о котором в предыдущем репортаже) и Ульрих Зайдль (о котором здесь, только ниже). Когда-то времена менялись чуть ли не каждое десятилетие: на сеансах «Горизонтов» перед фильмами вновь крутят хронику 30–60-х годов, и в выпуске от 1933-го прилагательное «фашистский» звучит исключительно положительно, для определения прогресса и процветания, но пройдет совсем немного лет, как ужаснее (и всеохватнее) ругательства будет не найти.
Раньше было совсем другое время; нынешнее же будто останавливается; о том, что «Три сердца» Бенуа Жако, мастера любовных драм, нагнетающего экзальтацию на ровном месте (две сестры из клана торговцев антиквариатом, с внешностью Шарлотты Генсбур и Кьяры Мастроянни, независимо друг от друга влюбляются в налогового инспектора со слабым сердцем и замухрышным видом бельгийского комика Бенуа Пульворда), сняты сегодня и про сегодня, напоминает только случайно попавшая в кадр табличка wi-fi на двери кафе. О том, что сегодня сняты грустная комедия Ксавье Бовуа «Цена славы» (о людях, «которые никогда не станут героями фильма» — бедолагах-нищебродах, от отчаяния похитивших гроб с телом Чарли Чаплина, в 1977 году, снова с Пульвордом) или квазивестерн «Вдали от людей» Давида Уэльхоффена (о ветеране Второй мировой, бесславном герое гражданской войны в Испании, оказавшемся невольным заложником войны в Алжире, в 1954-м, с Вигго Мортенсеном), можно догадаться только по цифре 2014 в титрах.
«Шрам» (так в нашем прокате переводят многозначное название The Cut) Фатиха Акина — исторический лубок и потертый томик «Библиотеки приключений», начинается в 1914-м, когда армянское меньшинство в Турции в одночасье превратилось во врагов-изгоев и подверглось геноциду, завершается в 1924-м, в Америке, куда в поиске потерянных дочерей через страны и континенты добирается главный герой, кузнец Назарет, армянин, чудом уцелевший во время резни — дрогнувшая рука турка лишь перерезала голосовые связки. Самый уязвимый для критики фильм живописен и мало достоверен — в первую очередь фонетически: если турки или арабы говорят на своих родных языках, то армяне — на эмигрантском английском. Коллега рассказал, что это Акину Роман Поланский посоветовал; не уточнил зачем: то ли чтобы подчеркнуть универсальность языка для беженцев и странников, то ли для облегчения международного проката, чтобы даже современные школьницы, которые, подобно дочерям Назарета, считают Рим столицей Франции, вникли в трагедию армянского народа. Но если бы «Шрам», подобно своему герою, плачущему на «Малыше» Чарли Чаплина, был немым, все бы только выиграли. Толкучку у Палаццо дель Синема в субботний вечер усугубляют десятки людей с пестрыми флагами и в оранжевых футболках Veneto Libero: I Have a Dream; за Венецианскую Народную Республику они, что ли? Не о таком будущем объединенной Европы мы мечтали; впрочем, если бы Венеция была независимым государством, в фестивальном расписании было бы меньше итальянского хлама. Да, итальянцы как снимали про мафию и вендетту, так и снимают, только хуже — я о плачевных участниках конкурса («Черные души») и «Горизонтов» («Пощады не будет»).
Правда, не без приятного исключения — документальной комедии Франко Мареско «Беллускони. Сицилийская история», где рассказывается о том, как без вести пропавший Мареско пытался снять фильм-разоблачение о связях отставного премьера Берлускони с мафией. Возглавляет фрик-шоу из политиков, палермских «неомелодических» жлоб-певцов и прочего берлускониевского электората музыкальный промоутер Чиччо Мира, опрометчиво согласившийся на интервью; к концу съемок он, по результатам операции «Толедо», угодил-таки за решетку. Но всех даже на Сицилии, где нет семьи без зека («кто не был, тот будет»), не пересажаешь. Тут в очередной раз пожалеешь, что у российских документалистов не хватает таланта, смелости и, главное, чувства юмора, чтобы снять похожее про Путина, который, конечно, депутатов держит в кулаке, но остается — камера не врет — комичным в своей нервозности, нарочитой маскулинности и ничтожной мелочности.
«Беллускони» (так сицилийцы произносят сложную фамилию) — это «Горизонты», в основном же конкурсе достойно наград только кино, снятое в США. «99 домов» — новая американская классика, сотворенная двумя иранцами, режиссером Рахманом Бахмани (он родился уже в США) и сценаристом Амиром Надери. История соблазна и искупления с архетипическим дуэтом из взрослого циника и обдумывающего житье юнца, этакий «Адвокат дьявола», только без мистики: вместо черта — заурядный ублюдок с электронной сигаретой, риелтор Карвер (Майкл Шэннон), с помощью двух копов и отряда подсобных люмпенов вышвыривающий должников из домов. Кэш или ключи; нет кэша — две минуты на сборы, теперь ваш дом — собственность банка. Рабочий Деннис Нэш (экспрессивная и тонкая работа Эндрю Гарфилда — новый Спайдермен по-хорошему удивил!), его неожиданно взрослый сын, больше смахивающий на младшего брата, и все еще молодая мать, которую легко принять за старшую сестру, — очередные жертвы бесчеловечной финансовой политики, очередная семья, встретившая Карвера и вынужденная теперь ютиться в отеле. Во время выселения один из подручных Карвера крадет инструменты Денниса — долларов на 500, для Нэшей огромные деньги. Парень отправляется разбираться — и сам становится одним из подручных, талантливым учеником негодяя. «99 домов», конечно, старомодное кино с традиционным конфликтом — жажды и совести, но с живыми эмоциями, на которые срок давности не распространяется. В каком-то смысле антипод высокотехнологичного «Бердмана», стремящегося вслед за героем воспарить, но придавленного гравитацией вымученной, мертворожденной драматургии. Противники ставят в упрек фильму обильную музыку (грандиозную, на мой вкус, тревожную электронику Энтони Партоса и Маттео Цингалеса). Но заметные саундтреки — важный мотив конкурса этого года, подобранного будто по спецзаказу председателя жюри, композитора Александра Деспла. В «Далеко от людей» звучит оригинальный саундтрек Ника Кейва и Уоррена Эллиса, для «Шрама» величественную партитуру, смешивающую ориентальный фольклор с хард-роком и электроникой, сочинил Александр Хаке из Einstürzende Neubauten. А идеальный триллер-score в «Голодных сердцах» (до них еще дойду) написан почтенным классиком Николой Пьовани.
«Манглхорн» — городская сказка Дэвида Гордона Грина о старике-ключнике (во всех допремьерных анонсах герой Аль Пачино проходил как бывший зек, но в фильме ничто, кроме ловкости во взломе замков, на его криминальное прошлое не намекает). Похоже, что весь фильм вырос из одного образа: одинокий пожилой джентльмен. Дальше — немного сбивчивая фантазия на тему, чем еще крепкий старик Манглхорн заполняет свой день: конечно, он должен писать безответные письма давно исчезнувшей женщине мечты, должен любезничать с улыбчивой банковской служащей, должен заботиться о кошке. О, это пушистое создание по прозвищу Фанни — отдельный аттракцион фильма, животное, способное затмить Гудини умением забираться в закрытые пространства, пушистый проглот, едва не погибший из-за съеденного ключа (операция по его извлечению — среди самых ярких эпизодов Венеции-71).
«Голодные сердца» — фильм итальянца Саверио Костанцо, но снят в Нью-Йорке и на освоенной американцами территории триллера. Непредсказуемо зловещий семейный портрет, в котором источником смертельной опасности для младенца становятся веганские пристрастия матери; темная драма о том, что нам только кажется, что мы знаем друг друга.
Кстати, про Нью-Йорк. Его брутальная сторона возникает в отличном «горизонтальном» фильме братьев Сэфди «Небеса знают что»: тут великий город показан с изнанки, как место для людей без крова и вне закона, прибежище бомжей и наркоманов, обладающее той же магической силой, что и парадный Нью-Йорк. Этот город, с какой стороны ни взгляни, тянет как магнит — возможно, благодаря Шону Прайсу Уильямсу, возможно, лучшему американскому оператору наших дней (чему подтверждение и фигурировавшие в моих локарнских обзорах «Послушай, Филип» и «Рождество, опять»).
Кстати, про зловещие семьи. Жена Ульриха Зайдля Вероника Франц и ее постоянный соавтор Северин Фиала показали в «Горизонтах» хоррор «Вижу, вижу» (в англоязычном варианте — «Спокойной ночи, мамочка»). В живописном (shot on glorious 35 mm, отмечено в титрах) и тошнотворном фильме ghost story встречается с садистским снаффом; результат и бодрит, и зачаровывает. Два близнеца (один — живой, второй — призрак) и мать, еще не оправившаяся от развода и пластической операции, образуют инфернальное трио; шокеры пробирают до мурашек, обостряя лирико-романтическую тему: идеальные отношения могут быть только в грезах, даже самый близкий человек — на расстоянии световых лет.
Зато новый фильм самого Зайдля «В подвале» гораздо более однозначен. Чтобы его представить, достаточно названия. В подвал австрийские обыватели вытесняют то, что не приветствуется обществом, там скрыты странности и слабости, там играют в запрещенные игры. Зайдль старается быть саркастичным и лиричным одновременно, где-то подглядывая за героями, где-то режиссируя ситуации. Пожилая дама баюкает и нежно перекладывает из коробки в коробку куклу, похожую на мертвого ребенка. Бравый усатый музыкант вместе с маленьким духовым оркестриком выпивает под портретом Гитлера («лучший подарок на свадьбу») — невинное увлечение, известное внимательным властям. На премьеру пожаловала пара, практикующая экстремальное садомазо, — эти вряд ли стоят у полиции на заметке, хотя смотреть на то, что лихая доминатрикс вытворяет с яйцами своего раба, почти физически больно. Это то порно, которое по доброй воле качать не будешь. Но в фестивальном контексте все меняется, и если долгий кадр с голой девахой, ворочающейся в железной клетке, подписан именем Зайдля, получается относительно современное искусство.