Сергей Кумыш: Нью-Йорк. Беспечные близнецы
На Central Park West пахнет конским навозом. Особенно хорошо запах слышен в начале восьмого утра, когда никаких коней еще нет (они появятся позже), улица выметена и опрятна, как ребенок в первый школьный день, а машин на дороге не больше, чем случайных прохожих на тротуарах. Светофоры мигают не пойми кому – как будто просто разминают свои отекшие за ночь светофорные веки. Нью-Йорк в семь утра невинен и прекрасен.
Через пару часов очарование поблекнет. Такси поползут в разные стороны, голося и взвизгивая на перекрестках. Мужчины в дорогих костюмах, на бегу выясняя отношения со своими айфонами, будут кидать безразличные взгляды в сторону повозок, запряженных подслеповатыми клячами. А туристы, не сумевшие отказать зазывалам, уроженцам Ближнего Востока, будут в эти самые повозки садиться – парами, тройками, иногда по одному.
Но среди этого мельтешения, автомобильной гари, жирного чада лотков с уличной едой все равно будет проступать первый утренний запах. Так эта улица пахла всегда, еще до всех машин, хот-догов и айфонов. Запах стоит в воздухе и никуда не девается – как много лет спустя от прочитанной книги пахнет тем временем, когда ты открыл ее в первый раз.
Можно предположить, что тринадцать лет назад в точно такое же сентябрьское утро кто-нибудь другой стоял на том же самом месте, где сейчас стою я, и ничего не подозревал. Он дышал, смотрел на небоскребы, которые в первом осеннем свете становятся похожими на высокие пирожные из песочного теста – нарезать кусками и съесть.
А потом сидел в каком-нибудь «Старбаксе», пил кофе с обезжиренным молоком – и вдруг со всех сторон завыли сирены, удаляясь в одном и том же направлении; и вдруг зазвонили мобильники, сначала по одному, а потом все разом, не переставая, не смолкая. И вот звонит его телефон. И он, еще не зная, что именно произошло, не хочет отвечать.
Тринадцать лет спустя этот город считается одним из самых безопасных на планете. И все равно, гуляя по Нью-Йорку, я не могу не думать о том, что здесь когда-то произошло. Над городом все время летают самолеты. Летают довольно низко, у некоторых можно разглядеть мушиные дорожки иллюминаторов по бокам. Небо постоянно расцарапано белыми полосами, которые оставляют те, что летят повыше, куда-то мимо.
Когда становится темно, они включают посадочные фары, очень яркие. Идешь по Второй авеню и вдруг в проеме между домами видишь светящуюся точку, которая несется прямо на тебя. Огненный шар, горящий астероид – чего только не нафантазируешь, не вообразишь. Потом самолет кренится на бок и слепит уже кого-нибудь другого, а ты облегченно выдыхаешь и провожаешь его взглядом, пока он не теряется за домами.
По-украински, кстати сказать, «безопасный» звучит как «беспечный». Самый беспечный город на планете. Одно слово, взятое из другого языка, – и статистика становится поэзией. Этой игре меня когда-то научил мой двоюродный дядя.
Он преподавал в школе в Чайнатауне английский язык и литературу. Из окон его класса открывался отличный вид на башни WTC, он не раз говорил об этом по телефону во время наших долгих разговоров, разделенных океаном. Дядя был страшным болтуном, любил рубашки от Brooks Brothers, носил каждую, пока она не начинала расползаться прямо на нем. Еще он любил играть в карты, особенно в rummy, любил вкусно поесть.
Что он любит сейчас, я не знаю. После того как на глазах у его учеников горящие люди выбрасывались из окон двух одинаковых зданий на Манхэттене, он бросил работу, продал квартиру, отключил телефон и перестал отвечать на письма. Живет где-то на побережье в маленьком доме, который, говорят, он не перекрашивает годами, за что соседи его недолюбливают – портит имидж всему поселку, или как это у них называется.
Однажды, еще до всего, он приехал в Питер и привез мне в подарок дорогую авторучку, настолько толстую, что писать ею было невозможно, и вскоре я ее потерял. А я подарил ему газету со своей первой подростковой публикацией, которую он вряд ли смог бы прочесть, потому что родился в США и читает только на английском. Думаю, газета не долетела с ним до дома, осела в гостиничной корзине для бумаг. Дары волхвов, да и только.
Мне часто задают один и тот же вопрос: «Сергей, сколько времени ты собираешься здесь пробыть?» Я говорю: «Около трех недель». В ответ почти всегда слышу: «Я тоже так думал. Двадцать лет назад». Цифры называют разные, но суть всегда одна и та же. За три недели я не встретил ни одного коренного жителя, никого, кто родился бы здесь. Но все они называют себя citizens. Почему бы и нет, думаю я. Значит, и я могу быть таким же приблудившимся горожанином. Так оно на самом деле и есть. Я уже привык к этой мысли. И мне немного не по себе оттого, что скоро снова придется менять место жительства.
Я живу в даунтауне, в нескольких кварталах от станции 2nd Avenue. Около моего дома есть маленькое кафе с немного вычурным названием Croissanteria. Каждый день повторяется одно и то же. Когда утром я захожу за своим эспрессо и апельсиновым соком, хозяйка кафе смотрит на меня с ненавистью. Похоже, ее раздражает во мне все: моя утренняя заспанная улыбка, мой белый компьютер, которым она в первое же утро попросила не пользоваться, но я, конечно же, не послушал – все вокруг сидят и пялятся в мониторы. Ей явно не нравятся мои клетчатые рубашки: глядя на меня, она щурится, как будто у нее рябит в глазах, и брезгливо морщится. Полосатые рубашки ей тоже не по душе. А футболки, видимо, вообще пошлость.
Но вечером, когда я прихожу, чтобы выпить молока, она встречает меня улыбкой, расспрашивает, как прошел день. Я нерешительно лезу в сумку за ноутбуком, чтобы проверить почту, а она приглашает меня пересесть за стол побольше – чтобы не тесно было. На все, что бы я ни заказал, делает щедрую скидку. Когда ухожу, желает мне спокойной ночи и только что не целует перед сном. А наутро все повторяется снова. Гневный взгляд, резкий тон, ваш кофе, пожалуйста.
С некоторых пор я стал завтракать в другом месте, а в «Круассантерию» заглядывал только по вечерам. Каждый вечер возникало ощущение, что ждали там именно меня.
Где-то неподалеку, насколько мне известно, живет писатель Джонатан Франзен. Я втайне надеюсь, что однажды мы случайно встретимся, поболтаем о всякой ерунде и я попрошу его сфотографироваться со мной – на память. Даже придумал, что я под этой фотографией напишу в фейсбуке: «Иду по улице, никого не трогаю. Вдруг ко мне подходит Джонатан Франзен, и такой: “Можно с вами сфотографироваться?” Отказать было неудобно…»
Но мы так и не встречаемся. Может быть, оно и к лучшему.
А сейчас я стою на Central Park West, смотрю по сторонам и дышу утренним, немного резковатым воздухом. У меня над головой летают самолеты, от которых в светлое время суток не чувствуется даже минимальной угрозы. Я люблю самолеты. Мне кажется, ничего красивее и совершеннее человечеству изобрести не удалось. Я люблю Нью-Йорк, хотя приехал сюда впервые совсем недавно, а скоро уже надо уезжать.
Постепенно улица приходит в движение. На перекрестке чуть не сталкиваются два такси. Я вижу полинезийца, толкающего перед собой тележку с хот-догами. Город кажется мне безопасным. Город кажется мне беспечным.С